Последний марафон александра володина

Говорят, Бога нет, а есть законы физики, и законы химии, и закон исторического материализма. Раньше, когда я был здоров, Бог был мне не нужен. А законы физики, и законы химии, и закон исторического материализма объясняли мне все и насыщали верой в порядок мироздания и в самого себя, - когда я был здоров. Но теперь, когда душа моя больна, - больна душа моя, больна, в этом нет сомнения, - мне не помогают законы физики, мне не помогают законы химии, и закон исторического материализма. Вот если бы Бог был, ну не Бог, а хотя бы что-то высшее, чем законы физики, и законы химии, и закон исторического материализма, я бы сказал ему: я болен. И он бы ответил: это верно, вот беда какая, ты болен.
...На фронте была далеко идущая мечта: потом, потом, когда кончится война, когда совсем кончится и все уже будет позади, тогда чтобы мне разрешили пускай не жить, к чему такая крайность, но просто оказаться там и просто удивиться - что будет потом-потом, когда совсем-совсем... И мне разрешили. И не просто видеть, а подниматься и опускаться, обижаться и не обижаться, напиваться и не напиваться - еще тысячу всего только на эту рифму, еще сто тысяч на другие... Стыдно быть несчастливым! А женщины, самые, казалось бы, несовершенные, иногда говорят такие слова и так смешно шутят и так проницательно думают о нас, чтобы нам было лучше и чтобы нам было сладко с последней из всех, как с первой из всех. И то и дело это им удается. То тут, то там, то так, то сяк, а если не удается, они страдают молча, а если и говорят, то иногда говорят такие слова... Стыдно быть несчастливым! И каждый раз, когда я несчастлив, я твержу себе это: стыдно, стыдно, стыдно быть несчастливым!
...Для меня поэзия была главным искусством, которое приходило на фронт, и после театра было для меня самым близким. Но писать о войне мне никогда не хотелось, как не хочется писать о трудном, страшном, мучительном - проникающих и сквозных ранениях, о госпитале на 200 человек, о том, как посередине стояло ведро, в которое все оправлялись... Мне легче писать о том, что любится, что тянет к себе. Поэтому первое время я так о женщинах только и писал.
...В <Пяти вечерах> есть сцена, как девушка провожает его - ну как бы меня - в армию, - девушка, которая узнала меня совсем недавно, буквально несколько дней. Позвонила по телефону, разыграла меня, и умно очень, и голосок хороший. Оказалось потом, что она узнала обо мне у моих товарищей по школе. Ее заинтересовало - как это я поехал в деревню учителем, что-то странное во мне обнаружилось. И как она стояла внизу, а я уже сидел в машине, чтобы ехать, когда нас везли в часть. Женщины вокруг плачут, а она не плачет. И вдруг говорит: <Видишь, какая у тебя будет бесчувственная жена>. Я говорю: <Что?> Она повторяет: <Видишь, какая у тебя будет бесчувственная жена>... Во время войны мы переписывались с ней. А после войны я на ней женился, она оказалась права.
Простите, простите, простите меня.
И я вас прощаю, и я вас прощаю.
Я зла не держу, это вам обещаю,
но только вы тоже простите меня.
Забудьте, забудьте, забудьте меня.
И я вас забуду, и я вас забуду.
Я вам обещаю - вас помнить не буду,
но только вы тоже забудьте меня.
Как будто мы жители разных планет.
На вашей планете я не проживаю.
Я вас уважаю, я вас уважаю.
Но я на другой проживаю. Привет.
...Нас учили писать сценарии таким образом. Вот как будто что-то происходит. Ее любит один, который эгоист, и другой, который изобрел верный угол заточки резца. Угол заточки резца почему-то имел колоссальное значение в стране. Тому, который нашел правильный угол заточки резца, она отвечает на любовь, и все идет на лад. Но потом этот сюжет кончается, а сценарий должен быть определенного размера. И нас учили: надо выйти на простор обобщений. И вот герой уезжает на целину, и там происходит что-то похожее, девушка приезжает к нему... Поэтому я не хотел писать сценарии ни за что.
