Человек звезды урания

Я входил вместо дикого
зверя в клетку.
выжигал свой срок и
кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл
в рулетку,
обедал черт знает с кем
во фраке.
С высоты ледника
я озирал полмира,
трижды тонул, дважды
бывал распорот.
Бросил страну, что меня
вскормила.
Из забывших меня можно
составить город...

Музея Бродского нет. Ни в России, ни в Америке - нигде. Может быть, прошло еще недостаточно времени? Есть только планы его создания. И эта выставка - попытка собрать вместе его книги, вещи - материализованный дух Бродского...
Россия, Америка - два мира, два дома. Один - дом Мурузи на Литейном проспекте, где жил Бродский до отъезда. «Здание было громадным тортом в так называемом мавританском стиле, столь характерном для северной Европы начала века, - писал он в своем эссе «Полторы комнаты». - Законченное в 1903 году, в год рождения моего отца, оно стало архитектурной сенсацией Санкт-Петербурга того времени, и Ахматова однажды рассказала мне, как она с родителями ездила в пролетке смотреть на это чудо».
Другой дом - дом на Мортон-стрит в Гринвич Виллидж в Нью-Йорке...
- Знаете, обстановка в его квартире на Мортон-стрит была очень похожа на то, что было в Ленинграде, - говорит петербургский писатель, друг Бродского Яков Гордин. - Те же книги, машинка «Колибри», разбросанные повсюду бумаги, картинки на стенах - репродукции старых мастеров... А что касается его дома в Массачусетсе, где он преподавал и провел половину из последних лет своей жизни, то как только я туда вошел, мне это страшно напомнило его избу в Норенском (деревня в Архенгельской области, где он был в ссылке. - Н.Д.). Хотя, конечно, значительно комфортабельнее. Но тот же низкий деревянный потолок, безумный хаос разбросанных бумаг...
Так распорядилась судьба, что друг-писатель стал на время хранителем архива друга-поэта, - после смерти родителей Бродского его бумаги и библиотека перешли Гордину. А в самом начале девяностых он передал рукописи и дневники в Российскую национальную библиотеку, а остальные сокровища, которые хранились у него дома в картонных коробках на антресолях, принес в Музей Ахматовой в Фонтанном доме, где поначалу растерялись и не знали, что со всем этим богатством делать...
- Мы познакомились с Бродским очень давно, - говорит Яков Гордин, - в 1957-м, в литобъединении при газете «Смена». Мы с ним потом долго вспоминали, где это случилось, и пришли к выводу, что, скорее всего, там. Ему еще не было 18 лет, а я был на пять лет старше его, человеком уже зрелым, отслужил в армии. Но мы быстро подружились. Кроме обычных молодежных встреч, посиделок, выпивок, ухаживаний за девушками, что было тогда у нас очень популярным, были общие поэтические устремления, хотя он писал совершенно по-другому. И уже тогда я понял, что это - человек с чертами гениальности. И он очень быстро ушел вперед и ввысь...
А еще была такая история, из-за которой Яков Гордин говорит, что чувствует себя виноватым. Ведь, возможно, именно с этого начался пристальный интерес властей и «органов» к вольнолюбивому поэтическому юноше.
- Как-то осенью 57-го, - говорит Гордин, - я пригласил Иосифа в Университет, где учился на филфаке, на заседание студенческого научного общества, где я делал доклад о поэзии 20-х годов. Иосиф попросил слова при обсуждении и начал свое выступление с цитирования книги Троцкого «Литература и революция». Это полностью соответствовало его характеру: он совершенно не задумывался над такими мелочами - можно это или нельзя, как это воспримут, просто он недавно прочитал эту книгу и решил, что она как раз подходит к случаю. Это ввергло в совершенную панику руководителя нашего студенческого научного общества профессора Наумова, который просто не знал, что делать, понимая, что завтра его возьмут за шиворот за то, что здесь цитируют Троцкого, которого вообще упоминать нельзя иначе как в словосочетании «иудушка Троцкий». Ситуация была трагикомической. Страшно разволновавшись, Наумов перепутал фамилии Троцкий и Бродский и стал кричать: «Троцкий, вон отсюда!»...
- Потом суд этот чудовищный в марте 1964-го, - продолжает Яков Гордин. - Я имел горькое удовольствие просидеть на нем все пять часов. Мы впервые тогда поняли, с чем столкнулись, с каким монстром, я имею в виду систему. Но ведь и абсолютное неприятие системы началось оттуда. Хотя советская власть хотела всех напугать, но получилось, что сама себя переиграла. Ведь тогда появилось первое письмо протеста, первый акт гражданского неповиновения, когда петицию в защиту Бродского подписали 49 молодых ленинградских литераторов...

...Что сказать мне о жизни?
Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую
солидарность.
Но пока мне рот не забили
глиной,
из него раздаваться будет
лишь благодарность.

Гордин сохранил книги Бродского

Музея Бродского в Петербурге нет. Есть идея - сделать музей в его квартире, в том самом знаменитом доме Мурузи на Литейном. Но не все так просто. Квартира - обычная питерская коммуналка, где сейчас остались три семьи (одна из которых жила там еще при Бродском). Квартиру решил выкупить «Альфа-банк» и подарить городу под музей. Но живущие там люди, оценив свой шанс, на выгодные условия не соглашаются, даже на очень выгодные - хотят большего... А как раз накануне открытия выставки в Фонтанном доме закончился первый этап конкурса на памятник Бродскому, и скоро шесть эскизов-победителей представят на обсуждение общественности...
Музей, памятник... Сам Бродский в родной город так и не вернулся. Хотя безумно любил его, всю жизнь жил с этой любовью, тосковал. Но не вернулся. Боялся, что не выдержит сердце? Ведь он перенес два инфаркта, две операции на сердце, а тут случился бы такой стресс? Боялся, что все изменилось, что рухнут призрачные иллюзии города молодости? Было неуютно оказаться у всех на виду: «Ну как я приеду в свой город как знаменитость? Как я должен себя вести?»... Но нереализованные попытки вернуться были.
- Однажды, где-то в начале девяностых, - говорит Яков Гордин, - он мне позвонил и сказал: «Я только что завтракал с Собчаком, и он меня уговорил. Вы там договоритесь с ним, как все это будет выглядеть». А через несколько дней позвонил и говорит: «Ты знаешь, я все-таки решил подождать, позвони Анатолию Александровичу». Я отвечаю: «Нет, дорогой, ты соглашался - ты и отказывайся, хочешь - пришли мне письмо, я передам». Так и поступили. Он прислал письмо, я его передал. И этот вопрос был снят.
Как оказалось - уже навсегда.

...Все умолкнет вокруг.
Только черный буксир
закричит
Посредине реки,
Исступленно борясь
с темнотою,
И летящая ночь
Эту бедную жизнь обручит
С красотою твоей
И с посмертной
моей правотою.

Николай ДОНСКОВ