Андрей некрасов: «русский бунт – не бессмысленный»

Художник в большой политике
— Андрей, вы, наверное, догадываетесь, что ваш новый фильм в России уже заранее осудили как «клеветнический»...
— Я не понимаю, чем может быть мотивирована такая реакция: ведь фильма еще никто не видел (беседа с Некрасовым происходила за два дня до кинопоказа в Каннах. – В. Б.). Это напоминает мне, как в советское время рабочие и колхозники, не прочитав Солженицына или «Доктора Живаго», говорили: «Не надо нам читать, нам и так все объяснили». Как человеку, родившемуся в России, мне это понятно, я даже нахожу в этом некоторую логику. Но как кинематографисту — мне обидно. Картина «Бунт. Дело Литвиненко» готовилась в очень тяжелых условиях, мы работали над ней честно и иногда на абсолютном энтузиазме. Наши немецкие коллеги, помогавшие в работе над фильмом, трудились по 36 часов подряд, при этом дополнительных денег за срочную работу не брали. Когда готовили копии картины для Каннского фестиваля, у нас даже зарплаты не было. В таких условиях делать кино безумно сложно, особенно если учитывать технические параметры, которым необходимо следовать.
Между прочим, предложение участвовать в Каннском фестивале поступило совершенно неожиданно. До этого у нас было много предложений с других кинофестивалей. Мы могли, к примеру, поехать в Амстердам на фестиваль документальных фильмов. Но как раз к этому времени нас пригласили в Канны.
Я понимаю, что решение о нашем участии в Каннском фестивале непростое, на каком уровне оно принималось — не знаю, но, безусловно, на политическом.
— Как вы думаете, премьера вашего фильма на самом престижном европейском кинофестивале — это чистая политика?
— Именно потому, что это Канны, не остается никакого сомнения, что решение принималось не только на политическом, но и на художественном уровне. Высокое качество картины – одно из условий Каннского фестиваля.
Изменения фестивальной программы в Каннах корректируют те, кого можно назвать французской интеллигенцией. По политическим убеждениям эти люди – традиционно «левые». И все-таки это не чистая политика, потому что у французских «левых» нет лобовых популистских интересов и они не связаны ни с какой партией в своей стране. Зато они понимают, что надо давать слово не только российскому киноофициозу, которому легче быть представленным в Каннах (не секрет, что в кино огромное значение имеют деньги, связи, традиции), но и малобюджетному неофициальному искусству. Те, кто готовит программу таких фестивалей, как Каннский, заинтересованы в разбросе мнений. Мы попали в программу, потому что в нас, как мне кажется, почувствовали независимость взглядов.
— Участие в Каннском фестивале, да еще такое скандальное, – это статус. Помнится, после смерти героя вашего фильма Александра Литвиненко вы говорили, что боитесь возвращаться в Россию. Будете ли вы себя ощущать спокойнее после мировой премьеры своего фильма?
— К сожалению, известность на Западе не гарантирует никакой безопасности в России — скорее, с точностью наоборот. Не хотелось бы проводить никаких аналогий, но Анна Политковская была убита именно потому, что была знаменита в Европе. В противном случае, думаю, она была бы еще с нами.
С того момента, когда европейские, а вместе с ними и российские СМИ не могут не замечать какого-то человека, не согласного с «правилами игры» в России, он становится опасен для Кремля. Пока же тебя можно игнорировать, все замечательно.

Литвиненко подозревал Лугового
— Как вы относитесь к тому, что британская прокуратура заочно предъявила обвинение в убийстве Литвиненко российскому бизнесмену Андрею Луговому?
— Андрея Лугового я хорошо изучил на экране монитора, когда монтировал свой будущий фильм, куда вошло и подробное интервью с ним. Кинематографисты знают, что, когда монтируешь, мотаешь пленку туда-сюда, невольно вглядываешься в черты лица. Не я один был удивлен, когда впервые услышал, что он — подозреваемый. Он на моем экране производит впечатление совершенно нормального человека. Знаю, что у него хорошая семья, симпатичная жена. У такого человека легко представить себя в гостях, за непринужденным разговором. Даже Березовский недоумевал: зачем такому богатому человеку, как Луговой (уж если Березовский считает его богатым, значит, это действительно так), соглашаться на грязную работу киллера?
Об Андрее Луговом я слышал еще от Саши Литвиненко и его родственников. Саша никогда не считал его другом, скорее – неплохим знакомым. Они не очень близко знали друг друга, но, как мне кажется, познакомились еще в России. До отравления Саша никак не мог предположить, что опасность может исходить от этого человека.
Однако, насколько мне известно, в первые дни после отравления у него возникли некоторые подозрения по поводу Лугового. Когда Саше было еще не так плохо, он мне рассказывал, что встречался с итальянским профессором Марио Скарамеллой и несколькими русскими, в их числе – с Луговым. Тут чистая математика: раз Скарамелла сейчас вне подозрений, кто остается?
Что нам известно об этом отравлении? В первую очередь то, что полоний в гигантских дозах попал Саше в чай. Это могло произойти только в результате сложной подготовки к такому необычному убийству, при включении серьезных ресурсов и вовлечении в операцию большого количества людей. Об этом мне говорили специалисты-ученые, которых я интервьюировал для своего фильма. Британская полиция, с которой я беседовал, также уверена, что за отравлением стоят мощные технические средства.
В интервью для моего фильма Луговой говорит о том, что тоже был заражен полонием и что он, в сущности, такая же жертва, как и Литвиненко, а в отравлении их обоих виновата какая-то третья сила. По версии Лугового, он был отравлен, взяв в руки чайную чашку. А то, что он всюду оставлял следы радиации, было результатом его заражения. Он все это уверенно и разумно объяснял, в том числе и то, что полоний, попадая на кожу, не причиняет вреда здоровью. Но англичане все равно его подозревают, потому что следы полония появились на нем до заражения Литвиненко, и они ведут из Москвы. А это, в свою очередь, Луговым никак не объяснено.

