Монрепо. Боль и ярость «моего отдохновения»
Финансируемая c привлечением банковского займа реставрация единственного в России скального парка началась с масштабных вырубок.
Другим ударом по хрупкой экосистеме грозят стать дноуглубительные работы в прилегающей бухте. На территории памятника запланировано новое строительство, а восстановление усадебного комплекса не обойдется без разборки исторических деревянных зданий. Принятые топорные решения подняли волны гнева и в России, и в Финляндии. К петиции с требованием остановить работы уже присоединились свыше 95 тысяч человек.
Объект повышенной опасности
Посетителей музея-заповедника встречает старый щит с перечнем запретов, среди них – «нахождение на территории в купальных костюмах» и «порча зеленых насаждений».
Следом открывается вид на спиленную под ноль аллею, шрамы от гусениц тяжелой техники и груды припорошенного снегом перекопанного грунта. У билетной кассы новое предостережение: «Стройплощадка – объект повышенной опасности». В парке призывают «соблюдать правила уличного движения», тут «передвигаются строительная техника и автомобили».
Из требований ГОСТ «Сохранение произведений ландшафтной архитектуры и садово-паркового искусства»:
«Основную часть реставрационных работ следует осуществлять вручную, в отдельных случаях допускается применение средств малой механизации. Использование тяжелой техники допускается только на асфальтированных дорожках или на набивных дорожках, укрепленных железобетонными плитами, для вывоза строительного мусора, выработанного ила и порубочного материала».
Гусеничные экскаваторы, тракторы, КамАЗы утюжат парк без всякого стеснения. Плиты пока замечены лишь у входной зоны.
Такая «организация работ» – худшая из бед, по мнению автора книги о Монрепо, доцента университета Аалто Ээвы Руофф, которая с 1990-х проводила здесь курс ландшафтной архитектуры для финских студентов, с исследованием возраста и состояния парковых растений. «Почва разрушается, повреждаются корни, особенно когда земля еще не промерзла, в результате деревья погибают. Окончательно уничтожается то, что надо спасать, – сложившееся видовое многообразие старого парка», – комментирует эксперт финскому изданию Seura.
«Липовая корзинка» и то, что от нее осталось // Фото автора
Татьяна Митрофаньевна Зинчук – бывший главный хранитель музея-заповедника, проработавшая здесь почти четверть века. Уволилась с появлением проекта нынешних преобразований: «Никаких моих доводов о том, что так делать недопустимо, слышать не хотели. Пришлось уйти».
Должность хранителя упразднили. На днях уволилась и замдиректора по реставрации Инна Климова. У руля остается и. о. директора Александр Буянов – авиамеханик по образованию, чья карьера пролегала через Выборгский горком партии, систему ЖКХ, руководство городского ЦПКиО и должность мэра Выборга в 2011–2014 гг., на которые пришлись самые масштабные со времен войны утраты исторической архитектуры.
Вместе с Татьяной Зинчук и специалистами петербургского Совета по ландшафтной архитектуре обходим участок за участком то, что еще недавно хранило черты «последнего приюта души», как называл Монрепо его создатель барон Людвиг Генрих Николаи.
На середину декабря уничтожено 1385 деревьев. В том числе и такие знаковые многовековые деревья, как признанная старейшей в Ленобласти сосна у храма Нептуна, воспетая Николаи в его поэме.
Теперь тут огрызок пня. Мы стоим возле него, словно у свежей могилы родного человека. Да, соглашается Татьяна Митрофановна, опаленное огнем пожара 2011-го дерево было уже мертво. Но можно было сохранить его в пейзаже, сделав музейным объектом. Как поступили с 300-летней сосной Лённрота, остающейся главной достопримечательностью Восточной Карелии. Ее скрученный, лишенный коры сухой ствол, пропитанный особым составом, остается памятником истории и культуры.
На другом участке видим вековые дубы с обломанными ветвями – зацепило рухнувшими стволами росших рядом елей.
