«Вы так видите наше общество?!» — закричала комиссия
Король советской пантомимы Григорий Гуревич — о Довлатове, Райкине и цензуре
Ленинградец Григорий Гуревич (сценический псевдоним Григур), мим, создатель первой профессиональной группы пантомимы в Ленинграде в 60-х годах, художник, скульптор. С 1976 года живет в США, преподает. Семь его бронзовых фигур «Пассажиры» установлены на Penn Station в Ньюарке (США). У Григория Гуревича прошло более 300 выставок живописи, графики и скульптуры. Его работы хранятся в коллекциях Эрмитажа, Бруклинского музея, библиотеки Метрополитен-музея в Нью-Йорке и др.
Январь 2019-го. Джерси-Сити. Небольшой дом, внешне ничем не примечательный. Перешагнув порог, понимаешь: ты в доме художника. Это даже не дом, скорее музей, где собраны работы одного автора: картины, маски, скульптуры. Здесь живет человек-оркестр Григорий Гуревич: мим, художник, скульптор, актер. Вместе с художником в доме живет коричневый чемодан без ручки и со сломанным замком, почти ровесник хозяина, с которым тот эмигрировал в США в 70-х. Чемодан хранит память о том и о тех, кого и чего теперь уж нет: фотографии, журнальные вырезки, афиши, письма от Марселя Марсо, рисунки, карандашный набросок Райкина…
ВКУС. В 61-м я окончил Мухинское училище — Мухинку, как мы называли. Жизнь была прекрасная, безденежная совершенно. Стипендия 22 рубля. Но у меня всегда было сало и кусок хлеба, иногда печенье. На чай денег не хватало, и я заваривал сушеные апельсиновые корки. До сих пор я это делаю — ностальгия.
ОБВОДНЫЙ. Жил я в коммуналке на Обводном, 83, в бельэтаже — с массой жильцов и без горячей воды. Из окон я наблюдал драки, а однажды из канала вытащили труп — мост через Обводный на Лиговке был популярен среди самоубийц. Когда папа, он был архитектор, получил мастерскую на Стремянной, 11, я перебрался туда работать, поставил кровать, душ сам сделал. Там и ночевал, хотя было нельзя.
НЕВСКИЙ. Невский проспект звался Бродвеем и был местом свиданий, знакомств, обмена новостями. Здесь же тусовались фарцовщики. Потрясающий поэт Миша Юпп, мой хороший друг, например, так приторговывал — от безденежья. Что интересно, мальчики и юноши ходили по Невскому под ручку. Это считалось нормальным, потому что о гомосексуализме мы и понятия не имели. Спустя много лет я узнал, что один из моих актеров был гей, а я и не догадывался.
ДОВЛАТОВ. Довлатов был очень выдающимся человеком на Невском проспекте: высокий, симпатичный — девушки умирали по нему. Когда я расходился с первой женой Мариной, был период дикой ревности. Она с нашей дочкой Леной жила с родителями, я как-то пошел к ним по черной лестнице. И вижу сцену: Марина стоит с Довлатовым. Целуются. И я готов был драться, но драки никакой не было. Видно, он мягкий и хороший человек, и моя негативная энергия так на него подействовала, что он тут же ретировался.
СТУДЕНТ. Я учился в группе деревянщиков, или мебельщиков, или дизайнеров по интерьеру. Для дипломной работы изобрел полуцилиндрическую гофрированную цементную полутрубу как дачный домик и дачную мебель — круглое кресло из гнутой трубки и натянутых на нее только что появившихся нейлоновых шнуров, на которых можно сидеть. Но когда проходила выставка дипломных работ, кто-то порезал ножом шнуры. Потом была статья в «Известиях» с названием «Модерн с глазурью». Мол, идеологически неправильная мебель.
КАРТОШКА. Первокурсников посылали в колхоз на картошку. Питались жутко: на первое вода с картошкой, на второе картошка без воды, а на третье — вода без картошки. Недалеко были огороды с морковкой, которую мы воровали. Один парень стал совершенно желтым — переел морковки. Тогда я понял, что человек есть то, что он ест!
БУНТ. Я устроил в колхозе бунт, подбив всех к забастовке. Пришла телеграмма, предписывающая оставаться нам в полях на второй месяц, подпись: Макоров. А замдиректора училища был Марков. Я воспользовался ошибкой и сказал, что телеграмма — фальшивка, а картошка мерзлая и собирать ее в октябре бесполезно. Мы наткнулись на ничем не обозначенные захоронения, взяли черепа, водрузили их на грабли, вилы и палки, запрягли пару лошадей и прошлись по деревне, неся черепа на палках. Это был наш протест.
ДЕЛО. Приехали представители райкома, парторг училища, который позже эмигрировал в Америку. Не договорившись, на нас махнули рукой: «Черт с вами, убирайтесь отсюда!» На общем собрании разбирали «Дело Гуревича», меня чуть ли не выставили из Мухинки, но обошлось исключением из комсомола, потому что все сокурсники, кроме одного, вступились за меня.
