Уважаемые читатели! По этому адресу находится архив публикаций петербургской редакции «Новой газеты».
Читайте наши свежие материалы на сайте федеральной «Новой газеты»

Яйца не те

23 декабря 2004 10:00

Самое страшное, что случилось в минувшем году, — исчезновение 29 июня, средь бела вечера, в самом центре города, друга, коллеги Максима Максимова, когда-то, в безвозвратно канувшие времена — театрального критика, а последние лет десять — криминального журналиста. Даже если отрешиться от личного, это первое исчезновение журналиста в Петербурге за все минувшие годы, собиравшие по России кровавую жатву среди коллег.



В Петербурге никого не похищали, не убивали, разве что били, да и то редко и не слишком сильно. Возможно, именно этим и объясняется первая, встревоженная, но не слишком, реакция на происшедшее: о нападении с целью завладеть автомобилем говорили как о самом правдоподобном объяснении, пока автомобиль не нашелся, опять-таки в самом центре города, при странных обстоятельствах, сразу после пресс-конференции, которую проводило по поводу пропажи Максима Агентство журналистских расследований. Случившееся никак не клеится ни с личной, ни с профессиональной жизнью Макса. Но фон, на котором исчезновение произошло, тревожный. За последние полтора года город активно зачищался от главных фигурантов политкоммерческобандитской эпопеи 1990-х годов, о которых Максим много писал.
Лучшее, что случилось в минувшем году, — украинская «оранжевая» революция. Дело не в ее главных «актер актерычах». До них России, в принципе, должно быть не больше и не меньше дела, чем до фигурантов любой другой революции в любой другой стране. Дело в том, что она напомнила о непреходящей актуальности революции, о необходимости не допустить которую в России угрюмо бубнили все последние годы все правившие нами дядьки. Как будто революция — это что-то, зависящее от их воли. Как будто не сложились все ведущие нации и государства мира, от Америки до Китая, от Франции до Турции, от Великобритании до Швейцарии (да, да, Швейцарии, где была своя революция в середине XIX века), именно в результате революции. Много лет назад моя мама водила по Эрмитажу революционного диктатора Верхней Вольты, капитана Тома Санкара и его соратников. Услышав в ответ на свой вопрос, когда именно революционные матросы врывались в Зимний, — «в 1917 году», кто-то из африканских команданте изумился: «Так давно». Давно-то давно, но наверстать никогда не поздно.
Главное, что сделала украинская революция, — переворот в мозгах хотя бы некоторых благополучных российских яппи, так или иначе затронутых ею. Мой друг детства, политконсультант вполне «правого», «контрреволюционного» толка, проработав четыре месяца на Ющенко, вернулся на родину в состоянии полного о...уения. Ну да, конечно, профессиональный кураж: сделали Павловского, сделали Гельмана, сделали всех прочих, имея во многие разы меньше средств, чем бездарный московский десант. Но не только это, а просто опьянение от того, что люди, которыми и мой друг, и его коллеги, независимо от того, на кого они работали, привыкли ворочать туда-сюда, оказались людьми. Видели бы вы, какие SMS он слал мне из Киева после недели митингов, когда Верховная Рада признала выборы фальсифицированными и стало ясно, что это победа, что можно, наконец, нажраться. Первое — «Что ты сделал для революции?» Второе — «Баррикады ждут тебя, сынок». Последнее, десятое, что ли, за ночь — «До боли обидно, что на родине такого не будет никогда. Яйца не те...»
О глобальном — не очень интересно. Судьба Михаила Ходорковского и попавших с ним под один каток печальна, но не более, чем судьба десятков юных нацболов, которых перепуганная власть решила уничтожить с особым цинизмом. Судьба Петербурга, покорно принимающего уничтожение своего исторического тела, — от невнятной участи Дома книги до варварских прожектов строительства в Михайловском саду — не печальнее судьбы Москвы, где наконец-то интеллектуалы решили запоздало высказаться по поводу лужковских градостроительных новшеств, перед которыми блекнет эпоха Кагановича. Киногод выдался очень так себе: лучший фильм, снятый в 2004-м, — дебют Ильи Хржановского «4» — оказался, кажется, первым в России фильмом, обреченным на «полку». Мелкое, мелочное, злобное, истеричное, начисто лишенное фантазии, кровожадное и беспомощное правление. Стремящееся к какому-то им одним чаемому абсолюту, который неизбежно окажется его пиком и его крахом. И даже агенты у этого правления того же цвета, что и его враги: оранжевого.

Михаил ТРОФИМЕНКОВ