«Когда, как положено, пилят сверху, небольшими частями – такого не случается. Видно, чикнули снизу, и траекторию падения не рассчитали», – рассуждают мои спутники. Стволы покромсаны громадными кусками, вручную ни один не сдвинешь. Как собираются вывозить – подгонят технику вот по этой тропке, по корням? Груды такой расчлененки и горы спиленных веток брошены повсеместно. А неподалеку покуривают беспечные гастарбайтеры. Если причиной вырубок стала болезнь деревьев (в чем пытаются убедить возмущенную общественность), почему их останки не убираются незамедлительно прочь – «во избежание поражения окружающих деревьев фитопатологическими заболеваниями», как требует упомянутый выше ГОСТ?
Утверждения, будто все снесенные деревья были смертельно больны, госпожа Руофф характеризует как «горячечный бред»: «Подобная ложь используется и на Западе для успокоения людей. Некоторые деревья, конечно, могут быть и в плохом состоянии, но это не значит, что их надо вырубать».
Срез двухвековой липы без признаков поражения // Фото автора
С ней солидарны и наши специалисты. Оглядывая помеченные к уничтожению стволы, вступают в профессиональную дискуссию, как можно было бы помочь: здесь убрать старые, клонящие дерево на одну сторону нижние ветви, подкормить, тут закрыть вылезшие наружу корни, подсыпав плодородного грунта, там освободить многолетнюю сосну от придушившей ее в своих объятиях березы…
Но многие спилы не имеют ни малейших признаков поражения. Мы расчищаем заснеженные пни – то и дело встречаются совершенно чистые. Как этот, оставшийся от двухсотлетней липы, росшей по пути к храму Нептуна. Или те, что стоят теперь поминальным хороводом на месте «липовой корзинки» – ландшафтной композиции времен Николаи из высаженных в кружок лип с тремя лиственницами в центре. В былые времена кронам регулярно придавали шаровидную форму, но за десятилетия советского запустения они разрослись в разные стороны и почти сравнялись по высоте с лиственницами, стали чахнуть. «Мы решили сделать формовку, хотя это была рискованная операция, – вспоминает Татьяна Митрофановна. – Но риск оправдался, омоложение пошло на пользу и липам, и получившим дополнительный свет хвойным в центре. Как мы радовались, когда они дали новые нижние ветви!»
Бескорыстие теперь не востребовано
Бывшему главному хранителю горько слышать заявления нынешних «реставраторов», будто все предыдущие годы в парке ничего не делалось – потому, мол, деревья чуть ли не поголовно больны.
Да, 35 лет существования здесь ЦПКиО – с аттракционами, народными гуляньями, спортивными и прочими массовыми мероприятиями (в ту пору посещаемость созданного Николаи для «уединенных размышлений» парка достигала 600 тысяч человек в год) имели печальные последствия. Только в 1988 г. усилиями академика Лихачева и его сподвижников удалось добиться статуса музея-заповедника. Штат тогда состоял всего из 12 человек, и ни одной ставки рабочего. «Мы обращались за помощью в школы, общество ингерманландцев, к альпинистам, сотрудникам лесхоза, – рассказывает Татьяна Митрофановна. – Очень многие откликнулись». Одним из постоянно приезжавших на помощь добровольческих отрядов стал московский Белозерск.
«Под руководством Татьяны Митрофановны мы выполняли самую разную работу – от уборки мусора до лечения уникальных деревьев. Ровняли дорожки, косили траву, чистили мелиоративные канавы, убирали поваленные деревья и корчевали самосевы со скал, обрезали мелкую поросль у больших лип. Можно сказать, каждый из нас оставил в парке «Монрепо» частицу своей души, – говорит Евгений Морозов. – К сожалению, при новом директоре добровольцы стали не нужны. В 2016-м обращались к Буянову с просьбой о возобновлении помощи, но он написал в ответ, что «состояние парка улучшилось», он сам является его главным хранителем, и помощь добровольцев не требуется».