О смысле русского бунта
— Заглавное слово, которое включено в название вашего нового фильма и вашей недавней книги («Это революция! О смысле русского бунта»), — бунт. Таким образом, вы предрекаете революцию в России. С тех пор, как мы беседовали в последний раз (см. № 1 «Новой» за этот год), многое действительно изменилось. Марши несогласных – тому очевидное подтверждение.
— Между моим эссе о «О смысле русского бунта» и моим фильмом – прямая связь. Литвиненко тоже неоднократно говорил о бунте – в этой точке мы с ним и сошлись. Русский бунт – не бессмысленный. Бунтарство не обязательно предполагает насилие: достаточно просто сказать «нет» тому, что ты считаешь злом. Это была в том числе и Сашина черта. Это скорее настроение, чем идеология бунта – в России идеология протеста еще не сформулирована.
Когда мы с вами беседовали, в стране еще было спокойно, но это было кажущееся спокойствие. Сегодня недовольство очевидно, но скептики все равно ставят под сомнение успех социальной революции в России. При этом обычно ссылаются на низкий процент несогласных, не только тех, кто ходит на марши, но и латентных, потенциальных. Запад думает: это все очень мило, но шансов победить у этих людей нет, и опасности для режима они не представляют.
И все равно, несмотря на эти низкие проценты «несогласия», идеология протеста в России начинает формироваться. Готовность людей идти на улицы пересиливает все — и размытую программу, и неудачные названия партий, и отсутствие единого кандидата от оппозиции. Способность общества к бунту, к борьбе за справедливость – очевидна.
— Интересуется ли Голливуд вашей работой? Ведь американская «фабрика грез» заявляла о своей готовности превратить историю с убийством Литвиненко в мировой бестселлер…
— С нами уже связывались люди, которые занимаются подготовкой голливудского фильма о Литвиненко. Думаю, что в Каннах нам наверняка предстоят встречи с ними. Интересно, что в каннском каталоге сказано, что наш фильм, может быть, даже интереснее, содержательнее будущего игрового фильма.
Западному обществу до сих пор трудно понять психологию и личностные мотивы, которыми руководствуются российские политики. При этом европейскую интеллигенцию, безусловно, потрясает тот высокий градус страстей, который чувствуется в русской жизни, и тот колоссальный риск, на который идут русские бунтари в своей стране. Эта тема волнует западных художников и сценаристов – именно поэтому образ Литвиненко, человека, осмелившегося уйти из человеконенавистнической системы спецслужб и бросить ей вызов, так востребован здесь, в том числе – на Каннском фестивале.

Беседовал Валерий БЕРЕСНЕВ

Досье «Новой»
Фильм петербургского режиссера Андрея Некрасова «Бунт. Дело Литвиненко» был показан на закрытии Каннского фестиваля в минувшую субботу. На премьере присутствовала вдова Александра Литвиненко Марина. Фильм длился почти два часа, а не 53 минуты, как ранее сообщали российские СМИ.
В Каннах не первый год существует традиция так называемых «фильмов-сюрпризов», которые возникают в программе ближе к окончанию кинофорума и уже по одному этому являются своего рода сенсациями. На этот раз на роль сюрприза была выбрана политическая лента, повествующая об убийстве Литвиненко.
До этого самой известной картиной Некрасова считался фильм «Недоверие», выражающий недоверие российской власти в связи с ее возможной причастностью к взрывам жилых домов в Москве. «Недоверие» получило приз международного кинофестиваля некоммерческого кино Sundance в 2004 году как лучший документальный фильм.