Уважаемые читатели! По этому адресу находится архив публикаций петербургской редакции «Новой газеты».
Читайте наши свежие материалы на сайте федеральной «Новой газеты»

Стихиям наперекор

26 сентября 2005 10:00

У каждого свой предел прочности. Сколько раз человек способен начинать все с нуля, не потеряв при этом волю и веру в разумное мироустройство? Больше полувека эта семья ведет борьбу за достойные условия жизни. Нашествие нелюдей и бегство из дома, землетрясение. Борьба с чиновниками. История обвалов и восхождений.

Еще одна абсурдная история с выселением: вроде и имеет семья армянских беженцев все права на служебную площадь, но чиновники – более правы




Они уже и не знают, какую землю считать родной, — русскоязычная армянская семья, два изгнания за неполные полвека. Младший сын, Арсен, стал беженцем сразу после рождения, в восемьдесят восьмом, — когда армянам на азербайджанской земле не стало места, и день появления на свет для него мог стать последним.
Для отца Арсена, Айрапетяна-старшего, полоса бед и скитаний началась еще в 1949-м. Два года было ему, когда сталинские репрессии докатились до горного села, выбросив десять семей в алтайскую тайгу, на грань выживания. Ютились в землянках; по утрам из крытых ям приходилось выкапываться, пробиваться сквозь сугроб на свет божий. Но с переменой власти в стране забрезжил просвет: траур 1953 года означал для ссыльных облегчение и надежду. Появились праздники, наметилось некоторое подобие комфорта и достатка.
— Лучше бы мы там и осели навеки вечные, — вздыхает сегодня его жена, Силвард Агаян. – Хоть какой-то фундамент. Но кто же знал тогда, чем обернутся для нас поиски лучшей доли?
Родня к родне тянется. После реабилитации, вернувшись из алтайской ссылки и отучившись в Ленинградском технологическом институте, Леонид Айрапетян вместо Армении подался в Баку. И был свой сад, и строительство дома, и рождение детей; и казалось, что это навсегда, и мир снова стал светлым и понятным. Счастливой жизни хватило до конца восьмидесятых — когда разразился карабахский конфликт, превратив бывшую братскую республику в бурлящий котел злобы и насилия.


Горная Армения, 1989 год. Мама Силвард с малышом Арсеном


250 тысяч азербайджанских армян раскидало тогда по миру: кто в Краснодар, кто в Москву, кто смог — за границу… Айрапетяны выбрали Армению, сменяв одну беду на другую. Историческая родина встретила обездоленных людей землетрясением: «на наших глазах разверзалась земля и исчезали в ее чреве люди».
А следом за природной катастрофой пришла гуманитарная. Это поначалу беженцам обеспечили кров, еду и одежду. Разваливалась экономика, и многострадальную закавказскую республику — осколок распавшейся империи – придавили нищета и голод.
Выживание в горных пансионатах. Помощь беженцам сошла на нет вместе с советским государством. Зарабатывать? Нечем и негде: колхозы, райцентры, заводы замерли и едва обеспечивали прокорм старожилам.
Нет хлеба. Нет света... Ничего нет, кроме надежды на лучшее. Нужда разделила, провела грань враждебности между коренными и приезжими, ожесточила «местных» по отношению к «русскоязычным» армянам, не умевшим читать и писать на родном языке.
Здесь юный Арсен, глядя на старших, получил один из первых жизненных уроков. Люди, конечно, в большинстве добрые… Но лишь до тех пор, пока жизнь сносная и всем более-менее хватает. А если нет — не расслабляйся. И если что — не плачь. Твоего в этом мире столько, сколько сумеешь взять с бою.
Из Армении, так и не ставшей своей, в Россию к сестре перебрались в 1993-м. Тоже не молочные реки с кисельными берегами, — дом в белгородском селе. Да какой там дом — недостроенная кирпичная коробка без подвода коммуникаций (но даже чтобы собрать деньги для переезда сюда, матери семейства пришлось два года крутиться-зарабатывать на московских рынках). Российская глубинка. Та самая, из которой либо бегут, либо тихо вымирают. Все село держалось благодаря ферме, которая окончательно закрылась в 1999-м. Нет фермы – нет работы. Куда податься вновь? Трое старших детей в конце 90-х учились в Петербурге.
Легко сказать – к детям. Куда, в какие хоромы? Комната в общаге да съемный угол в коммуналке.
Перебравшись с младшими на берега Невы, Силвард больше года кочевала с места на место; порой доводилось неделями ночевать на вокзале. Тут подвернулась какая-никакая, а вакансия: глядя на мучения семейства, сердобольная директор 220-й школы Центрального района предложила матери место уборщицы, заодно обеспечив ее площадью в общежитии, принадлежавшем районному отделу образования. Одну комнату жене и еще одну — мужу, приехавшему из-под Белгорода годом позже и нанятому в ту же школу гардеробщиком. С отпрысками получилось неполных тридцать метров на шестерых.
Эти-то скудные метры и стали камнем преткновения. Недаром же пословица сложилась: на деле прав, на бумаге виноват. Супруги Айрапетян-Агаян работают в школе, жилье получили как служебное. А по документам районной администрации, на баланс которой должно было перейти общежитие, они его занимают, оказывается, «самовольно».

