«тюрьма — исток победы над фашизмом»
Фотографии О. Берггольц из следственного дела. Публикуются впервые
В мае 2010 года исполняется сто лет со дня рождения поэта Ольги Берггольц
«Вот и похоронили Ольгу, Ольгу Федоровну Берггольц». Первая строка рассказанной Даниилом Граниным истории о похоронах О. Берггольц 18 ноября 1975 года. Строка как строка. Но что-то в ней цепляло. Интонация. Цезура, прозой не предусмотренная. Обрыв. Пауза длиною в жизнь. Из этой паузы возник сборник «Память» (Азбука, 2009). Составить его было несложно: избранные стихотворения, книга «Дневные звезды». Сложно было остановиться, вынырнуть из этой уже не чужой судьбы. Особенно обжигали стихи, подписанные: «Январь 1939. Камера 33», «Апрель 1939. Одиночка 17», «Апрель 1939. Арсеналка. Больница», «Май. Одиночка 29».
То, что с 14 декабря 1938 года по 3 июля года 1939 О. Берггольц находилась под арестом, известно. Об этих днях сохранились и ее дневниковые записи. До последнего времени оставалось неясным, по какому делу она проходила, что собственно инкриминировалось будущей «Блокадной музе», «Голосу блокадного города». В воспоминаниях современников осталась ироничная реплика Берггольц об обвинении ее «в пятикратных попытках убить Жданова». Первый запрос в КГБ с целью ознакомления с делом О. Ф. Берггольц был сделан 4 октября 1989 года и подписан заместителем председателя правления Ленинградской писательской организацией. Запись об этом есть в архиве критика Натальи Банк, хранящемся ныне в Российской национальной библиотеке. Надо полагать, инициатором запроса и была Н. Банк, близкий Ольге Федоровне человек, исследователь ее творчества. 27 ноября из КГБ пришел ответ (документ за № 10/28-015832): «В результате поисковой работы наличия в архивах КГБ МВД уголовного дела по обвинению О. Ф. Берггольц не обнаружено». Это странный ответ. Если и есть в отечестве организация, где не пропадает ничего, то это именно КГБ. Предположить, что человек там был, а дела на него не сохранилось, сложно.
Ответ из архивов КГБ МВД следовало принять на веру. Во всяком случае, попыток получить доступ к делу О. Берггольц больше не предпринималось (Н. Банк не стало в 1997 году).
Спустя почти двадцать лет, в августе 2009 года, в связи с готовящейся к выходу книгой стихотворений, прозы, дневников и писем О. Ф. Берггольц, было сделано еще одно обращение в Управление ФСБ по Санкт-Петербургу и ЛО с просьбой о получении доступа к делу. Сила инерции могла сработать и в этом случае: зачем запрашивать то, что уже «не обнаружено». Собственно, мысль повторно запросить следственные материалы принадлежит Д. А. Гранину. «Интересно было бы посмотреть на дело». «Но ведь оно не сохранилось». «А вы попробуйте».
И вот архивное следственное дело № П-8870 лежит передо мной на столе в одном из кабинетов на Литейном, 4.
Из «Справки о наличии сведений»:
«…Бергольц О. Ф. (в деле фамилия Берггольц везде пишется с ошибкой. — Н. С.) было предъявлено обвинение в том, что она являлась активной участницей контрреволюционной террористической организации, ликвидированной в г. Кирове, готовившей террористические акты над т. Ждановым и т. Ворошиловым; в том, что квартира Бергольц в г. Ленинграде являлась явочной квартирой террориста Дьяконова Л. Д., который в 1937 г. приезжал к ней и совместно с ней намечал план убийства т. Жданова, т. е. в пр. пр. ст. 58-8, 58-10 и 58-11 УК РСФСР.
Постановлением Управления НКВД ЛО от 2 июля 1939 следственное дело по обвинению Бергольц О. Ф. за недоказанностью состава преступления производством прекращено. 3 июля 1939 г. Бергольц О. Ф. из-под стражи освобождена».
Напомним, что статья 58-8 подразумевает «высшую меру социальной защиты» — расстрел.
