Режиссер Юрий Александров: «На нашем „Крыме“ не оттоптался только ленивый»
О том, легко ли быть патриотом, доверять ли Лукашенко и как выживать театру в эпоху ковида.
У петербургских любителей музыки театр «Санктъ-Петербургъ Опера» давно на особом счету. Посещение особняка фон Дервиза — само по себе эстетический аттракцион. Здесь можно услышать оперные раритеты, даже аудиозаписей которых в Сети не сыскать. Возглавляет камерный авторский театр Юрий Александров — тот самый, что поставил в 2014 году спектакль «Крым».
Справка
Юрий Александров — оперный режиссер, народный артист России. Многократный лауреат Российской национальной театральной премии «Золотая маска» и высшей театральной премии Санкт-Петербурга «Золотой софит». В 1987 году основал камерный театр «Санктъ-Петербургъ Опера». Поставил более 250 спектаклей в Мариинском и Большом театрах, в Метрополитен-опере, театре Ла Скала, на Арена ди Верона и других.
— Юрий Исаакович, для камерных театров, каким является «Санктъ-Петербургъ Опера», карантин стал особым испытанием: маленькая сцена, небольшой зал, неизбежное падение доходов. А ваши спектакли, как правило, еще и очень дорого оформлены. Как вы выживаете?
— Из всего нужно извлекать позитив. Ковид дал возможность остановиться, оценить и позитивные, и негативные тенденции, которые всегда есть в живом коллективе. 2 июля мы вернулись к работе. В графике стояли спектакли, но мы их играли без публики — в костюмах, со светом, в декорациях, только без грима. И два месяца так жили. Мы обновили почти все спектакли, ввели много молодежи. Я очень волновался. Потому что леность заложена в русском характере — лежать на печи, а щука решит все твои проблемы. А в опере так не бывает. Надо поймать сто щук, и хорошо, если хоть одна заговорит по-человечески. Мне как режиссеру эпидемия позволила спокойно подготовиться к постановке нескольких опер. Одна из них — «Электра» Рихарда Штрауса, неожиданный материал на нашей сцене, мы никогда не пели немецкую экспрессивную музыку. Потом «Русская тетрадь» Гаврилина — мы ее планировали поставить в этом году, но все сместилось. До Нового года мне нужно выпустить три оперы в других театрах. В московской «Новой опере» пойдет «Кармен».
— Думаете, «Кармен» может удивить москвичей?
— Я всегда говорю молодым коллегам: если у вас нет яркого решения, концептуального — сделайте умный спектакль. Чтобы люди не чувствовали себя в дураках. Если рядом с вами художник-единомышленник, который оденет спектакль в добротные театральные одежды, это уже большой результат. Я, например, долго избегал «Травиаты». Придя еще в Кировский театр, впервые столкнулся с этой оперой и возненавидел ее. Передо мной был бессмысленный костюмированный полуконцерт, и мне казалась, что это просто кондовая опера. Прошли годы, и я понял, что «Травиата» гениальна. Просто она была засалена равнодушными руками. И у нас родился очень нетривиальный спектакль.
Сегодня поставить историческую оперу дороже и сложнее, чем оперу из секонд-хенда, как мы это называем. Этот минималистский общеевропейский стиль — скажем, смокинги и чемоданы с долларами, тут можно петь и «Дон Жуана», и «Золото Рейна», да что угодно. Эдакий спектакль-унисекс. Это придумали не режиссеры, а интенданты и директора, потому что можно из секонд-хенда одеть весь спектакль в цену одного исторического костюма! Но не надо при этом надувать щеки и говорить: современно! Тряпки и аксессуары никогда не делают спектакль современным, а извратить его идею могут вполне. Одна уважаемая критикесса как-то сказала: «Слушайте, в Мариинском театре поставили „Бориса Годунова“. Вы должны посмотреть!» И я пошел: строительные рабочие, генералы в папахах, проститутки, Годунов в костюме-тройке и шапке Мономаха — весь джентльменский набор. На мой вопрос, что же я должен понять, мне ответили: «Ну это же Путин! У него часы на правой руке!»
— Зато такая образность экономна. Меньше расходов — больше касса.
