В чем прикол ключа на шее
Евгения Двоскина, известный московский художник-график, представила в Петербурге книгу «А Саша выйдет?» Советское детство в историях и картинках». Много лет Евгения иллюстрировала чужие книжки, а в этой все ее — и текст, и рисунки.
У тех, кто помнит, на эту книгу однозначная реакция: «У меня такое тоже было». И новогодние подарки в картонных коробочках, когда делишь конфеты «по ранжиру», и сдача молочных бутылок, и противные колючие рейтузы, и телефонные разговоры ночью в ванной на полу — если шнур дотянется, и квартира не коммуналка, и… Корреспондент «Новой» поговорила с Евгенией Двоскиной, впечатлившись очередью за автографами.
— К вам за автографами стояла внушительная очередь из людей самого разного возраста. Значит, дело не только в ностальгии?
— Возрастной читательский разброс просто фантастический. Приходили и те, кто с гордостью говорил: «Я все понимаю, я 63-го года рождения», и такие молоденькие девочки — маска, очки, шапочка: «Бабушке моей подпишите, пожалуйста, ей будет очень приятно». Когда я эту книгу делала, думала: надо книжку запаковать в целлофан и написать в кружочке «45+», чтобы не было никаких ложных ожиданий — ах, детская книжка. А то я уже читала в рецензиях: «Прочла своему семилетнему ребенку, а он ничего не понял и ему не понравилось». Еще мне иногда говорят, что надо сделать книжку с объяснениями, тогда это будет путеводитель по нашему общему советскому прошлому. Я отвечаю, что если бы хотела сделать путеводитель, то это была бы совсем другая книга. А у меня получилась просто честная книга для взрослых. Я хотела зафиксировать неприукрашенные воспоминания детства, причем необязательно нежные и ностальгические, хотя принято у нас вспоминать детство, как что-то такое лучезарное.
Просто когда человек вырастает, он способен закутать в теплый шарфик любые, даже мрачные воспоминания.
— Выставка вашей графики, впоследствии вошедшей в книгу, прошла в Музее Ахматовой в Петербурге еще в 2019 году. Но тогда о книге вроде и речи не было…
— Книжка родилась, когда накопилось больше сотни картинок, были выставки, открытки. Люди делились картинками в соцсетях, вспоминали. Один пост — кстати, сотрудницы Русского музея — оказался, как это принято говорить, вирусным: перепостов было десятки тысяч. И вот после этого в издательстве «Речь» решили книжку издавать. Когда все это дело стремительно завертелось, я думала, что получится хор голосов — «и у меня так было». Но потом все же решила, что книжка моя и воспоминания мои. Без хора.
— Вы посвятили ее бабушке. И первый рисунок — на деревянном стульчике стоит малыш — в шапке, пальто, валенках с галошами. Такие фотографии хранились в альбомах не у одного поколения — с начала двадцатых почти до начала девяностых.
— У меня родители работали, я жила у бабушки, Аси Григорьевны. В детстве была уверена, что район, где мы жили — Бабушкинский район Москвы, а раньше город Бабушкин ближнего Подмосковья, — в честь моей бабушки и называется. Бабушка была главным человеком в жизни.
— Вы говорите, что хотели даже сделать пометку «45+». А что эти рисунки и короткие тексты дают этим людям?
— Мне кажется, это попытка уловить, почувствовать стремительно исчезающую «уходящую натуру», которую накрывает уже другой волной воспоминаний — о восьмидесятых, девяностых. Когда я книжку делала, вспоминала, что такая волна была и у моих родителей в конце восьмидесятых: все их поколение вдруг стало очень подробно, в деталях вспоминать пятидесятые. Мне кажется, это происходит, когда человек преодолевает возрастной рубеж — где-то около сорока и старше, фиксируя свое прошлое, как что-то состоявшееся, ушедшее, на что можно посмотреть уже со стороны. А наше советское прошлое — оно такое длинное и законсервированное, ведь на деревянном стульчике, замотанные в платки поверх шапки, в негнущихся валенках и шубах детишки стояли действительно и в конце двадцатых, и в начале девяностых. Во многих семьях от бедности и ограниченности возможностей в ходу были поколения одних и тех же вещей, которые носились, донашивались, перелицовывались. Старые книжки, старые фильмы, анекдоты и шутки были понятны нескольким поколениям. В нашем дворе мы играли в игры, в которые играли мои родители.
А сейчас все закончилось. Даже классики на просохшем после зимы асфальте. Я иногда их вижу — частенько неправильно нарисованные, что еще больше создает ощущение ненастоящести.
И многие вещи у молодых совершенно не находят понимания. Ключ на шее, когда гуляешь во дворе. А в чем прикол? Уже непонятно. А почему с бидоном за квасом? В чем этакий сакральный смысл? Множество странных действий и ритуалов, совершенно теперь непонятных уже. Хотя мне, конечно, радостно, когда молодой человек подходит ко мне со стопкой книг — подписать их не только своим родителям.