...Потом мои пьесы стали запрещать. Несколько пьес так и пролежали тридцать лет. Я стал работать в кино... <Осенний марафон> - это просто дневник моей жизни. Картину эту поставил Данелия очень точно и очень хорошо. Оказывается, у него тоже было что-то подобное в жизни. Этот сценарий тоже запрещали. Директор студии говорил так: <Конец надо переделать, надо наказать этого героя. Ну, представьте, придет трудяга в кино и увидит, что у этого Бузыкина две такие бабы - Гундарева и Неелова, - а мы его не наказываем>. И тогда я сообразил и сказал Данелии: <А ты ему скажи, что они все равно от него уйдут>. И тогда директор говорит: <Ну, мать вашу так, тогда другое дело, раз все равно уйдут, так бы сразу и сказали>. Дело-то в том, что у Бузыкина жена и любовница. До этого было не принято и даже дико описывать такие ситуации.
Никогда не толпился в толпе.
Там толпа, тут я сам по себе.
В одиночестве поседев, по отдельной бреду тропе.
Боковая моя тропа, индивидуализма топь.
Где ж толпа моя?
А толпа заблудилась средь прочих толп.
...Когда начались сомнения? Когда началась отдельная от государства жизнь? Точнее сказать, не мы от него отделились, а оно от нас отделилось, дало понять, что не нуждается в наших мнениях. А нам то и дело стыдно за него. За другие государства не стыдно, они не наши, а за это стыдно. Все, что оно делало, это как бы мы делали, и все, о чем оно врало, как бы мы врали. Когда наши танки вошли в Чехословакию и когда наши танки вошли в Венгрию - вот за такие вещи было стыдно... На следующий день, когда мы узнали, что наши танки вошли в Чехословакию, я был в ресторане. Я встал, обернулся к большому залу и стал кричать: <Стукачи, выньте карандаши и блокноты! Я - за свободу, демократию и Чехословакию!> Никто не вынимает, но стало тихо. Я еще громче: <Стукачи, выньте карандаши и блокноты, я - за свободу, демократию и Чехословакию!> Но вот я поорал-поорал - такой был взрыв, - но не ходил я с теми семерыми на Красную площадь, не было у меня таких поступков, за которые отправляют в лагерь.
Правда почему-то потом торжествует.
Почему-то торжествует. Почему-то потом.
Почему-то торжествует правда,
правда, потом, но обязательно
торжествует.
Людям она почему-то нужна.
Хотя бы потом. Почему-то потом,
но почему-то обязательно.
...Давно уже известно, что у каждого должно быть хобби - какое-нибудь увлечение помимо профессии. На западе - там у всех есть. Уже и у нас почти у всех моих знакомых давно есть по-своему хобби. И я стал скорее искать, какое бы хобби завести мне. В первую очередь приходит в голову, разумеется, фотография. Можно снимать направо и налево, прямо на улице, детей и женщин, которых больше никогда не увидишь. А так они у тебя остаются. Но это хобби у меня не получилось. А почему не получилось? Непонятно. Тогда я придумал другое хобби - путешествовать автостопом. Поднял руку, остановил машину - и поехал куда глаза глядят. Но и это не вышло. Никуда я не поехал. Пожалуй, потому, что это неудобно - ни с того ни с сего остановить машину, мало ли, а может ему неохота. Так я придумывал хобби одно другого интереснее, но ни одно не получилось. А потом я понял почему. Потому что у меня уже было хобби. Вот так тихо и незаметно было. Не лучше, чем у других, и не хуже. Оно появилось само по себе, и довольно давно уже это хобби, тогда и названия еще такого не было. И ни у кого, кроме меня, еще не было хобби, а у меня уже было. Это хобби - с кем-нибудь выпить. Лучше всего - с незнакомыми людьми. Не родственники, не начальники, не подчиненные, просто повстречались несколько человек на одном и том же земном шаре.
Только ранним солнечным утром и может это присниться. Дождь по крышам подъездов, и дождь по крышам домов, по сиротливым деревьям. И черное небо, потому что снится ночь. Но окна почему-то освещены. Там, за ними, живут люди, которым ты необходим. Сейчас мы еще незнакомы, но потом, в будущем, ты отдашь им свою жизнь, и будешь умирать под этот белый шум дождя, а они выйдут, и будут тихо стоять вокруг...
Александр Моисеевич Володин умер на 83-м году жизни. Фронтовик, лауреат Государственной премии России, премии <Триумф> и национальной премии <Золотая маска>, призер международных кинофестивалей в Венеции и Сан-Себастьяне, кавалер ордена <За заслуги перед Отечеством>. Его похоронят в субботу на кладбище в Комарово, там, где находятся могилы Анны Ахматовой, Дмитрия Лихачева...

Николай ДОНСКОВ