О Леониде Дьяконове читаем в дневнике О. Берггольц от 20 мая 1942 года:
«Вчера были у Матюшкиной, тетки Тамары Франчески. Тамара — сестра Игоря Франчески и близкая подруга Леньки Анка, двух людей из шести, которые оговорили меня в 38-м году, и из-за них я попала в тюрьму. Они не виноваты, их очень пытали, но все же их показания чуть-чуть не погубили меня…»
Анк — журналистский псевдоним Л. Дьяконова. Упоминается его имя и в подготовительных материалах ко второй, ненаписанной части «Дневных звезд»:
«Это был 1931 год. Чума, холера, черная оспа. Там хранили воду в выдолбленных тыквах и пытались замостить почти болотистые улицы Алма-Аты <…> Все было далеко не только до социализма, до нормальной человеческой жизни…
Но мы круто повернули, послушные дороге-пути, и сразу открылась сверкающая красота земли.
— Вот, ребята, — сказал Ленька, — вот так мы войдем в социализм.
И мы молча и безоговорочно согласились с ним…
Это был 1931 год, мы были молоды, очень молоды, я и Коля (Николай Молчанов, муж О. Берггольц. — Н. С. ), приехавшие работать в казахскую газету, и друг наш Леонид Д. — сотрудник той же газеты. <…>»
Шестой лист из 226 листов, составляющих дело О. Берггольц, — «Постановление об избрании меры пресечения и предъявления обвинения». Лист седьмой — ордер на арест № 11/046. Постановление утверждено комиссаром 2-го ранга Гоглидзе.
Комиссар Гоглидзе назван в дневниковой записи от 1 марта 1940 г.
«...Я даже здесь, в дневнике (стыдно признаться), не записываю моих размышлений… Сам комиссар Гоглидзе искал за словами о Кирове, полными скорби и любви к Родине и Кирову, обоснований для обвинения меня в терроре. О, падло, падло.
А крючки, вопросы и подчеркивания в дневниках, которые сделал следователь? На самых высоких, самых горьких страницах!
Так и видно, как выкапывали «материал» для идиотских и позорных обвинений. И вот эти измученные, загаженные дневники лежат у меня в столе…»
Об изъятых дневниках, которые будут «загажены», тоже есть в деле. Лист восьмой. Протокол обыска. Под номером семь значатся «пятнадцать записных книжек», под номером десять — «девять тетрадей».
Неоднократно в деле встречается и фамилия И. Т. Мусатова, следователя следчасти УНКВД ЛО.
О Мусатове можно прочитать в набросках ко второй части «Дневных звезд».
«К главе «Узел». Внутритюремный допрос.
(На внутритюремном допросе с Иваном Тимофеевичем Мусатовым.)
Он добивается, чтобы я сказала, какие шифры я передала Лизе Косульниковой (Речь идет о шифре, придуманном О. Берггольц для связи с родными на воле. — Н. С.) <…> Мусатов говорит под конец:
— Ольга Федоровна... Вы поступаете нечестно.
Я взглянула ему прямо в глаза, и взгляды наши столкнулись и вошли друг в друга, — всепонимающий то был, единый взгляд людей.
Взгляд людей друг другу в глаза, взгляд коммунистов — не боюсь сказать. И так мы говорили друг с другом не менее трех секунд, целую вечность.
— Иван Тимофеевич, я поступаю честно, — сказала я, не отводя своего взгляда от его человеческого взгляда (коммуниста), — и вы понимаете это.
— Я понимаю, — ответил он и опустил глаза на мое «дело»… И в то мгновение я увидела его веки: темные, темно-коричневые, в частых, выпуклых, вдоль идущих, набегающих друг на друга желтых морщинах, с черной полоской под глазным яблоком, усталые, страшные веки смертельно уставшего человека…
Да ведь он устал... устал этот человек... Потому что он — тоже человек... (как с немцами)<…>
— Ну так как же, значит, у вас в камере вы врагов народа не обнаружили?
Мы вновь были не людьми, а следователем и подследственной, но то, что хоть на миг блеснуло между нами...»
Под Постановлением об избрании меры пресечения стоит три фамилии: лейтенанта ГБ Резникова, младшего лейтенанта ГБ Кудрявцева, младшего лейтенанта ГБ Дроздова.
Подпись начальника 6-го отделения Ивана Кудрявцева видим и на Протоколе первого допроса О. Берггольц от 14 декабря.
«Вопрос. Вы арестованы за контрреволюционную деятельность. Признаете себя виновной в этом?
Ответ. Нет. Виновной себя в контрреволюционной деятельности я не признаю. Никогда и ни с кем я работы против советской власти не вела.
