Проказа истории

Верней, зевак. Точней - фланеров.
Городские, короче говоря, сады.
Все эти странные места, где вокруг не столбы, а стволы, и небо не разграфлено проводами, а раздроблено листвой. Под ногами опять же не асфальт - и блестит, причем не только сквозь туман. Лермонтов не знал биохимии: собаки так устроены, что, как их ни корми, выделяют, извините, исключительно кремний, практически чистый кремний. Какое-то есть для этого собачьего вещества специальное латинское слово, да я позабыл. С песком и ветром оно (вещество, конечно, - не слово же) образует кремнистые пути, а также темную такую поземку, смерть туфлям. В ней купаются голуби, воробьи, вороны и примкнувшие к ним (под конец советской власти, где-то при Андропове) чайки.
Эти самые, значит, пятна обобществленной природы желаю воспеть.


Как это у Шкловского: «Где те липы, под которыми прошло мое детство? Нет их, и не было».
В моем случае - были тополя.
Про них и ля-ля.
Главным образом - про черные. Которые вообще-то повсюду, кроме здешней местности, зовутся - осокори.
Да как бы ни звались. Главное - в принципе возможна в жизни петербургского человека такая минута: примостившись на коряге или пне по-над берегом полудохлой речки, на краю пустыни жирного мусора, проросшего загаженным бурьяном, - смотришь в июньский сияющий воздух, по которому плывет тополиный пух. Осокоревое семя. Тонны и тонны, со скоростью облака, - но растворены в пространстве такого объема, что беглому взгляду мнится невесомость и неподвижность. Пристальному - взамен открывается неуклонность. И сам себя вдруг чувствуешь такой же частицей в потоке непостижимой Воли. Пылинкой каких-нибудь Плеяд. Видно, прав был в Публичной библиотеке древнегреческий Гераклит: ta spermata - не что иное как обрывки души. Покорная рассеянность. Замена счастью. (Боже мой! и далее по тексту.)
Хотя все равно слышишь сиплый лай ворон, истеричный визг чаек. И помнишь за восточным плечом Благовещенскую церковь (волшебный золотой восьмигранный купол - а в сыром подвале скелет Ломоносова), за плечом же западным (не стоит, не стоит лишний раз оглядываться!) - бурокирпичную тюремную больницу, в которой, говорят, кончился Хармс.
Да, вы угадали, мы на задворках лавры. В бывшем монастырском саду. Где бессмертное лицо природы поражено проказой истории сильней всего.
Правда, лавра и поставлена здесь по исторической ошибке. Петр I вообразил, будто битва 1240 года, после которой князь Александр Ярославич обзавелся таким славным псевдонимом, случилась поблизости - так сказать, на набережной, шагов полтораста от одноименного моста.
Дело было в устье Ижоры. А Петр этого не знал, Петр думал - в устье Черной. Которая теперь - после того как ее задавили в истоке и свернули ей русло - превратилась как бы в ров, окружающий лавру, называется Монастыркой и непонятно куда течет - не то в Неву из Обводного, не то вообще вспять. (Иногда пересыхает: лично я однажды каким-то жарким летом распивал с приятелем четвертинку прямо на дне.)
Вспомнил! все-таки в Неву! Полвека назад сплавлялись из Обводного плоты на лесопилку, которая была у сада за стеной. За той самой стеной, где граффити: ЧЕРНАЯ СОТНЯ, - и у которой лакомятся шашлыками бомжи.
Лесопилка основана еще в XVIII веке. Теперь не фурычит: стала обширной свалкой, замаскированной под склад.
Но и с нашей стороны - пляж нищих на помойке - был когда-то монастырский огород. При зрелом социализме - стадион для мотобола: ворота еще стоят. Между ними раскинулась блистающая лужа. Окруженная кустарником специального назначения. Где почва дышит, правильно, тем же, что и судьба.
Давно уже не сад - проходной перелесок. Муравьиная тропа для бюджетников: из ящиков и шарашек на Обводном - к ослепительному Невскому. Мимо незрячих нищих фасадов - скорей, скорей!
Везде следы отвращения и безделья. И многолетней погони Государства (в железных сапогах) за Церковью. И нынешнего самодовольного реванша.
И наползает хищной тенью хитрая Частная Собственность.
Кто-то из них троих, предчувствую, скоро запрёт навеки этот пустырь, этот провал, этот рай захламленных руин.
В котором я расцветал так безмятежно. А не хвати тогда (1240) святой благоверный ярла Биргера копьем по лицу - глядишь, разгуливала бы тут шведская королева между розовых клумб, под фотовспышками русских интуристов из близлежащей гостиницы «Moscow». Под мурлыканье тривиальной флейты из неразломанной беседки - тоска! тоска!

Самуил ЛУРЬЕ
фото Андрея ЗАДОРОЖНОГО