Отключите ваши электрошокеры
Прививка «Пытками» Театра.doc прошла в Петербурге с аншлагом при рекламной поддержке ФСБ и прокуратуры.
В День города по Невскому водили слонов – отконвоированных на потеху из цирка. Вечером здесь же можно было наблюдать не менее редкую картину – сотни людей, большей частью молодых, стягивались к подъезду старого дома, переспрашивая друг у друга: «Вы тоже на пытки?», «На пытки – сюда?».
Мужчина в демократичной курточке, в котором без труда опознавался «эшник», снимал всех на видеокамеру.
«Граждане, не мешаем проходу других граждан! – передразнивая ментовские интонации, пытались регулировать движение плотно татуированные парни. – Друзья, просьба на время спектакля отключить мобильные телефоны, остальные – отключите ваши электрошокеры!»
«Пытки-2018» – проект Театра.doc, «документальный театральный сериал прямиком из ада», в формате читок личных записей, адвокатских опросов, писем арестованных по делу «Сети» антифашистов и свидетельства тех, кто по другую сторону решетки: друзей и близких, правозащитников, журналистов.
Участники третьей, петербургской серии читок: Алексей Полихович («ОВД-Инфо», бывший политзаключённый, отсидевший три года по «Болотному делу»), Екатерина Косаревская и Яна Теплицкая (ОНК Петербурга), Алексей Сутуга (антифашист, бывший политзаключенный), Олег Голявин (анархист), Егор Сковорода («Медиазона»), Павел Никулин (moloko plus), Зарема Заудинова (Театр.doc). Драматург: Екатерина Косаревская. Режиссёр: Алексей Полихович. Куратор проекта: Зарема Заудинова.
Зарема Заудинова, режиссер Театра.doc:
«Информация о деле «Сети» стала публичной в конце января. Мы думали, что со всем этим делать… Алексей Полихович предложил сделать эту историю Елене Греминой, директору нашего театра. И мы провели первые читки в день выборов, 18 марта: выборов-то как таковых нет, а пытки есть. А потом поняли, что должен быть театральный сериал, который со временем дорастет до спектакля. Елена Анатольевна сразу поддержала эту идею. Она видела первые две серии и вычитала последнюю версию текста. Осталась очень довольна, впервые ничего не правила вообще – с точки зрения драматургии очень хороший текст, так что это не только гражданская акция, – и отправила нас в полет. Осенью будет премьера спектакля, и он войдет в репертуар Театра.doc».
Читки, приуроченные ко дню рождения Петербурга, едва не сорвались: за два дня менеджер площадки, с которой была устная договоренность, сообщил о невозможности показа, ссылаясь на поступившее предписание прокуратуры и звонок из ФСБ.
Проект поддержал Интерьерный театр, не побоявшийся предоставить свою сцену. У него с угрюмым зданием на Литейном, 4, своя история. В 1990-м худрук театра Николай Беляк и главный художник, постановщик спектакля «Гамлет» Марк Борнштейн, а также член худсовета социолог Андрей Алексеев обратились с открытым письмом к руководству ленинградского КГБ и МВД (оба управления сидят по одному адресу) с предложением предоставить вестибюль Большого дома для регулярных – до четырех раз в месяц – показов «Гамлета». Да еще взять на себя постановочно-эксплуатационные расходы, а все сборы со спектаклей передавать в «Мемориал». Письмо (которое в современной терминологии можно было бы счесть изящным троллингом) содержало убедительное описание вестибюля Большого дома как идеальной сценической площадки:
«Редкое сочетание: широкая мраморная лестница, могущая служить амфитеатром для зрителей; достаточно высокое, не подавляющее высотой потолка помещение перед лестницей; массивные колонны из черного камня, естественно ограничивающие сценическую площадку; наличие деревянного тамбура, изолирующего помещение от уличного шума и удобного для выхода актеров, – все вместе это создает идеальные условия для демонстрации спектакля. <...> Что касается блокировки служебного прохода в здание через вестибюль на время спектакля и прочих организационно-административных обстоятельств, то, по нашему убеждению, они не являются для вашего учреждения неразрешимыми».
Фото: vk.com/teatrdoc
Зал у Интерьерного театра камерный, под самой крышей, всего около ста мест. На «Пытки» ему пришлось вместить почти втрое больше – сидели по двое, на банкетках вдоль стен, на полу. А народ все прибывал. В какой-то момент допуск в зал пришлось ограничить, но для тех, кто сгрудился в фойе и коридоре, сумели оперативно наладить видеотрансляцию.