Фото: JUHA METSO/OTAVAMEDIA
Двадцать лет помогала финская организация Pro Monrepos: привезли материалы и починили крышу усадебного дома, воссоздали Чайную беседку, Горбатый мостик (аутентичную его версию выполнили студенты Высшего технического училища в Тампере, известного академическим подходом к реставрации), Второй арочный мост, храм Нептуна. Предлагали отреставрировать и капеллу на острове Людвигштайн с фамильным некрополем Николаи, но российская сторона, согласившись принять средства и проект, в его реализации финнам отказала – сославшись на отсутствие отвечающей нашим требованиям лицензии. А отечественные подрядчики накосячили так, что здание сразу пошло трещинами, едва подписали акт приемки. После того как в 2011 г. сгорел подаренный храм Нептуна, Pro Monrepos прекратило сотрудничество, сочтя его бессмысленным.
Масштаб бедствия соразмерен финансированию
В том же году было подписано соглашения о займе между РФ и Международным банком реконструкции и развития, в рамках которого планировалось до 2015 г. реализовать проект «Реставрация архитектурного и садово-паркового комплекса «Усадьба Монрепо». Кредит МББР – около 2 млрд рублей, софинансирование российской стороны – 200 млн.
Но дело застопорилось – отсутствовали зоны охраны, правоустанавливающие документы на земельные участки и объекты музея-заповедника. Еще несколько лет не удавалось согласовать экологическую экспертизу.
Роль госзаказчика отводилась Минкульту, заказчика – Фонду инвестиционных строительных проектов Санкт-Петербурга. Научно-проектную документацию готовил консорциум ООО «Архитектурное бюро «Литейная часть – 91» и ЗАО «Новая эра». Ландшафтной частью проекта руководила Елена Штиглиц, на подряд взяли ООО «Сакура» – занимающееся озеленением коттеджных поселков и не имеющее опыта работ на объектах культурного наследия. К 2017 году по тендеру определили генподрядчика на выполнение реставрационных работ – АО «ПО «Возрождение».
Как сказано в проекте, «предусмотрено восстановление регулярной планировки в соответствии с планом 1804–1805 гг.». Почему для парка, который преобразовывался на протяжении всего XIX века и обретал новые, свойственные эпохе романтизма черты, была выбрана такая дата, объяснений нет. И план ведь тот в значительной мере «фантазийный» – многое осталось нереализованным. Прикрываясь им, запланировали устройство новых аллей и дорожек – хотя, как признает отвечающий за археологические работы сотрудник ИИМК РАН Александр Смирнов, раскопки не выявили признаков их существования. Но под новую трассировку уже ликвидировали здоровые деревья в центральной части парка.
Теперь гендиректор «Сакуры» Андрей Лодыгин уверяет, что фантазии на тему воссоздания охватывают куда более широкий период – тут сделают как будто на конец 18-го века, а там – на середину 19-го… А по сути получим 21-й, особенно у входной зоны, где затеваются несколько аттракционов, на которые посетители почему-то захотят приобретать отдельные билеты: никогда не существовавший плодовый топиарный сад и огороды (куда больше имевшихся).
Примечательно, что в опубликованной три года назад научной статье, соавтором которой значится и господин Лодыгин, утверждалось: «Недостаточно подобных материалов для восстановления таких уникальных насаждений, как фруктовый сад барона Г. Николаи… К тому же в архивах отсутствуют планы посадок, ссылки на количество завозимого на посадочные работы материала».
Там же возможность воссоздания фруктового сада и некоторых других предлагавшихся планом 1804 г. объектов ставится под сомнение еще и потому, что «на этих участках на сегодняшний день по результатам инвентаризации (ООО «Сакура», Санкт-Петербург) произрастает здоровый качественный древостой».