Вопрос. Следствие не рекомендует вам прибегать к методам упорства, предлагаем говорить правду о своей антисоветской работе.
Ответ. Я говорю только правду.
Записано с моих слов правильно. Протокол мною прочитан.
О. Берггольц
Допросил Иван Кудрявцев».
В протоколе обозначено время, которое шел этот допрос из семи фраз. Он шел три часа, с 21.30 до 00.30.
Дневниковая запись от 14 декабря 1939 г. «Ровно год тому назад я была арестована.
…Я сначала сидела в «“медвежатнике» у мерзкого Кудрявцева, потом металась по матрасу возле уборной — раздавленная, заплеванная, оторванная от близких, с реальнейшей перспективой каторги и тюрьмы на много лет…
Ровно год назад К<удрявцев> говорил мне: «Ваши преступления, вы — преступница, двурушница, враг народа, вам никогда не увидеть мужа, ни дома, вас уже давно выгнали из партии».
<…> Вот на днях меня будут утверждать на парткоме…»
Из кандидатов в члены ВКП/б/ Ольгу Берггольц исключали дважды. Первый раз, с последующим восстановлением, в мае 1937 года, когда она в качестве свидетеля проходила, вероятно, по делу Л. Авербаха или Б. Корнилова. Так, в «Постановлении о прекращении дела № 58120-38г. по обвинению Бергольц О.Ф.» читаем (синтаксис и стиль оригинала сохранены): «…Что же касается показаний Бергольц, данных ею во время допроса в качестве свидетеля в июле м-це 1937г., где она показала, что является участником троцкистско-зиновьевской контрреволюционной организации, являются, как установлено следствием, показаниями вынужденными, даны в состоянии очень тяжелого морального и физического состояния, о чем свидетельствует тот факт, что сразу же после допроса Бергольц попала в больницу с преждевременными родами». Второй раз исключили, когда она уже находилась в тюрьме, оговоренная Л. Д. Дьяконовым, И. Г. Франчески, А. И. Семеновым-Алданом. Приводим здесь только показания Л. Дьяконова от 14 апреля 1938 г.:
«…Подобно мне она уже готовила себя для террористической деятельности. И на мой первый же вопрос: как она смотрит на террор? — Ольга ответила: только положительно. Она знала о моем вступлении в группу еще в 1936 г. и спросила о работе. <…> В одной из маленьких комнат ее квартиры мы в течение нескольких дней обсуждали план покушения на Жданова. <…> На первомайском параде 1937 г. мы готовили два терр-акта. По одному из них предполагалось произвести выстрел по трибуне из танка. Это дело, как сообщила мне Бергольц, было задумано военной террористической группой, но не состоялось из-за внезапного заболевания надежного танкиста (выделено мной — Н. С.). Второй вариант покушения продумали мы сами…»
Спустя годы она делает наброски об этом времени для второй части «Дневных звезд»:
«Мои даты: 7/XI-37.
Меня выгнали из демонстрации.
«Ничего. Я не сержусь на вас. Я еще напишу о вас такое, что вы будете плакать над этим. Парикмахер, который стрижет меня сейчас, когда-нибудь будет гордиться этим…»
Тогда, в 1937-м, «обошлось». В мае выгнали из кандидатов в члены ВКП/б/, потом с октябрьской демонстрации (но, кажется, и тюрьму ей было бы пережить легче, чем эту несправедливость!), а в ноябре выгнали и с «Электросилы» (с 19 декабря 1937 г. по 1 сентября 1938 г. она работала учительницей в школе, даты известны из хранящейся в деле характеристики, данной с места работы по запросу следственной части облсуда).
В апреле 1938 года Берггольц действительно была восстановлена как кандидат в члены ВКП/б/ и возвращается на завод.
О повторном исключении в деле имеется Выписка из протокола № 57 заседания Бюро РК ВКП/б/ Московского района по партийной организации завода «Электросила» им. Кирова (лист 182) от 5 января 1939 г.: «Бергольц Ольга Федоровна, г./рожд. 1910, кандидат в члены ВПК/б/ с 1932 года, к/карт. № 0478579, национ. — русская, соц. положение — служащая, работала редактором-автором истории завода «Электросила». Бергольц О. Ф. арестована органами НКВД, как враг народа.
П/организация завода исключила Берггольц из рядов ВКП/б/.
