Знакомые лица бомж

Шуба и личный транспорт с медвежьей, допустим, полостью – ответ не полный.
Блок тоже носился по городу на санях, причем ночью (правда, почти никогда не один), – однако понимал, что такое холод, – и, например, что пешком отсюда, с Васильевского, не дойти до Коломны в такую погоду, даже выпив. Сострадал, чуть не плакал:
А берег опустелой гавани
Первый, легкий снег занес.
В самом чистом, самом нежном саване
Сладко ли спать тебе,матрос?
Как раз у Блока день рождения. На первом, на легком снегу среди пластмассовых цветов горит церковная свечка. Но в могиле – ничего, никого, надпись на камне аккуратно лжет.
Все равно как в первые советские годы дверная табличка с именем и званием хозяина квартиры: дескать, здесь проживает такой-то, он самый, вы не ошиблись, смело дергайте медную ручку звонка. На самом же деле того, кто вам нужен, навсегда увели из дома.
Привезли, например, на Смоленское – не обязательно мертвым, наоборот: поставили в шеренгу таких же дрожащих (знакомые все лица) над ямой – от могилы Блока (тогда – настоящей) шагах в десяти. Ну что, граждане служители культа? Отречемся, наконец, от старого мира? На размышление – минута. Кто раскаивается – чистосердечно! – что по заданию мировой буржуазной закулисы злостно впендюривал трудящимся сказку про так называемого Христа, – шаг вперед! Остальные – шаг назад.
Якобы сорок священников закопаны живьем.
Не исключено, что под стишок со смешком – из поэмы Блока «Двенадцать»:
– Что нынче невеселый, Товарищ поп?
И над тоже условной могилой тоже пылают свечи. Но – каждый день – и много.
Большому Дому подтвердить легенду – влом, опровергнуть – слабo. Да и как опровергнешь? Кто же не знает, с каким азартом мочили в сортирах лиц духовного звания в 22-м, скажем, году? Архиепископ Кентерберийский взывал к палате лордов: их убивают! спасите! помогите! Требуйте расследования! В ответ советская власть с присущим ей бесстыдным ехидством: ай-я-яй! это же самое настоящее, притом бесцеремонное, вмешательство в наши внутренние дела! А как бы, интересно, вы посмотрели на предложение со стороны советского правительства «отправить в Англию небольшую комиссию для выяснения того, в какой мере иерархи различных англиканских церквей эксплуатируют материально и духовно трудящиеся массы для поддержания господства эксплуататоров?»
Но среди своих, в политбюро, дедушка Ленин – отдадим справедливость – был не иезуит, а изувер: церкви, лавры грабить и грабить! а кто пикнет – молись! «Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше...»
Так что хочется верить, что митрополит Петроградский и Гдовский Вениамин все-таки, прежде чем был где-то тут зарыт, получил милосердную пулю.
Очень симпатичный был человек – владыка Вениамин. Остроумный. При его аресте присутствовал предатель Введенский – явился вместе с чекистами, чтобы принять дела. И, войдя, сунулся было под благословение. А владыка ему – спокойно и вежливо:
– Отец Александр, мы же с вами не в Гефсиманском саду.
Смоленское кладбище помнит своих врагов. Единственное место в Петербурге, где политическая жизнь еще теплится. Стоит часовенка, свежеоштукатуренный такой как бы буфет, – и мраморная доска на задней стенке крупными буквами разъясняет: дескать, сооружение сие воздвигнуто на сем месте взамен храма Воскресения, оный же храм разобрала на кирпичи безбожная власть.
С друзьями, конечно, хуже. Взять Дружинина, Александра Васильевича: он и жил тут рядом – окнами прямо на кладбищенские ворота, – и посещал часто, и описывал в своих фельетонах (зачитаешься! моему архипелагу не чета), и завещал, чтобы положили тут. И вот, надо же, пропал с концами. Есть такое – смешное, в сущности, выражение: могила утрачена. Ни малейшего шанса разыскать – поскольку и «поповский архив» изъят госбезопасностью. Бедный Александр Васильевич! Вы, небось, как человек одинокий, надеялись на Вами же придуманный Литфонд: присмотрит, не даст памятнику обрушиться, цветочкам – завянуть? Напрасно: давным-давно уничтожен Ваш Литфонд, а одноименный советский приватизирован такими деятелями, которых даже Вы, при всей гуманности, просто вынуждены были бы отправлять в полицию для наказания на теле каждый Божий день.