ЛЕНПРОЕКТ. Сразу после училища я работал дизайнером по интерьеру в Ленпроекте в мастерской известного Катонина. Это было редкое счастье, потому как обычно выпускников распределяли в далекие края.
В нашей семье случилась трагедия: моего кузена после мединститута отправили Сибирь. Он впал в такую депрессию, что покончил с собой, приняв снотворного.
МАРСО. Впервые я увидел спектакль Марселя Марсо в 61-м году. Два часа как миг. Придя домой, я восстанавливал «шаг на месте», а перед зеркалом изучал лица пантомимы «Ваятель масок», где последняя, маска смеха, вросла в лицо страдающего человека. Позже сделал отделение из пантомим Марселя Марсо. Я понятия не имел об авторском праве.
СТУДИЯ. Я заразил пантомимой школьного друга Гарика Гоца, мы поставили первую пантомиму «Дуэль», узнали о самодеятельной студии пантомимы в ДК Ленсовета, руководителем был Рудольф Славский. Он жил в Москве и приезжал для отчетных выступлений. Когда я пришел на просмотр, он меня не принял. Но я и Гарик приходили в студию в отсутствие Славского, сдружились с актерами, занимались движением у замечательной Надежды Стуровой. Я начал придумывать и ставить номера со студийцами. Из-за популярности Марселя Марсо студия быстро выросла до ста человек, у нас в репертуаре были пантомимы «Данко», «Человек и море», «Черный квадрат», «Акробаты».
ПАНТОМИМА. Многие думают, что мимы-молчуны. Но чтобы создать пантомиму, необходимо придумать сюжет, выстроить развитие, обговорить характер, взаимоотношение со средой, определить форму, ритм, музыкальность. Если это все описано словами, тогда пантомиму можно сыграть.
ГРАФИКА. Когда закончились три года распределения в Ленпроекте, я остался без работы. В Союзе грозил сто первый километр, если ты три месяца безработный. Начался депрессивный период моей жизни — я боялся, что меня обвинят в тунеядстве, выселят из комнаты. Пошел в Союз художников на Герцена, 38. Принес графику. Ну такой рисунок: череп в петле, как будто кого-то повесили, все остальное сгнило, а череп остался. Мне сказали: «Это вообще что?!» А Шемякина приняли на ура. Он принес шикарную графику по гоголевским историям — я тогда в первый раз увидел его работы.
ХОЛОКОСТ. Еще были у меня люди с завязанными глазами, все обмотанные толстым канатом, и у одного повязка упала — он видит то, что остальные видеть не могут. Мне сказали: «Да вы вообще в какой стране живете? Это так вы видите наше общество?» Когда я приехал в Америку, я назвал эти работы «Холокост». Потом приезжал профессор из Калифорнийского университета, он их увез в музей «Яд Вашем» в Израиле.
СЦЕНА. В 66-м году муж моей мамы Борис Львович Флейтман пригласил друга молодости Баташова, директора Петрозаводской филармонии, в Ленинград, чтобы тот посмотрел нашу программу. Вопрос стоял о выходе на профессиональную сцену. Баташов тут же предложил гастрольный тур по Средней Азии — но ставка у него была только на четверых актеров. Это было признание! До того мы занимались пантомимой в ДК, чтобы пару раз в году показать номера на просмотре самодеятельных коллективов.
АЗИЯ. Помню, в Азии выступали в просторном амбаре. Колхозники приходили с овцами, козами, держа их на веревке. Когда все уселись на грубо собранные скамейки, заходили опоздавшие коровы. А курицы подавали голос, озвучивая пантомимы. Колхозникам наше выступление нравилось — по окончании каждый из нас получил по пол-литровой бутылке свежего молока.
ВСТРЕЧА. В Баку мы встретились с Марселем Марсо, который был там на гастролях, ездили на пляж Каспийского моря. Общались языком пантомимы, иногда используя немецкий. Обсуждали движения, сценарии, актерскую игру, музыкальность, поэтичность, сюжет, зрителей. Хоть Марсо был мировой знаменитостью, общаться было легко. К нему был приставлен переводчик, который заодно охранял Марсо от иностранцев.
ОМЛЕТ. Перед отъездом из Баку Марсель сообщил, что будет выступать в Москве. Не медля ни секунды, мы заявили гастрольному администратору, что улетаем. Заработав рулоны денег, мы не думали далеко вперед. В Москве пошли в гостиницу «Пекин», в номере я успел сделать набросок Марселя Марсо. Взглянув, он взял ручку, поправил линию глаз. Он и сам художник — в Нью-Йорке я видел его офорты в одной из галерей на Бродвее.
В ресторане Марсо заказал омлет. Но оказалось, что на кухне не было яиц. Гарик побежал на улицу Горького и через несколько минут принес яйца официантке.
РАЙКИН. Он был недосягаемой величиной, и когда передавали его выступления, все прилипали к радио. И Райкин сказал по телефону: «Я хотел бы посмотреть вашу программу». Я страшно волновался, подходя к дому 17 на Кировском проспекте. Жена Аркадия Исааковича открыла мне с теплой улыбкой. Почувствовал себя лучше, но вонь от тройного одеколона, которым я надушился для встречи, не давала мне покоя, поэтому старался держаться подальше. Аркадий Исаакович пригласил присесть. Беседа шла о программе, репертуаре, новых задумках. Расставались дружелюбно, но я боялся подать руку — вдруг пахнет?