«Спасибо ФСБ и прокуратуре за рекламу», – оценил аншлаг Алексей Полихович.
Накануне, размещая в сети анонс с обозначением нового места и времени, Алексей приписал от себя лишь одну короткую фразу: «Приходите, если не боитесь слышать это».
Слушать было страшно – хоть тексты эти, казалось, знаю уже наизусть. С февраля они поступают в режиме нон-стоп, вонзаясь острыми осколками в мозг и душу, да там и остаются.
Страшно за двадцатилетних, которых пытают.
Страшно за их ровесниц из ОНК, что пытаются защищать.
Страшно за родителей, которые не знаю как вообще живут со всем этим. Страшно за всех нас.
Но еще страшнее, уже перед самим собой, – отгородиться и не слышать.
Из записей Виктора Филинкова:
«Не дергайся, я еще не начал», – сказал человек в маске. Бондарев К. А. сказал что-то вроде «Витя! Витя!» и нанес несколько ударов по моему затылку. Я был в панике, было очень страшно, я сказал, что ничего не понимаю, после чего получил первый удар током… Удары током в ногу он чередовал с ударами током в наручники... Когда я кричал, мне зажимали рот или угрожали кляпом, заклейкой, затыканием рта. Кляп я не хотел и старался не кричать, получалось не всегда.
…Мне задавали вопросы, если я не знал ответа – меня били током, если ответ не совпадал с их ожиданиями – били током, если я задумывался или формулировал долго – били током, если забывал то, что сказали, – били током.
Никаких передышек не было, удары и вопросы, удары и ответы, удары и угрозы. «Ты сейчас на мороз голый пойдешь, хочешь?», «сейчас мы тебе по яйцам бить будем шокером» и прочие угрозы произносил в основном Бондарев К. А.
...Набор фраз человека в маске был скуден: «Че ты щемишься? Я еще ничего не сделал!» – говорил он, когда я вдавливался в окно, когда он трещал шокером у лица или рядом с ногой. Это все было очень унизительно, я чувствовал свою полную беспомощность и беззащитность. Я думал, если буду играть по их правилам, мне не будет больно, но больно мне было в любом случае».
Олег Голявин:
«Вводят двух понятых и моего соседа Илью [Капустина]. Я сразу понял, что его пытали. У него на лице были гематомы, и он качался – ну знаете, как в боксе, в последнем раунде, когда боксер на канатах виснет. Вот он так же стоял и качался».
Екатерина Косаревская:
«Когда Виктор Филинков уже заявил о пытках, а Игорь Шишкин все еще был в их руках, вообще было непонятно, что происходит, что будет со всеми. Это была самая страшная ночь, а самая тяжелая – когда мы обсуждали, что будет дальше с нами – со мной и Яной. Яна считала, что, видимо, посадят – не убьют. Обсудили, что Роме (коллега по петербургскому ОНК) не нужно заниматься этой историей. Потому что иначе ОНК в Петербурге вообще останется без никого. А надо чтобы кто-нибудь остался защищать колонии, потому что, ну… мы-то скоро закончимся».
Яна Теплицкая:
«Ожидание было такое, что мы вечером должны пойти в СИЗО, а оттуда уже не выйдем. Думали, что сделать с симками в телефоне».
Екатерина Косаревская:
«Обсудили, поудаляли переписки, повыходили из чатиков. Яшка больше выходила из чатиков, а я решила – чего их удалять, там и так по эшнику в каждом».
Из показаний Дмитрия Пчелинцева:
«– С женой твоей что будем делать? Пусть для начала таджики толпой изнасилуют, раз болтливая такая. В какой страйкбол вы играли? Ты враг и террорист. Вот в чем правда. И к тебе никто не приходил.
Я все повторил.
– Жену в расход? Или найдeшь слова, чтобы она поняла?
Я ответил, что найду точно. На вопрос, что с ней сделать, если не поймeт, я не ответил. Мне сказали после ещe пары ударов током:
– Возвращаешь показания, говоришь, про пытки врал. Дальше будешь делать как скажет следователь. Показывают на белое, говорят «чeрное» – ты говоришь «чeрное». Отрезают палец и говорят съесть – ты его ешь».
