Вождь умер – да здравствует вождь!

Наступил 1938 год, и к очередной годовщине смерти Вождя в Петрозаводске выпустили сборник “Сказы и плачи о Ленине”. Казалось бы, выплакиваться на эту тему было немного поздновато, но вспомнить Ленина в экзотической форме фольклорных причитаний оказалось возможным только в 30-е.

Почему так поздно? А дело в том, что после революции у фольклора была нелегкая судьба. Левые деятели искусства в ту пору яростно критиковали фольклор как свидетельство отсталости трудящихся. Пролеткульт назвал его пережитком кулацкой идеологии, а детский филиал организации объявил борьбу сказкам.

И вплоть до начала 30-х фольклористике приходилось туго. Пока исследователь устного народного творчества Юрий Соколов не внёс интересное предложение: «Поскольку устное поэтическое творчество есть одна из областей словесного искусства, актуальные задачи современного рабочего и колхозного фольклора – те же, что и актуальные задачи пролетарской литературы. Осуществляя классовое планомерное руководство литературой, было бы непоследовательно оставлять устное творчество на произвол стихии, – необходимо, чтобы и в устном творчестве пролетарское сознание подчинило себе стихийный процесс».

Сказано – сделано.

Соколов через некоторое время занял должность председателя секции фольклора в Союзе Писателей СССР. А его представление о фольклоре стали ведущими на ближайшие двадцать лет. До совершенства этот поворот в науке довёл Максим Горький. В своем выступлении на Первом съезде советских писателей он подчеркнул тесную связь фольклора с жизнью и работой трудящихся и призвал фольклористов, исходить из конкретной исторической обстановки, а не из абстрактных мифологических и религиозных идей. И фольклористы отправились в поле собирать, а затем и распространять фольклор. Однако одной важнейших культурных задач стало не изучение наследия, а его идеологическое освоение и создание образцов нового, актуального фольклора.

В рамках народной традиции требовалось создать произведения, которые, как говорил Соколов, «всему народу показали бы все величие нашей эпохи, сумели бы рассказать всему народу об огромной пропасти между старой и новой жизнью, которые показали бы, какое счастье для нас всех то, что мы живем в социалистической стране».

Те из исполнителей, кто начинал сочинять сказы о новом мире, получали поддержку и идейные наставления со стороны мобилизованных фольклористов. Дома исполнителей оснащались радиоточками, грамотных снабжали литературой, а неграмотным читали её вслух. Их возили в Москву, Ленинград и другие города СССР. Для них устраивались специальные конференции в московском Всесоюзном Доме народного творчества, где они выступали, соревновались друг с другом и слушали лекции для повышения своего морально-политического уровня.

На слётах обсуждались идеи о взаимопомощи собирателей и сказителей, это отодвигало в сторону научные представления о невмешательстве исследователя в текст – эта позиция была объявлена предрассудком. Например, некий Н.П. Леонтьев в 30-е годы прошел путь от журналиста до собирателя фольклора. Литературовед И.В. Козлова выделяет несколько этапов в его работе над текстом сказителей: 1) помощь в выборе темы; 2) ознакомление с объектом повествования 3) период окончательного формирования замысла; 4) обсуждение замысла; 5) работа над текстом сказа, в которой собиратель выступал как рецензент. Так сказитель уподоблялся начинающему профессиональному литератору, которому требовалась помощь умудрённого опытом наставника.

И вот, вместе с формированием нового подхода к устному народному творчеству, во второй половине 30-х годов начинают появляться образцы “нового фольклора”, впоследствии названные «новинами». Описывались поездки в метро, узбекские бакши посвящали поэмы Ленину и Сталину, а советские герои ХХ века восславлялись в поэтических формах средневековья.

Именно к этим временам относится и маленькая карельская книжечка «Сказы и плачи о Ленине». Фольклорной основой произведений этого сборника стала традиция северно-русских причитаний. Это была вербальная часть ритуалов, связанная с обрядом перехода, содержавшая сюжеты, связанные с преодолением границ “этого” и “иного” миров, отношением человека со смертью как формой приобщения к инобытию, а также с эмоциональным выходом горя и тоски скорбящих. Однако уже во вступительном слове редакция обещала читателям элементы реалистического восприятия современной действительности, силу обобщений и голос народа, наполненный любовью к Ленину и преданностью Сталину.
В «Плачах и сказах о Ленине» всё же сохранялся ряд традиционных мотивов, но лишь немногие из них были доведены до своего смыслового завершения, заложенного в них фольклорной традицией. Инспирированная Союзом Писателей попытка правильно и актуально отобразить социалистическую жизнь привела ряду метаморфоз в форме и мотивах плача. Например, известие о смерти принято было сопровождать изображением сокрушающейся природы. И отчасти это в плачах о Ленине присутствовало.

