Находка для шпиона

Государство делает все, чтобы ни один историк никогда не добрался ни до какой истины. Но некоторые добираются

Книжка, опять же — мирового класса, в любом иностранном университетском городе стала бы сенсацией, — однако и в Петербурге, полагаю, тираж (800 экз.) разошелся весь. Надеюсь — среди людей молодых, например студентов: она автоматически повышает образованность читателя примерно на три академических семестра.
А также она — незаменимое пособие для разведчиков и дипломатов: необычайно тонко и трезво расследует мотивы и приемы внешнеполитической игры.
Людям же вроде меня остается только горько сожалеть: в нашей молодости таких книг не бывало, а теперь поздно. Мне даже трудно ее читать: я привык, чтобы в хорошем 250-страничном сочинении было пять мыслей и, скажем, пятьдесят подтверждающих ее фактов. А тут, по самому грубому подсчету, мыслей штук триста, а фактов — как бы не тысяча. Да еще каждый из них проверяется вроде как на детекторе лжи: факт ли он? — а любая мысль имеет вопросительный оттенок, — так что у читателя этой книжки нет ни минуты покоя: все время приходится думать самому.
Потому что история СССР изучена гораздо хуже, чем, предположим, ассирийская: надежные документы практически недоступны; хорошо еще, что бесчисленные фальшивые сделаны топорно; а вся надежда на то, что кто-то кому-то о чем-то случайно проговорился, — предположим, Икс проговорился Игреку, Игрек лет через двадцать отважился вспомнить про это в разговоре с Зетом, а Зет еще через двадцать пять написал мемуары или дал интервью.
Государство делает все, чтобы ни один историк никогда не добрался ни до какой истины. Но некоторые добираются. Разрабатывая, как вот Ганелин, методологию убедительной догадки.
Пример: сколько лет я, простак, недоумеваю: отчего никак не рассекретят Катынское дело, не выдают Польше доброй половины его бесчисленных томов? Оказывается, ответ существует, его дали С. Куратов и А. Поляков еще в 1990 году, и вот как пересказывает его Ганелин: «...эти расстрелы были совершены по согласованию с германской стороной. Ее цели при этом сводились, по мнению авторов, к тому, чтобы получить свободу действий на западе, обеспечив тылы на востоке, в частности путем совместной с СССР борьбы с польским движением сопротивления, которая, как отчетливо понимали в Германии, была и в советских интересах. К тому же в Берлине имели в виду, что расправой с поляками СССР крепче привяжет себя к гитлеризму...» Ну конечно же! Выдать документы, если в них каким-то образом отражено присутствие германских контролеров, — не позволяет политическая застенчивость, только и всего.
Главный сюжет монографии Ганелина — тоже не для стыдливых. Это история — страшно сказать — любви. Перескажу, как понимаю.

Р. Ш. Ганелин. СССР и Германия перед войной: отношения вождей и каналы политических связей. — СПб: Изд-во Санкт-Петербургского университета, 2010

...Генералиссимус был несчастнейшее существо: «имел стул», как выражаются интеллигентные люди, «от 14 до 20 раз в сутки». (При таком пищеварении коллективизация, думаю, неизбежна, не говоря уже — индустриализация; а каково терпеть существование какого-нибудь Кирова — здоровяка, красавца, щеголя, скрывающего под кирзой педикюр?)
И над Гитлером судьба подшутила не менее жестоко: будучи еще школьником, он вздумал однажды помочиться в пасть козлу; пасть «держали открытой другие участники игры, но козел сомкнул челюсти до того, как будущий фюрер с ним расстался».
Оба инвалида были бесконечно одиноки и презирали человечество, но их безотчетно и неистово тянуло друг к другу: обмануть, а потом посадить, как морскую свинку, в уютную стеклянную банку и не расставаться больше никогда. (Гитлер представлял это так: после победы он Сталину «предоставит самый прекрасный замок во всей Германии».)
Наибольшей, прямо лихорадочной силы это чувство достигло у Сталина 19 августа 1939 года во второй половине дня, а кризис пришелся, понятно, на 20-е числа июня 1941-го. Однако и после он еще долго не терял надежды помириться и, например, покушения на Гитлера запрещал: мало ли, вдруг еще придется повоевать плечом к плечу против английского империализма.
Симпатия Гитлера поначалу была холодней; он тревожился: не является ли Сталин евреем; даже послал в Москву своего личного фотографа, «поручив ему снять крупным планом мочки ушей Сталина. Он считал, что по ним можно определить, есть ли в Сталине еврейская кровь («если они прижаты к черепу — тогда точно еврей, а если нет — то ариец»)», — и только изучив фотографии, облегченно вздохнул. Но взаимность восхищения пришла к нему после окончания боев за Сталинград.
«Своей победой, — говорил он Риббентропу, — русский народ обязан только железной твердости человека, несгибаемая воля и героизм которого призвали и привели народ к продолжению сопротивления».
Мириться, однако, не стал, за что и поплатился. За высокомерную самонадеянность.
Но и после смерти Гитлера (тщательно скрываемой) Сталин не мог забыть свою роковую идейную к нему страсть — а ведь, как известно, любые его эмоции в конечном счете претворялись в убийства...
Это всего лишь сюжетная схема. Упрощенная мною до предела. Книга Ганелина, конечно, глубже и серьезней раз в тысячу. Или даже в миллион. Столько в ней поразительных персонажей и событий.
А еще в ней явственно ощущается вкус правды. Правда, разумеется, на вкус горька.
...Навряд ли там, где вождь и фюрер сейчас находятся, с ними обращаются гуманней, чем с подследственными в каком-нибудь Лефортове или в Крестах. И сомнительно, что медсанчасть там лучше кремлевской. Так что, скорей всего, физически они страдают, как при жизни. Ну и пусть.

Самуил ЛУРЬЕ, писатель