СЛАВА. В театре у Райкина наша группа пантомимы из восьми человек работала три года — с 66-го по 69-й. Райкин взял нас после первого просмотра: «Вы будете у нас работать завтра в спектакле». И мы начали. Двадцать минут в первом отделении. А потом игралась вся программа Райкина. Работали на одной сцене со Жванецким, Ильченко, Карцевым. У меня появился псевдоним Григур, сокращенно от Григорий Гуревич.
ЧЕЛОВЕК-МАШИНА. «Человек-машина» — серьезная пантомима, я ее сделал в 1966 году. Музыка — скрежет, треск. И государственная махина, которая сжимает, давит человека. Это пантомима-протест. Если в ДК Ленсовета нам разрешали ставить все спектакли — это же была по сути самодеятельность, то на профессиональном уровне началась цензура, зависть. Однажды кто-то подбросил на сцену сапожные гвозди — и мы выступали с окровавленными ногами.
ВРАГ. Я помню события в Чехословакии 68-го, по радио всё подавали под пропагандистским соусом. Интеллигенцию это дико возмущало, но мы ничего не могли сделать. Слушали «Голос Америки», передавали из уст в уста правду. Нам постоянно преподносилось, что Америка враг, что нас хотят уничтожить, завоевать Советский Союз, истребить коммунистов. Все верили.
ДЖАЗ. Джаз гнобили. Но он быстро проникал в сознание музыкантов и слушателей. Я дружил с Вадимом Юрченковым, он создал джазовый клуб в Ленинграде. В 67-м предложил нам выступить на джазовом фестивале в Таллине. Зал был полон: 4000 зрителей. Там же выступал и мой любимый состав «Диксиленда» под управлением Севы Королева. А когда Сева умер, меня попросили сделать ему памятник. Я придумал оригинальную конструкцию: две лопасти соединяются так близко, что, когда ветер проходит между ними, создается звук. Идея не воплотилась: денег на нее не нашлось.
РЕВНОСТЬ. Аркадий Исаакович был великим человеком, но ревнивым. Он скрипел зубами, если мы выступали на стороне, на гастролях. Последняя совместная программа называлась «Светофор». В ней наша роль была сведена к минимуму: выходить на заставках и стоять как манекены. Мне это было неинтересно, о чем я в запальчивости сообщил Райкину. И мы расстались.
ЛОНДОН. В 1969 году нас пригласили в Лондон на фестиваль пантомимы. На комиссии отсмотрели номера. Вызывают мою актрису Нину Большакову, разговаривают с ней. А потом она со мной:
«Гриш, ты знаешь, проблема вот в чем: они хотят, чтобы ты изменил Гуревич на другую фамилию. Я говорю: «Что-о-о?!»
ШОК. Я чувствовал Марселя Марсо как брата, и он мне сказал: «Знаешь, я еврей. Только прошу: никому не говори ни слова, потому что иначе я никогда не смогу здесь выступать». Это был шок, ведь для всего мира он блистательный француз!
КОМИССИЯ. Против пантомимы началась кампания, собрали комиссию из театральных деятелей. Вынесли вердикт: это эротика и порнография. Мы в трико выступали, заказывали их в «Великане», где была театральная мастерская. Может, прицепились к номеру «Человек и море». Главный герой — ловец жемчуга. На сцене актриса-жемчужина. Он подходит, раскрывает ее, как люди раскрываются при общении. Играет с ее телом, она отвечает, они занимаются любовью. Но ему нужно всплыть, набрать воздуха — он земной человек, а она — символ моря. Он пытается вырваться из ее объятий, но она мощной волной останавливает его, и он тонет, а она движется навстречу новой группе ловцов жемчуга.
ОТЪЕЗД. Я был на пределе: без пантомимы, денег, работы. Брался за все: сыграл эпизодическую роль крупье в фильме «Игрок», куда меня взяли из-за пластики рук, для фильма «Тень» делал маски и исполнил роль тени Олега Даля. В 1976 году решился на отъезд. Подписал документ об отказе от гражданства — папа заплатил за меня 500 рублей. Полгода был в Италии, где в последний раз встретился с Марселем Марсо. В Америке еврейский центр ХИАС поддерживал первое время. Меня поселили в полузаколоченный отель с лопнувшими трубами, вонь стояла страшная. Начал работать за шесть долларов в час мастером в ювелирной компании и преподавал пантомиму в Морелли Балет студии в Нью-Йорке, у меня был один ученик, сын друзей Юра Аккерман. Когда приехал, думал: «Ух! Сейчас я всем покажу, что такое пантомима!» И я создал три группы пантомимы в Америке, но финансово это был полный крах. Сейчас никто не занимается пантомимой, ее вытеснили уличные мимы.
Записала Надежда КУЛИКОВА