Уважаемые читатели! По этому адресу находится архив публикаций петербургской редакции «Новой газеты».
Читайте наши свежие материалы на сайте федеральной «Новой газеты»

Как пуст без вас мой старый балаганчик…

10 апреля 2016 20:02 / Культура

Вчера друзья и коллеги простились с Димой Циликиным

На той фотографии конца 90-х, где мы танцуем (единственный, кажется, случай), Диме на вид лет шестнадцать, и он совершенно такой же, каким был в свои настоящие шестнадцать. Таким я его помню. Пунктирно, правда: в институтскую столовку стремительно влетает тощенький мальчишка с актерского курса, щурясь, оглядывается, оценивает обстановку. Где-то рядом красивая девочка, сокурсница, Аня Алексахина. Они часто оказывались вместе – так и запомнились: бегущими по Моховой…

Дальше отчетливее – конец 80-х, спектакль Геты Яновской "Гудбай, Америка" в ДК Первой Пятилетки, трамвай, в который чуть ли не на ходу вскочил тот самый мальчишка. Лена Вольгуст: "Как, вы не знакомы? Познакомьтесь". Познакомились. Дима с пол-оборота начал болтать, острить, язвить обо всем на свете…

Нет ДК Первой Пятилетки, нет Димы. Другая жизнь…

Совсем отчетливо – его появление в спектакле "Ромул Великий", крошечный эпизод, Гонец в короткой тунике с голенькими ножками, заоравший что-то вроде "Германцы в Риме!". Римская империя с грохотом рушилась, Гонца перекидывали через плечо, уносили со сцены, и он смешно болтал своими голенькими ножками…

Потом, когда все мы, подрастерявшись, обнаружили себя на обломках собственной обрушенной империи, Дима, в общем, оказался совершенно готовым к новым поворотам судьбы. "Капризный, как дитя, как песенка без слов", он сдал в утиль одежды комедианта и, будто бы ударившись оземь, возродился в качестве человека пишущего. Кажется, первой его заметкой в только что созданной газете "Час Пик" был текст про мороженое – небольшое эссе про эскимо на палочке за 11 копеек и сахарную трубочку за 15, про крем-брюле, пломбир и все такое. Пустяковая вроде бы тема – не о вечном, духовном и нетленном, а о пище, так сказать, земной, легко усвояемой. О преходящем то есть. Но Дима из своего "мороженого" сделал маленький шедевр – написано все это было так пластично и так умно, дышало такой свободой, что, понятное дело, текст заиграл смыслами, вышел за рамки предмета, стал выше, шире, больше, и я сто раз признавалась Диме в любви к тому его эссейчику. Вот и теперь бы перечитать, да где ж его возьмешь – газета "Час Пик" умерла давно и безвозвратно, а вместе с нею умерли и все наши тексты, что мы с таким увлечением писали. Для Димы. По заказу Димы.

"Маша, нам грозят гастроли такого-то театра. Мне кажется, вам пойдет про это написать".
"Машенька, ставить на полосу особенно нечего, так что пишите вольно, широко".
Сто раз в мейловых "темах" – "любимая работа". Это значит – придумал сюжет для небольшого рассказа. Звонил, подначивал, проверял: как там, движется ли дело?
– Дима, дедлайн же в пятницу!
– Так вы же сядете вечером в четверг.
– Что вы! У меня нет ваших скоростей…

"Работай, работай, работай! Ты будешь с уродским горбом!" – говорили мы друг другу. Он быстро работал, это правда. Он работал много. Можно сказать, ишачил. Это тоже правда. Он все бежал куда-то, все торопился – как тогда, в студенческие годы…

У него была фантастическая память – номера телефонов, даты, мелкие детали своей и чужой жизни навсегда оставались в этой голове, будто бы прихлопнутые какой-то особенной ловушкой. Он помнил чужие тексты (особенно те, что любил) и восхищенно цитировал их абзацами. При этом ему не давался английский, что являлось предметом особого его раздражения и досады. Вот бы "специальный чип", с помощью которого язык внедрился бы в голову сам собой. Шутка, конечно, и Дима сдаваться не собирался, брал перфекты и неправильные глаголы с боем. Упорно писал карточки, установив дневную норму в сколько-то там новых слов.
– Я выучил слово reluctant! – с гордостью сообщал он мне.
– Ну и зачем вам этот reluctant? Что вы с ним будете делать?
Я все настаивала на методичном изучении грамматики и аудировании, а он упорно зубрил свои карточки, и переспорить Диму было так же трудно, как пробить лбом каменную стену, – он только щурился и смешно выдвигал вперед подбородок. Характерная гримаска – выдвинутый вперед подбородок. Она могла означать разное: не согласен категорически; согласен, но сделаю по-своему; пожалуй, согласен и, может быть, даже прислушаюсь...

В последние дни, в эту жуткую, похожую на кошмарный сон неделю очень многие сказали и написали о Диме прекрасные и правильные слова. Он бывал разным – "царем горы", Каином и Манфредом, злым мальчиком и – странным образом – наивным, трогательным в этой своей наивности и даже детскости. Он влюблялся в талант, в чужие умения – будь то писание текстов, игра на рояле, безупречные "туры ан дедан" или пошив одежды. Он не был завистлив и умел похвалить, ободрить, восхититься.

Еще штришок: поминки Учителя, Евгения Соломоновича Калмановского, которого Дима нежно и преданно любил и почитал, Александринка, столы, Циликин в фартучке наклоняется ко мне: "Маша, как вам кажется, пора ли уже подавать картошку?" Как-то встрепенувшись, вдруг понимаю, что наш Димон не барином сидит, а подает, приносит, уносит. Быстро, ловко, незаметно…

Мы никогда не перешли на "ты". У меня остались тонны переписки и километры сообщений в "личку".
"Что вы, Маша, такая-то – настоящая леди, и она никогда бы так не поступила".
"Дима, я сделала так-то – как по-вашему, это поступок "леди" или не совсем?"
"Машенька златокудрая и лилейнораменная!" – такие вот шутейно-высокопарные обращения. В финале письма – всегда "Ваш Дм.".

Я заканчиваю этот текст не тогда, когда кончилась мысль о вас, Дима, а много раньше.

Он и так получился слишком длинным и, возможно, несколько бессвязным.

Я, следуя вашим заветам, убрала все двойные интервалы, и думаю, что вы заменили бы кое-какие тире на двоеточия.

"Нет больше ни у меня, ни у вас всех Димы Циликина", – написала Лена Вольгуст в тот страшный вечер 31 марта.

Больше нет. "Как пуст без вас мой старый балаганчик…" – вы же любили Александра Вертинского…

Спасибо вам за дружбу и вообще за все. Покойтесь с миром.