У Марфы Крюковой в «Каменна Москва вся проплакала» это выглядело так:

Как у нас было в каменной Москве
Велико у нас несчастие случилося.
Тут река Москва сколыбалася
Да как морской волной разбегалася.
Красно солнышко затемнялось всё,
Дерева в саду пошаталися,
Мать сыра земля разревелася.
Тут погодушка взбушевалася,
Снеги бурею подымалися.
Каменна Москва вся проплакала,
Все народ-люди ужахалися. [ужасались]

Как правило, вместе с природой в народных плачах сокрушались и люди. Но тут народ, как мы видим, не испытывал полномасштабного горя. Народ грустил, печалился, ужасался, но эти чувства не доходили до настоящего горя. Всё это больше походило на прагматичную мысль о тревожном будущем, чем на выплакивание личного горя.

При этом текст Крюковой среди прочих новин сборника – наиболее близок к традиции. До того как стать знаменитой сказительницей сталинской эпохи, она уже была известна в своей местности как выдающийся знаток народных сказок и плачей.

Её импровизаторский талант и способность описать любое явление в формах традиционного фольклора ставит её выше остальных авторов сборника, которые не всегда оказываются способны грамотно строить свой сказ. В “Каменна Москва вся проплакала” Крюкова умело использует центральный для похоронного обряда мотив, связанный с образом дороги, которая становится одним из главных символов перехода из “нашего” мира в “другой”. К ней добавляется оппозиция сна и бодрствования, выкликание с того света, а также невидимость как атрибут недоступности покойника. И всё же у Крюковой появляется небольшой семантический диссонанс. У неё не получается отпустить Ленина за далекие леса в мир мертвых, поскольку каждый день к нему в «ходы подземные» ходят советские люди.

Еще один пример отхода от формы традиционных плачей – нарушение табу на произнесение имени покойника, связанное с представлением, что через его имя смерть может перейти на причитающего. Поэтому для плачей характерна сильная метафоризация речи, но с Лениным так не получается. Из-за редакторского вмешательства вместо устойчивых иносказательных обращений к покойнику сказительнице приходится использовать штампы-обращения в виде “дорогой товарищ Ленин” или “дорогой вождь Ленин. Из-за этого взаимоотношения плакальщицы и покойника не выходили на интимный уровень. Ленин оставался недоступным для лирических переживаний автора плача.

Подобные диссонансы можно увидеть и в других плачах. Например, большинство сказительниц обращается к мотиву трудной судьбы, но в сборнике он обладает немного иной структурой, чем в фольклоре. Для некоторых он становится важнее самого плача.

В плаче А. С. Укконен Ленин предстает как страдалец-альтруист, который, отдавая себя, становится демиургом нового мира. А в форме текста происходит переход от плача к подобию исторической песни:

Была жирушка [жизнь] тяжелая,
Все работала твоя буйная головушка
И волновалося ретливое сердечико.
И был отправлен ты на чужедальнюю сторонушку,
И был посажан ты на замки ключевые
И еще то жил ты во в темныих лесиках
Была тебе мукушка и печалюшка.
И жил ты в маленьких келиках
И имел ты великую досадушку,
Все работал и старался
Своей буйной головушкой,
И ретливыим сердечиком,
Все кручинился, печалился,
Полагая свою жизнь
За своих любимых товарищей
За хороших работников.

В финале сказительница совсем забыла, что надо плакать и лишь призывала вспоминать словами добрыми его старания «для народов всей Россиюшки. Где бы жить ему да любоватися дорогому товарищу Ленину». Оставалось только сожалеть, что Ленин рано умер и не мог видеть колхозного рая, в который он привел свой народ.

У А.Н. Котешковой в «Уж как вспомним мы, бессчастные» возникает другой, относительно традиционный, мотив, а именно собственной трудной жизни.

Уж как вспомним мы, бессчастные,
Уж мы наше житье-жирушку
Как при царском правительстве:
Придем с трудное работушки
У нас так много заботушки.
Этот мотив дополняется описанием тяжелой женской доли:
Мы встречали мужа пьяного,
Мужа пьяного да упрямого.

