Мемориал Довлатова

Писатель вернулся из Нью-Йорка в свою коммуналку
 

Два приятеля сидят на кухне. Тут заходит мама одного из них. Хозяин представляет гостя:
— Мама, это Валерий Попов.
— То, что Попов — это хорошо, — ответила мама, — а то, что с бутылкой, плохо.
— Это моя, он тут ни при чем, — заступился хозяин.
— Нет, моя, — сказал гость, не желая уступать в благородстве.
— Ну, раз не знаете чья — будет моя, — сказала мама и унесла бутылку с собой.
Это была квартира 34 в доме 23 по улице Рубинштейна. Старая коммуналка с бесконечными коридорами и разномастными жильцами помнит немало таких историй. Потому что такая история не забывается. 17 лет прошло с того момента, как Довлатова выписали из этой квартиры, выписали из России. Но старые половицы помнят, как поскрипывали под его большим и тяжелым телом, стены впитали дым его сигарет, люди — его отношение к жизни.
И он вернулся. В свою коммуналку.
3 сентября, в день рождения Довлатова, на доме, где жил писатель, была установлена мемориальная доска. С этим мы успели раньше Нью-Йорка, но позже Таллина. Там мемориальная доска появилась еще года два назад.
В небольшом пространстве, шагов в пятьдесят, между двумя одинаковыми домами, как в коммуналке, собрались совершенно разные люди: интеллигентные дамы бальзаковского возраста, колоритные седовласые мужчины, бизнесмены в дорогих костюмах, молодые мамы с детьми на руках... Толпа то смыкала покрывало зонтиков, озябнув и спрятавшись от дождя, то вновь открывалась, но не расходилась. Постепенно образовался второй ярус зрителей на заборе, что отделяет улицу от двора, а потом и третий: распахивались окна соседних домов, и присоединялись новые наблюдатели.
Наконец, белое покрывало обнажило на стене раскрытую гранитную книгу, чуть больше квадратного метра. Простые слова на одной странице: «В этом доме с 1944 по 1975 г. жил писатель Сергей Довлатов» и контур профиля писателя, набросанный когда-то им самим, — на другой. «Это самый удачный вариант из тех, что предлагал художник Алексей Архипов, — говорит дочь писателя Катерина. — Он больше всего подходит отцовскому характеру. Хорошо, что нет золота и серебра, всего этого шика и пафоса, написано черным по белому, вернее, по серому. А шарж, который нарисовал сам отец, органичнее бюстов, постаментов и барельефов. Таким он видел себя сам, и, наверное, хотел, чтоб таким видели его мы».
Со страниц гранитной книги Довлатов смотрел на все происходящее со свойственной ему улыбкой, как раз на сооруженную к этому событию сцену: на выступления губернатора, друзей, коллег. Казалось, улыбку у него вызывает официальность этого мероприятия: красивые речи, сожаления о том, что ему пришлось уехать в Америку, возложение цветов...
Странно, но те, кто пришел к дому Довлатова с букетами, несли нечетное количество цветов. Как живому.

Мария ДЕМИДОВА

«Выбора у него не было»
Среди тех, кто сожалел, что «наши гении живут, творят и умирают на чужбине», была и губернатор Петербурга Валентина Матвиенко. В 1978 году, когда Довлатов уезжал на чужбину (в Вену, а оттуда в Нью-Йорк), Валентина Ивановна работала на немаленьких должностях в ленинградском обкоме ВЛКСМ и пребывала в расцвете своей славы «комсомольской богини». Почему-то кажется, что вряд ли тогда она сожалела об отъезде «тунеядца» и «маргинала» Довлатова из Ленинграда. Если вообще что-нибудь о нем слышала.
А мог ли Довлатов и в самом деле остаться? Какая жизнь ждала бы его? С этими вопросами мы обратились к коллегам и друзьям Сергея Довлатова.
Яков ГОРДИН, историк, главный редактор журнала «Звезда»:
— У Сережи не было вариантов, эмиграция была для него необходимостью, благом. Здесь, в России, у него не было бы возможности печататься, да и писать тоже: Сережа из тех авторов, кому нужен читатель, живой, реальный читатель. Он не мог писать в стол, перебиваясь нелитературным заработком. Для него очень важна была литература, а литературой ему заниматься и не давали. Он был очень «неудобным» человеком, рано или поздно его бы посадили. Если все не повернулось бы еще хуже: судя по тому, что я наблюдал в последние его годы в России, он мог просто умереть. Раньше, чем это произошло в Нью-Йорке.
Эдуард ЛИМОНОВ, писатель:
— Человек сам решает, что и когда ему делать: уезжать или не уезжать, когда возвращаться и возвращаться ли вообще. Довлатов решил эмигрировать — значит для него так было лучше. Когда уезжал за границу я сам — я точно знал, что для меня так будет лучше. И там я приобрел великолепный опыт, без которого не был бы самим собой.
Алексей ДЕВОТЧЕНКО, актер:
— Выбора у Довлатова на тот момент, скорее всего, не было — его семья уже ехала, и ему надо было последовать за ней. Или попасть в психушку, быть сосланным на 101-й километр, стать заключенным Крестов. В лучшем случае — сидеть без работы, голодать. Впрочем, сейчас у тех, кто решает: уехать или не уехать, эта ситуация, как мне кажется, выглядит еще страшнее. Тогда государство было полугэбэшное, полукоммунистическое, а сейчас оно полностью гэбэшное. Тогда могли не печатать, затравить, посадить, а сейчас — просто физически устранить.
Виктор РЕЗУНКОВ, радио «Свобода»:
— Я не претендую на глубокое знание творчества Довлатова, но, мне кажется, его эмиграция была в большей степени спасением. Спасением от многого: он испытывал большие материальные и моральные трудности. Тот вакуум, который создала вокруг него советская власть, мог привести к трагическим последствиям. Судьбы тех людей, кто оставался здесь — малоутешительны: преследования и провокации КГБ, пьянство, полное отсутствие денег. Довлатов в Америке писал, работал на радио «Свобода» — это была для него возможность творческой самореализации. Это сегодня я не вижу причин для эмиграции неэкономического характера, все стало гораздо проще с развитием информационных технологий. Можно совершенно спокойно жить в России и отправлять свои рукописи по электронной почте в зарубежные издательства. Сейчас проблемы в деньгах, а не в цензуре.

Фото ИНТЕРПРЕСС