Зона повышенной активности

Начальник Главного управления исполнения наказаний по Петербургу и Ленобласти генерал Валерий Заборовский говорил об этом почти час. Постаравшись как можно меньше останавливаться на конкретике. Говорил о том, что в последнее время в подведомственной ему системе многое меняется к лучшему. Что через несколько лет мы уже вплотную приблизимся к международным нормам содержания заключенных. (Учитывая нынешние условия, нужно сильно напрячь фантазию, чтобы представить себе такое.)
Конечно, говорил о выборах. О том, что они прошли у них как по маслу. Голосовали активно: «Больше ста процентов (!) приняли участие в голосовании». Оговорился, конечно. А до чего символично... Но главное в другом: проверки, в которых участвовали представители центрального аппарата ГУИН, Минюста, Генеральной прокуратуры и аппарата уполномоченного по правам человека при президенте РФ, не нашли подтверждения тем обвинениям, которые были брошены в адрес тюремщиков. Обвинения серьезные: дескать «на зоне» процветают издевательства и побои, круговая порука и мздоимство...
Вернемся к событиям теперь уже месячной давности. Аккурат в «мужской день» 23 февраля вечером в расположенные в Питере и Ленобласти следственные изоляторы и колонии (всего их 16) пришел «прогон» (срочная депеша) с воли о том, что со следующего дня нужно объявить голодовку. С тем чтобы выразить протест против беспредела, творимого администрацией и спевшимися с «ментами» зэками-активистами в исправительно-трудовой колонии №4 в поселке Форносово Ленинградской области. Автором депеши значился «вор в законе» Леха Иркутский. «Малява», подписанная «авторитетом», имеет на зоне особый вес: указание обязательно к исполнению.
На следующий день шесть учреждений из шестнадцати - два следственных изолятора в Питере и четыре колонии в области - поддержали акцию. Тогда говорили, что голодовку объявили около пяти тысяч зеков. Сегодня руководство ГУИН называет цифру в пятьдесят раз меньшую: чуть больше ста человек. Впрочем, здесь надо уточнить: что именно тюремное начальство понимает под голодовкой. Генерал Заборовский дает такое определение: голодовка - это акция, при которой заключенный пишет письменное заявление о своем отказе принимать пищу. Таких, по его словам, было больше сотни. Но были и те, кто заявлений не писал и отказывался принимать пищу лишь «частично». Сколько их было? Ответа на этот вопрос так и не последовало. Но, судя по словам генерала о том, что только в Крестах таких поначалу объявилось почти полторы тысячи человек, в целом по всем шести СИЗО и ИТК «частично отказывающихся» действительно могло набраться около пяти тысяч. Впрочем, по словам Заборовского, эта статистика не по дням, а по часам шла на убыль. Большинство арестантов слабо представляли себе, что их призывают поддержать, и особого фанатизма не проявляли.
Самое смешное, что в самой ИТК-4 в Форносове, по данным руководства, никто не голодал. Как объясняет этот феномен администрация, «воровской прогон» просто не успел дойти туда вовремя. Да и никаких оснований для недовольства, по словам гуиновского генерала, там не было, поскольку условия содержания «очень хорошие». А все синяки и ссадины на телах арестантов обследовала медкомиссия и никаких побоев не выявила. И заявлений об издевательствах со стороны администрации не поступало. (Еще бы!)
Зато быстро сориентировались оперативники. В течение суток вышли на Леху Иркутского и в результате переговоров склонили его дать отбой голодовке. 26 февраля утром голодовка, так и не превратившись в массовый тюремный бунт, была полностью снята.
Хотя, между прочим, акция прошла не только в Питере, она была поддержана и в других регионах. В первую очередь в Москве, где администрация Бутырки в один день получила больше сотни заявлений о плохих условиях содержания. Все это говорит о том, что громкая акция планировалась за тюремными стенами и с какой-то определенной целью. Какой? Вернемся к этому вопросу чуть позже. Проследим дальнейшие события, которые весьма показательны.
Вор в законе Леха Иркутский (он же Алексей Гудына) во время описываемых событий находился на воле. Мало того, он надежно «лежал на дне», поскольку официально числился... умершим. Соответствующее свидетельство о смерти было выписано в Петербурге. Засветившись в качестве организатора массовой голодовки, он выдал себя с головой. Что немедленно сказалось на его дальнейшей судьбе. 1 марта он был задержан по обвинению в другом, давнем деле о грабеже и затем этапирован в родной Иркутск. Так зачем ему все это было надо?
- Конечно, идя на такой шаг, он не мог не понимать, что ему свяжут ласты, - рассказал один из высокопоставленных офицеров ГУИН. - То есть он попросту не мог поступить иначе. Значит, он сам - всего лишь винтик в большой игре. Какой? Ну не будем о высоком. Как раз выборы были на носу...
Впрочем, все может быть проще. Известно ведь, что место «смотрящего по Питеру» от московских воров-законников пока вакантно - после того как в конце мая прошлого года в Москве был застрелен Костя Могила. Это произошло за несколько дней до помпезного питерского юбилея и за несколько месяцев до фактической смены власти в городе. Хотя эта смена была предрешена уже тогда. И уже тогда начался передел «воровской власти». Леха Иркутский был одним из претендентов на роль «смотрящего». И мог сам заварить кашу - для поддержания авторитета. А мог и его конкурент - Мирыч (Андрей Мироедов), который теперь, после того как Леха отправится отдыхать на зону, остается вроде как единственным претендентом.
Окончательных ответов на эти вопросы мы, возможно, так и не узнаем. Но, по нашим сведениям, этим делом занимается не только ГУИН и МВД (которое сейчас «работает» с Лехой Иркутским), но и ФСБ. Значит, дело непростое.
И последнее. За всей этой воровской романтикой не стоит забывать о главном. Тюрьма, конечно, не санаторий. И все же условия содержания в местах не столь отдаленных действительно таковы, что называть их человеческими можно лишь с очень большой натяжкой. Так что ответ на вопрос: можно ли представить себе тюремный бунт, вызванный недовольством именно этими условиями, напрашивается сам собой. Можно.