— У нас в зале из-за требований Роспотребнадзора будет не 170, а 85 человек. И мы до последнего не будем поднимать цены на билеты. Наш театр держит нишу общедоступного. Наша публика, как раньше говорили, – итээровская, люди, мягко говоря, среднего достатка. За тридцать лет они к нам привыкли, они нам преданы, и мы отвечаем им тем же. Потом, наш театр никогда не жировал. Нам всегда выдавали по копеечке. Этот особняк мы, государственное учреждение, ремонтируем третий десяток лет. Я был вынужден уйти из Мариинского театра, где проработал 27 лет, чтобы стать директором и перекрыть все возможные каналы хищений. Ремонт для лихоимцев — самое милое дело.
У нас тоже есть спектакли с небольшим бюджетом. Например, при поддержке президентских грантов было поставлено несколько опер, среди которых «Не только любовь» Щедрина. Декорации замечательные — пять балок и видео. Но театр получил за него массу наград, а сам Щедрин и Плисецкая сказали, что это лучшая постановка, и они были счастливы, что мы вернули это произведение в общероссийский репертуар. Такие вещи с холодным носом делать нельзя. Мы часто рискуем и берем сочинения с подмоченной репутацией. «Октябрь» Вано Мурадели. Говорят, написано к съезду. Ну и что. А я считаю, что это выдающийся композитор. Мурадели просто остался в тени Хачатуряна. А на самом деле — мелодист, потрясающий оркестровщик.
Юрий Александров во время генерального прогона оперы «Крым». Фото: Юрий Белинский \ ТАСС
— Если говорить про подмоченную репутацию, то тут вам сразу припомнят наделавший шума «Крым». Не жалеете, что поставили?
— На «Крыме» не оттоптался только ленивый, а публика, между прочим, плакала в зале. Мы — как театр сегодняшнего времени. Несмотря на декоративный внешний вид, мы не золотая клетка и обязаны реагировать на то, что происходит вокруг. Когда тема Крыма зазвучала, я понял, что мы должны обязательно откликнуться! Нисколько не жалею, что поставил его. Ведь наш театр еще и человеческая школа. Сейчас понятие патриотизма пытаются скомпрометировать. Но я патриот. И после «Крыма» я поставил «Молодую гвардию» Юлия Мейтуса, потому что замечательная музыка. Я воспитан как классический музыкант. Если для меня музыка неинтересна, никто меня не заставит ставить это сочинение. Для артистов «Гвардия» стала уникальной возможностью сыграть не отвлеченных графьев и маркизов, а своих сверстников, мальчишек и девчонок, которые ради идеи жертвовали жизнью.
— Значит ли это, что вы готовы поставить оперу про сегодняшние события в Беларуси?
— Эта страна мне не чужая. Именно там я начинал свой творческий путь. Это было золотое время расцвета искусств в республике при министре культуры Юрии Михневиче. И я понимаю жителей, вышедших на улицы. Считаю, что для России будет большой ошибкой и в дальнейшем доверять Лукашенко, считая его своим. Никакой он не свой!
— То, что вы поддерживаете государственную политику, не сделало вас нерукопожатным? У вас много зарубежных партнеров, которых при слове «Крым» передергивает.
— Так случилось, что в составе делегации я оказался в Сыктывкаре на открытии нового здания театра оперы и балета. Мы сидели за одним столом с Мединским и Медведевым и обсуждали происходящее. Я встал и сказал: у нас премьера спектакля «Крым», которую мы готовим с большим энтузиазмом. Раздал программки — мертвые глаза. И у Мединского, и у Медведева. Как будто я сказал, что хочу поставить «Снегурочку». Я рассчитывал на какую-то реакцию. В Петербурге мне говорили доброжелатели в кулуарах: не надо, Юрий Исаакович, у вас такой успешный театр! Чего вы лезете в политику? Я не в политику лезу, я просто не могу не высказаться. Я считаю, что Крым был, есть и будет нашим, российским. Но в общем итоге — никакого резонанса. На премьеру были приглашены люди из Москвы. Никто не приехал. Можно подумать, что все театры их завалили этой тематикой. Абсолютное равнодушие. Белые вареные глаза.