Петербург, 2005 год. Арсен с сестричкой Ануш


Полуподвальная коммуналка. На первый взгляд – казенная лачуга, доброго слова не стоящая. А по существу – недвижимость в самом что ни на есть центре города, в шаге от Невского, в двух шагах от площади Восстания. Есть на нее и другие охотники — помимо вчерашних беженцев, у которых на российском паспорте еще не высохли чернила.
Недооформили им тогда, в 2001 году, все как положено. Нет, не забыли. Просто документы пропадают, если это кому-то надо. Бумаги для оформления ордера, уже завизированные начальником отдела образования, до других структур районной администрации так и не дошли, по дороге потерялись. А чуть погодя претензии на одну из комнат предъявила сотрудница той же школы, — и вот тут ордер оказался оформлен честь по чести. Понимаете, одна работница учреждения (которая в комнате живет) — «самозахватчица». Другая, работница того же учреждения, не лучше и не хуже, — вот она-то на это жилье имеет полное право. Кому смех, кому слезы.
По сей день на спорную жилплощадь наложен арест; все сделки с ней запрещены. Только это и позволяет семье надеяться на благополучный исход: что не постучится в дверь уже завтра новый владелец приватизированной и проданной комнатушки.
— Нас приперли к стенке, — говорит Силвард Агаян. – Куда отступать? На историческую родину, где мы – чужие среди своих? На Белгородчину, где давно уже не осталось «нашей» лачуги?
Три суда уже прошло по встречным искам. Замкнутый круг, абсурдная, изматывающая бесконечность: нет ордера – нет регистрации, нет регистрации – нет права на ордер.
Но, простите, прописка, для которой непременно требовался ордер, упразднена вместе с прежним государством. А регистрация – какие бумаги для нее еще нужны, помимо директорских справок о предоставлении комнат? А если хозяин площади (отдел образования) не возражает против этой самой регистрации, что мешает проштемпелевать наконец паспорта — и довести до конца прерванную в 2002-м процедуру оформления ордера? Есть ведь трудовой договор со школой, где черным по белому оговорено служебное жилье; пока не уволились – оно за вами. Но попробуйте доказать это чиновнику, который с порога обвиняет вас в попытке урвать государеву собственность.
Они обустраивают свой мир по новой. И как реликвию хранят спиртовку, на которой в начале 1990-х растапливали снег и готовили еду, благодаря которой смогли выходить детей. Не ровен час, снова понадобится.
Младший отпрыск Арсен, которому скоро семнадцать, осваивает профессию, гордится первыми победами на ринге, изучает философию, пишет стихи. Амурные, разумеется. А еще больше – о борьбе. О жизни — такой, какой он ее знал с первого дня.
— После того, что я пережил, уже ничего не страшно, — делится парень. – Все, что во мне есть, — моя заслуга, моих шишек на лбу.
А что, он может.
Чемпионские пояса, написанные книги, власть над умами — да что угодно, любые намеченные вершины. Если только не затянет мелочная грызня, административная и бытовая, не сожрет пригодные для творчества силы. Если не обернется бедой очередная встреча со стаей бритоголовых подонков. Стихия – дурная, бессмысленная, жестокая – она иногда закаляет. А иногда просто губит.

Дмитрий Полянский