Николай ДОНСКОВ

Кстати
Статус смотрящего от воров в законе в Петербурге давно является условностью. Петербург тем и характерен, что традиционная иерархия советской преступности не является здесь признаваемой. «Авторитетный бизнес» северной столицы отверг ее еще в начале 1990-х годов и развивается по собственным понятиям, резко отличающимся от воровских, со своей «идеологией и программой», своими лидерами, на основе своих ресурсов. Именно в этом корень питерских «криминальных войн воров с братвой».
В среде самих воров понятие «вор в законе» подвергается все большей эрозии. Традиции хранит лишь небольшая группа «стариков». В целом же фактически ушли в прошлое давние «романтичные» правила, согласно которым вор в законе не должен официально работать, не должен иметь семьи, обязан вести скромный образ жизни, не вправе брать в руки оружие и собственноручно применять насилие (хотя последнее как раз более-менее сохраняется - на это есть люди попроще). Все чаще воровское звание покупают воры-«апельсины». А главное, нарушена основа основ: запрет иметь дело с властью. Воры в законе поддерживают теперь тесные партнерские отношения с бюрократией, ее бизнесом и правоохранительными органами.
В Петербурге даже Костя Могила не пользовался общим признанием в качестве «смотрящего» (вообще его принадлежность к ворам в законе регулярно ставилась под сомнение). Авторитет Могилы во многом держался на инерции криминального сознания, идущей с прежних времен. При этом уже с 2001 - 2002 годов позиции Могилы все больше подрывались. Несколько воровских «авторитетов» более молодого поколения делали свои заявки, все дальше задвигая Константина Карольевича. Наиболее активные претензии на статус смотрящего выдвигали четверо - Артур Кжижевич, Андрей Мироедов (Мирыч), Андрей Беляев (Хобот) и Алексей Гудына (Леха Иркутский). К настоящему времени трое из них выведены из игры: Кжижевич обвиняется в организации тройного убийства, Хобот - в вымогательстве и «истязании» (маловероятное обвинение именно для вора в законе - такое для них «западло»), Иркутский - в грабеже. Соответственно, поднимается Мирыч, которому два года назад удалось уйти от обвинения в вымогательстве. Он считается «молодым, но ранним», якобы пользуется благоволением старых воров и, по слухам, тяготеет к серьезной экономике - промышленности, коммуникациям. Последнее, впрочем, вызывает сомнения у тех, кто лично знает Мирыча: «Не того он склада, ему бы попроще...»