Постановили: Берггольц О. Ф., как врага народа, арестованную органами НКВД, из кандидатов ВКП/б/ исключить».
Вернемся к справке от 27 ноября 1989 г., выданной КГБ на первый запрос о деле О. Ф. Берггольц:
«С 8 апреля 1939 года находилась во внутренней тюремной больнице (причина болезни не указана), откуда была направлена в Областную больницу для составления заключения. Возвращена 22 апреля 1939 года».
…Двух детей схоронила
Я на воле сама,
Третью дочь погубила
До рожденья — тюрьма...
(Апрель. Арсеналка. Больница)
Вот и причина «болезни».
Большая часть листов дела вдета в конверты из плотной коричневой бумаги, по-прежнему недоступна. Но даже те немногие «незапечатанные» страницы драгоценны, они свидетельства «крестного пути» большого русского поэта и патриота своей Родины в самом высоком и незамутненном значении этого слова — О. Ф. Берггольц. Хочется поблагодарить С. В. Чернова, заместителя начальника Службы регистрации и архивных фондов УФСБ по Санкт-Петербургу и ЛО, за предоставленную возможность ознакомиться с архивным следственным делом О. Берггольц.
«Неразрывно спаять тюрьму с блокадой» — одна из записей ко второй части «Дневных звезд». Но тюрьму она «спаяла» — еще шире — с войной. «Тюрьма — исток победы над фашизмом. Потому что мы знали: тюрьма — это фашизм, и мы боремся с ним, и знали, что завтра — война, и были готовы к ней».
…И под огнем на черной шаткой крыше
ты крикнул мне,
не отводя лица:
«А если кто-нибудь из нас...
Ты слышишь?
Другой трагедию досмотрит до конца»...
Все трагедии века Ольга Берггольц досмотрела до конца.
Впервые получен доступ к засекреченному ранее делу Ольги Берггольц. «Не обнаруженное» двадцать лет назад дело сохранилось в архивах ФСБ, и хотя большая его часть до сих пор остается закрытой, случившееся можно считать прорывом, потому что листы этого дела — драгоценные свидетельства «крестного пути» большого русского поэта, патриота в самом прямом и незамутненном значении этого слова.
Читатели «Новой» имеют возможность первыми познакомиться с закрытыми ранее документами.
«Вот и похоронили Ольгу, Ольгу Федоровну Берггольц». Первая строка рассказанной Даниилом Граниным истории о похоронах О. Берггольц 18 ноября 1975 года. Строка как строка. Но что-то в ней цепляло. Интонация. Цезура, прозой не предусмотренная. Обрыв. Пауза длиною в жизнь. Из этой паузы возник сборник «Память» (Азбука, 2009). Составить его было несложно: избранные стихотворения, книга «Дневные звезды». Сложно было остановиться, вынырнуть из этой уже не чужой судьбы. Особенно обжигали стихи, подписанные: «Январь 1939. Камера 33», «Апрель 1939. Одиночка 17», «Апрель 1939. Арсеналка. Больница», «Май. Одиночка 29».
То, что с 14 декабря 1938 года по 3 июля года 1939 О. Берггольц находилась под арестом, известно. Об этих днях сохранились и ее дневниковые записи. До последнего времени оставалось неясным, по какому делу она проходила, что собственно инкриминировалось будущей «Блокадной музе», «Голосу блокадного города». В воспоминаниях современников осталась ироничная реплика Берггольц об обвинении ее «в пятикратных попытках убить Жданова». Первый запрос в КГБ с целью ознакомления с делом О. Ф. Берггольц был сделан 4 октября 1989 года и подписан заместителем председателя правления Ленинградской писательской организацией. Запись об этом есть в архиве критика Натальи Банк, хранящемся ныне в Российской национальной библиотеке. Надо полагать, инициатором запроса и была Н. Банк, близкий Ольге Федоровне человек, исследователь ее творчества. 27 ноября из КГБ пришел ответ (документ за № 10/28-015832): «В результате поисковой работы наличия в архивах КГБ МВД уголовного дела по обвинению О. Ф. Берггольц не обнаружено». Это странный ответ. Если и есть в отечестве организация, где не пропадает ничего, то это именно КГБ. Предположить, что человек там был, а дела на него не сохранилось, сложно.
Ответ из архивов КГБ МВД следовало принять на веру. Во всяком случае, попыток получить доступ к делу О. Берггольц больше не предпринималось (Н. Банк не стало в 1997 году).