Ангелина Пчелинцева в письме мужу:
«Мне плевать на дни рождения, Новый год, остальные праздники и все трудности, которые случаются со мной. Только ты важен. Если бы я могла, я бы была рядом с тобой и прошла через все это. Но я знаю, что как минимум ты против. А как максимум – это невозможно. Но я сделаю все от меня зависящее, чтобы помочь тебе. А ты только не переживай за меня и поверь, я справлюсь. Я договорюсь с Илоном Маском, мы улетим отсюда и больше никогда не вернемся на эту планету. Подождем, пока строят корабль, хорошо?»
Дмитрий Пчелинцев в письме жене Ангелине:
«Свет горит 24 часа в сутки. И если не отпустят как невиновного, то отпустят из-за развившегося Альцгеймера. Влажность такая, что отпустят из-за туберкулеза. А грязно так, что отпустят из-за гепатита. А курю столько, что отпустят из-за рака. И так много шоколада вы мне передаете, что отпустят из-за диабета. Шучу, конечно. Никто меня не отпустит».
Елена Стригина, мать Армана Сагынбаева:
«До приезда НТВ мне позвонил следователь, сказал, что дал им мой телефон, и рекомендует поговорить с ними, что это зачтется сыну, для этого нужно дать правильное интервью. Они хотели, чтобы я сказала что-то вроде: мой замечательный мальчик попал в дурную компанию… Но я сказала, что считаю дело сфабрикованным.
…Мне говорят: вы знаете, что они собрались взрывать Мавзолей? Я отвечаю: зачем взрывать? Ленин там и так мертвый. Такое только в психиатрической больнице могут прокомментировать. Я представила, как они по Красной площади ползут, обвешанные взрывчаткой. И на них с вертолетов светят прожекторы, а они дальше ползут… У меня сын младший биатлоном занимается. Я нередко подростков в лес на машине вожу. Они там бегают и по мишеням стреляют. Пусть меня забирают, ну я организатор!»
Фото: Наталья Введенская
Для полноты картины – той, что выходит, когда складываешь эти тексты, как кусочки мозаики, Театру.doc не достает еще нескольких важных фрагментов. «Мы думаем, – говорит Зарема, – хорошо бы взять интервью у сотрудников полиции и ФСБ, бывших и нынешних. Чтобы понять – как это работает в сознании людей с той стороны. Как они с этим живут? Пытают, а потом приходят домой – к жене и детям или идут в кабак с любовницей…»
Михаил Угаров, создатель Театра.doc, запись в Fb за несколько дней до смерти:
«Когда ты пытаешь человека током, главное – следить за мощностью. А то судорожные сокращения мышц могут привести к их разрыву и перелому костей. А это явные следы. Для оператора-палача – это брак в работе. Могут быть служебные неприятности. Это маленькие производственные проблемы операторов-палачей. У каждого на работе своя засада».
Вместо титров, выплывающих на черном фоне по окончании фильма, третью серию о пытках завершило оглашение их исполнителей и установленных причастных – сотрудники спецслужб, следователи, сдавшие своих подзащитных адвокаты, выносившие неправедные приговоры судьи, руководители адовых СИЗО и работники обслужившего интересы следствия телеканала.
Мы выходим на Невский уже за полночь, ловим машину. Отгремел фейерверк, но народу на набережных все еще полно. Мосты развели раньше обычного, подкинув романтики по случаю праздника, где-то целуются влюбленные, где-то дерутся пьяные.
Юл Рыбаков, родившийся в лагере для политзаключенных, сам политзэк брежневской поры (шесть лет колонии усиленного режима), помолчав, говорит: «Знаешь, такого кошмара в наши времена не было. Да, гэбэшники оказывали психологическое давление, но чтобы пытать… нет, обходились как-то без такого изощренного садизма».
Нынешние – не обходятся.
А перед глазами все еще стоит картинка – переполненный зал Интерьерного театра, сидящие тесно, плечом к плечу, молодые, прекрасные. Все эти полтора часа я поглядывала на них с материнской тревогой. И косила глазом по сторонам – высматривая, не вьется ли какой коршун, нацеливаясь на новых потенциальных жертв. Но когда все закончилось, в зале не было никакой гнетущей тишины – а была радость единения, свободы, ощущение доброго и сильного братства. Читки о пытках каким-то удивительным образом стали общим действом по преодолению и изживанию страха.
Театр.doc, у тебя получилось.