…

Ты жена мужа ухаживай,
Мужу пьяному ухаживай,
Ты жена мужу законная,
Голова да будь полонная.
Там судил суд да не по женщине
Все урядники-начальники,
Все попы-отцы духовные
Да служители церковные

Тем не менее, новый фольклор – не место для дореволюционного мрака, поэтому причитания на тему трудной женской доли касались только эпохи до 1917 года. После подобное становилось:

А как после революции
Была даная нам волюшка,
Воля вольная-слободушка.
Мужовей мы не боялися,
Свекру мы не покорялися
Да свекровам мы не кланялись ,
А куды вздумаем - отправимся,
Уж мы в клуб на постоновоцки,
В сельсовет да на собрание
Мы с мужьями в заседание.

После 1917 года мужчины перестали пить, и жизнь, в целом, стала лучше. Поэтому эмоциональные откровения вдовы, оставшейся без Ленина, снова уходят от темы смерти. Лишь в конце, она в фигурах плача призывает разметать пески на могиле Ленина, но не для того, чтобы мертвец мог воскреснуть, а ради того, чтобы она могла убедиться, что тот окончательно мертв.

В новине Фёклы Быковой «Постройте-ка стены везде да каменны» также есть истории трудной жизни, но здесь они уже не личные, а глобальные, всесоюзные:

А как мы-то жили в старое время:
Не учили-то нас грамоте,
Не видали мы свету белого

...

А как же мы росли малыми, -
Были не одеты да не обуты.

А после революции это заканчивается маленьким мещанским счастьем:

Вот я имею да восемь внучат моих,
Все одетыя да все обутые.

Но сразу после этих строк наступала неожиданная развязка:

Погляжу да позавидую,
Вот какая вам пришла пора да времечко.
Постройте-ка стены везде да каменны,
Наш любимый Иосиф Виссарионович,
И поставьте кругом стражу великую,
Чтобы не было злодеев и лиходеев,
Продажных изменников,
Чтобы не напали на нашу великую родину.
Послужи-ка нам службою да верною,
Как служил нам Владимир Ильич.
Великий да знатный Иосиф Виссарионович,
У нас ведь есть сердечны детушки,
Мы дадим тебе защитников и заборонщиков.

Этим и кончается плач Быковой. Начав, как и все остальные, с соболезнований по случаю смерти Ленина, она перешла к сталинской теме вездесущих врагов народа. Здесь плач окончательно отходит от своего привычного смысла и превращается в маленький панегирик советской действительности во главе с новым Вождём.

Наиболее полно раскрывается этот сюжет в сказе «Прошел плач да по белу свету» М.Ф. Павковой. В нём остаются лишь несколько строк от формы плача, которые растворяются в политической прямоте сказительницы и её полулитературном-полуфольклорном-полугазетном стиле. Она называет себя бедной горющицей, но это не от того, что Ленин умер, а от трудной жизни при царе, смерть Вождя – снова на заднем плане. А формула путешествия на могилу мертвеца, привычная в причитании, не раскрывается до конца, ведь сказительница отправляется не за далекие горы и не белой птицею, а просто, рационально, поблагодарить Ленина за добрые дела.

Большая же часть сказа – биография Ленина, которая заключалась в создании умных книг, рассылке политграмоты и борьбе за большевистскую революцию. В конце народ желает воскрешения Ленина, но это оказывается невозможным, поняв это, люди вопрошают, что же им дальше делать. Сказительница даёт легкий ответ на эту проблему:

А вы идите в город Сталина,
Передал Ильич да он Иосифу
Он Иосифу да свои знания.

То же происходит и у Крюковой, её потерянные, задумавшиеся о своём будущем, советские люди слышат:

Вы не ждите-ко, народ-люди добрые,
Как от старого все до малого,
Не по городам и не по деревенькам же.
Не придет к нам и не будет он,
Не будет наш дорогой Ильич.
Все дела поручил же и оставил он
Неизменному вождю всенародному,
Своему славному другу Сталину,
С Ильичем-то он всё думу думает,
Думу думает, речи говорит:
«Мы с тобой, Ильич, не расстанемся,
Не расстанемся, не разъедемся».

Так всё встаёт на свои места. Сказительницы окончательно уходят от тематики плача, обращаясь к «конкретной исторической обстановке». Они славят перемены в женской доле, колхозный рай, доступность образования, Красную армию. А главный герой – Ленин, изображенный как демиург нового мира и царь избавитель, перестаёт быть вечным.

Таким образом, главная идея использования причитаний о Ленине – не изображение народного горя от потери родного человека (ведь Ленин оплакивается подобно члену семьи), а подтверждение его смерти и трансформация культа Великого Вождя в великого мертвеца, с последующей легитимацией и передачей полномочий новому творцу советского бытия – Сталину. Ведь нельзя же вечно плакать над покойником, особенно, когда на дворе уже 1938 год.