Зато, полагаю, Вам приятно будет услышать, что повесть Ваша «Полинька Сакс» все еще жива. И сюжет, и ход чувств, и последние страницы... Мало кто после Вас написал на русском языке про любовь лучше.
Расплылась в мокрой земле (под снегом тем более не отыщешь) и Аннинская дорожка. Не найти того участка, где юродивая Анна расстелила свой платок и попросила отслужить по ней панихиду. Ни могилы, ни часовни над ней. Если где и мелькает тень этой женщины, то лишь в романе «Преступление и наказание» (да и то, наверное, вижу ее только я) – когда Катерина Ивановна Мармеладова на набережной канала Грибоедова пляшет и поет, и по-французски говорит – и падает, падает без сознания в желтую на булыжниках пыль.
Блаженной Ксении повезло несравненно больше (хотя была, как и Анна, лицо БОМЖ, но своя, подвизалась в основном на Петроградской, на Васильевском). Часовню, хоть и закрыли в 1940-м (паникадила, подсвечники и проч. – во Вторцветмет, иконы – на дрова, причем икону с изображением самой блаженной для верности сожгли на месте), – однако ж не снесли. Просьбы и жалобы от населения по-прежнему принимаются как в устном, так и в письменном виде, – и, судя по всему, люди доверяют Ксении Григорьевне куда больше, чем, допустим, Валентине Ивановне.
В целом же Смоленское – ландшафт нашей памяти, личной и народной; прямо фотография (сейчас, естественно, черно-белая): на первом плане лепятся как бы гранитные соты, но уже в третьем-четвертом ряду – провалы, а дальше – пустыри. Кого унесло наводнением, кого – государством. Тысячи безымянных бугорков над неизвестными солдатами жизни. А всех покойников тут, в этом сорном, вечно мокром лесу – миллион.
С севера подступает промзона, на западе хмурится из высотных стеклопакетов элита: кому охота за свои бабки вместо равнодушной (зато хоть прекрасной) природы, постоянно терпеть в поле зрения memento mori!
«Считая такое положение совершенно недопустимым, Госсанинспекция настаивает, чтобы в 1937 году территория б. Смоленского кладбища была распланирована со сносом могил и остатков памятников, благоустроена и использована под сад общего пользования».
Чартерный борт до 37-го еще в воздухе – еще лететь и лететь. Но лично я, учитывая рост цен на землю, не сомневаюсь: рано или поздно здесь будет аквасад! И казино, и фитнес, и боулинг, и какие там еще бывают – по выражению Заболоцкого – курятники радости.
И вечно будет скитаться между ярких стеклянных стен, прячась в сумрак, дыханием согревая прозрачные ладони, Василий Кириллович Тредиаковский («могила утеряна»).
Несчастная жертва невежества российского. Сколько досталось ему обид – последняя случилась не дальше как в прошлом году. Устроили выставку-продажу бездарного новодела, из которого и выбрали петербургский гимн. А про текст Василия Кирилловича никто и не вспомнил.
Ах, какой у него текст! Все на свете михалковы должны были бы Тредиаковскому круглосуточно печку топить, ноги мыть и воду пить.
Преславный град, что Петр наш основал
И на красе построил толь полезно,
Уж древним всем он ныне равен стал,
И обитать в нем всякому любезно.
Что ж бы тогда,как прoйдет уж сто лет?
О! вы, по нас идущие потомки,
Вам слышать то, сему коль граду свет,
В восторг пришед, хвалы петь будет громки.
Три следующих строфы можно и пропустить, они – про свободу передвижения: как славно пожить за границей!
Но это все – так, для эффекта патриотической антитезы. А суть: когда-нибудь, не сомневайтесь, все будет наоборот – иностранец валом повалит к нам, в дельту Невы. Поскольку такой красоты и культуры, как здесь, не увидит больше нигде:
Но вам узреть, потомки, в граде сем
Из всех тех стран слетающихся густо
Смотрящих все, дивящихся о всем,
Гласящих: се рай стал, где было пусто!
Такой восхитительной утопией пренебрегли, глупцы! На Смоленском этот текст согревает не хуже коньяка. Солнце, снег, церковь лазоревая, верующие так и снуют. Почти что весело, если бы не колотун.

Самуил ЛУРЬЕ
фото Андрей ЗАДОРОЖНЫЙ