Главная аллея до и после «реставрации». Осталось одно дерево // Фото автора
Предложенный проектом подход глава петербургского ИКОМОС Сергей Горбатенко характеризует как беспринципное смешение разных эпох с большой долей новаций, не подкрепленных убедительной иконографией: «В результате получим нечто, никогда в реальности не существовавшее. Вы создаете памятник самим себе», – говорит эксперт проектировщикам.
Из Флорентийской хартии по охране исторических садов (ратифицирована Россией):
«Ст. 16. Реставрационные работы должны считаться с эволюцией сада. В принципе они не должны отдавать предпочтение одной эпохе за счет другой, кроме тех случаев, когда деградация или гибель некоторых частей сада может стать причиной его восстановления по сохранившимся фрагментам или неоспоримой документации».
Согласно паспорту объекта, в предмет охраны ансамбля Монрепо входят и существующие композиционные связи, трассировки дорожек, и тип планировки ландшафтно-скального парка. Нарушение предмета охраны запрещено законом.
Всего проектом предусмотрено ликвидировать 2583 дерева: 1376 «не отвечают санитарным нормам», 1207 идут на снос «согласно архитектурно-планировочному решению», поясняет господин Лодыгин. 2932 дерева и 5353 кустарника зачем-то пересадят «с комом земли» в питомник, чтобы потом вернуть в парк. Обрезка прописана лишь 23 деревьям, лечение – 1151. Посадят новых – 725.
За все время нашей инспекции никаких примет проводимого лечения обнаружить не удалось, только вырубки.
Уничтоженные вековые деревья обещают восполнить саженцами от 8 см в диаметре, в том числе закупленными в Германии. Но, например, такая самая распространенная в парке порода, как липа, первые 30 лет растет очень медленно.
«Климат в Германии гораздо мягче, когда растения окажутся в здешних суровых условиях, будут плохо приживаться и постоянно болеть, как происходит с немецкими елями в Петергофе», – предостерегает эксперт ИКОМОС Николай Лаврентьев (дендролог, выпускник Лесотехнической академии).
Так называемый питомник уже, как рапортуют, готов. Внушительная площадка в низинной, подверженной затоплениям части парка, рискует обратиться братским захоронением. Туда направляются деревца, помеченные цветными ленточками, что встречаются нам по пути – в том числе в расщелинах скал.
«Александр Лодыгин двоечник, а не специалист, – считает Николай Лаврентьев. – Пересадить со скал дубы, которые он пометил ленточками, невозможно – поскольку никакого «кома земли» тут быть не может, разве что ком гранитной скалы.
Экспертам вообще непонятен смысл затеваемой пересадки: ради чего, да и сколько растений выживут после такой перетряски?
Оправдывая масштабы вырубок, Лодыгин апеллирует к обследованию пятилетней давности авторитетного специалиста Людмилы Щербаковой: ею, рассказывает, определены все пороки и болезни, даны рекомендации по оздоровлению, методики лечения. Да, Людмила Николаевна ас в том, что касается вредителей, соглашаются знающие ее специалисты, – но комплексным лечением она не занимается.
Николай Лаврентьев, ознакомившись с документами, делает свой вывод: приведенное фитопатологическое обследование не полное – не приводится оценка каждого дерева, только общая ситуация по участкам. Нельзя на таком основании решать судьбу конкретных деревьев.
И даже присвоенные обобщенно, по участкам средние показатели санитарного состояния – от 2,5 до 3,1 по 6-балльной системе – не повод для смертного приговора.
«Наши музеи-заповедники – такие как Павловск, Царское Село или Пушкинские горы – имеют большой опыт сохранения старовозрастных деревьев, – напоминает Татьяна Митрофановна. – Раньше мы всегда консультировались с ними, старались вместе найти оптимальное решение».
Но «реставраторы» их, похоже, и не искали.
Барон Николаи создавал Монрепо как поэтический пейзажный парк, призванный будить чувства. То, что происходит здесь сегодня, из чувств пробуждает главным образом два – боль и ярость.
(Продолжение – в следующем номере.)