Зато отреагировала публика. На премьеру «Крыма» пришел огромный мужик в вышиванке и с чубом! Я напугался и на всякий случай вызвал охрану. Судя по его виду, он был готов устроить скандал, но, видя общий настрой в зале, тихо ушел.
Если говорить о рукопожатности за границей — мы не боимся гастролировать в сложных регионах: в Таллине, Риге, Варшаве. Иногда у театра стояли пикеты. «Отдайте Крым!» А кончалось все продолжительными аплодисментами. Зал стоял, и публика не уходила. Сейчас мы опять готовим гастроли в Польше, Эстонии, Венгрии, Сербии. Это необходимо — сегодняшняя традиционная дипломатия в тупике. А народная — очень важна. Это тоже миссия нашего театра.
— А молодежь, ученики не разбегаются от ваших «крымских» экспериментов?
— После триптиха «Крым» — «Молодая гвардия» — «Октябрь ..17» наш коллектив только вырос. Когда я затевал театр, я хотел создать коллектив с особой атмосферой — без зазнайства, без звездных болезней, без халтуры! Поэтому неудивительно, что наши артисты востребованы на ведущих площадках — от Мариинки и Большого до Метрополитен-оперы и Ковент-Гардена. Иногда слышу — вам не жалко отпускать своих артистов в другие театры? Конечно, вопрос болезненный. Но в этом и отличие «Санктъ-Петербургъ Оперы», ибо на смену придут ребята еще лучше, в театр вольется новая кровь.
Это факт — Россия обладает огромным вокальным и артистическим потенциалом. Другое дело, что плохо учат. Вообще, Петербургская консерватория — отдельный разговор. То, что в ней происходит, — катастрофа. Раньше она была лидером. Сейчас это провинциальная заброшенная история. Ушли личности, которые держали высочайший уровень. А консерватория погрузилась в бесконечный ремонт, на котором можно погреть ручки. И сейчас мы сильно отстаем от Москвы. Я полтора года возглавлял режиссерский факультет, и мне не удалось переломить равнодушие, которое царит в консерватории. Но равнодушие — это вообще тот фактор, который погубит оперу. Раньше была реакция на любую постановку. Теперь, если театр не умеет организовать критику, все падает в Лету без единого всплеска.
Когда я приезжаю в какой-то город за границей, меня окружает масса людей, сидят студенты, которые смотрят репетиции, критики, и [эти люди] сопровождают меня целый месяц. Здесь я репетирую сложнейший спектакль. Оповестил режиссерский факультет — ко мне не пришел ни один студент. Студенты консерватории не ходят в филармонию. Мы в свое время пробирались через крышу, через женский туалет попадали в Большой зал филармонии, когда выступали Исаак Стерн, Артур Рубинштейн, Святослав Рихтер. Сейчас ничего подобного. Нынешние студенты уткнулись в компьютер! Изменилось все: время, место, смысл. Все упростилось до циничности, когда качество можно подменить скандалом. Если не будет хороших оперных спектаклей, через двадцать лет у нас не будет публики. В опере своя демографическая яма — [виноваты] лихие девяностые, когда не играли детского репертуара и выживали за счет пошлятины и обнаженки. Сейчас к нам приходят папы и мамы с детьми, и по их открытым ртам и детской реакции вижу, что они первый раз в опере.
— К слову, в ваших постановках тоже немало моментов, связанных с эротикой, а то и сексом.
— Кто-то написал, что у Александрова в спектакле обязательно должна быть постельная сцена. Постель — это сложный и волнующий процесс. Иногда он связан с романтикой и красотой тела, иногда — с насилием и жестокостью, а иногда — с комической ситуацией. Это кульминация отношений мужчины и женщины. Партитура оперы «Электра» очень сложная. Рихард Штраус взялся за сочинение, потому что был потрясен текстом Гофмансталя. В опере есть длинноты — много рассуждений и повествования. Сегодняшней публике это трудно воспринимать, и надо искать второй, третий, четвертый план, который удержит ее внимание. Поэтому в спектакле параллельно сцене Ореста и Электры, готовящих убийство матери, идет чистая и невинная роденовская сцена прикосновений к девушке, готовой отдаться первому встречному пастуху, потому что она хочет детей! И только зритель определит, чего больше в этой сцене: эротики, горечи или боли.
Евгений Хакназаров