Спустя почти двадцать лет, в августе 2009 года, в связи с готовящейся к выходу книгой стихотворений, прозы, дневников и писем О. Ф. Берггольц, было сделано еще одно обращение в Управление ФСБ по Санкт-Петербургу и ЛО с просьбой о получении доступа к делу. Сила инерции могла сработать и в этом случае: зачем запрашивать то, что уже «не обнаружено». Собственно, мысль повторно запросить следственные материалы принадлежит Д. А. Гранину. «Интересно было бы посмотреть на дело». «Но ведь оно не сохранилось». «А вы попробуйте».
И вот архивное следственное дело № П-8870 лежит передо мной на столе в одном из кабинетов на Литейном, 4.
Из «Справки о наличии сведений»:
«…Бергольц О. Ф. (в деле фамилия Берггольц везде пишется с ошибкой. — Н. С.) было предъявлено обвинение в том, что она являлась активной участницей контрреволюционной террористической организации, ликвидированной в г. Кирове, готовившей террористические акты над т. Ждановым и т. Ворошиловым; в том, что квартира Бергольц в г. Ленинграде являлась явочной квартирой террориста Дьяконова Л. Д., который в 1937 г. приезжал к ней и совместно с ней намечал план убийства т. Жданова, т. е. в пр. пр. ст. 58-8, 58-10 и 58-11 УК РСФСР.
Постановлением Управления НКВД ЛО от 2 июля 1939 следственное дело по обвинению Бергольц О. Ф. за недоказанностью состава преступления производством прекращено. 3 июля 1939 г. Бергольц О. Ф. из-под стражи освобождена».
Напомним, что статья 58-8 подразумевает «высшую меру социальной защиты» — расстрел.
О Леониде Дьяконове читаем в дневнике О. Берггольц от 20 мая 1942 года:
«Вчера были у Матюшкиной, тетки Тамары Франчески. Тамара — сестра Игоря Франчески и близкая подруга Леньки Анка, двух людей из шести, которые оговорили меня в 38-м году, и из-за них я попала в тюрьму. Они не виноваты, их очень пытали, но все же их показания чуть-чуть не погубили меня…»
Анк — журналистский псевдоним Л. Дьяконова. Упоминается его имя и в подготовительных материалах ко второй, ненаписанной части «Дневных звезд»:
«Это был 1931 год. Чума, холера, черная оспа. Там хранили воду в выдолбленных тыквах и пытались замостить почти болотистые улицы Алма-Аты <…> Все было далеко не только до социализма, до нормальной человеческой жизни…
Но мы круто повернули, послушные дороге-пути, и сразу открылась сверкающая красота земли.
— Вот, ребята, — сказал Ленька, — вот так мы войдем в социализм.
И мы молча и безоговорочно согласились с ним…
Это был 1931 год, мы были молоды, очень молоды, я и Коля (Николай Молчанов, муж О. Берггольц. — Н. С. ), приехавшие работать в казахскую газету, и друг наш Леонид Д. — сотрудник той же газеты. <…>»
Шестой лист из 226 листов, составляющих дело О. Берггольц, — «Постановление об избрании меры пресечения и предъявления обвинения». Лист седьмой — ордер на арест № 11/046. Постановление утверждено комиссаром 2-го ранга Гоглидзе.
Комиссар Гоглидзе назван в дневниковой записи от 1 марта 1940 г.
«...Я даже здесь, в дневнике (стыдно признаться), не записываю моих размышлений… Сам комиссар Гоглидзе искал за словами о Кирове, полными скорби и любви к Родине и Кирову, обоснований для обвинения меня в терроре. О, падло, падло.
А крючки, вопросы и подчеркивания в дневниках, которые сделал следователь? На самых высоких, самых горьких страницах!
Так и видно, как выкапывали «материал» для идиотских и позорных обвинений. И вот эти измученные, загаженные дневники лежат у меня в столе…»
Об изъятых дневниках, которые будут «загажены», тоже есть в деле. Лист восьмой. Протокол обыска. Под номером семь значатся «пятнадцать записных книжек», под номером десять — «девять тетрадей».
Неоднократно в деле встречается и фамилия И. Т. Мусатова, следователя следчасти УНКВД ЛО.
О Мусатове можно прочитать в набросках ко второй части «Дневных звезд».
«К главе «Узел». Внутритюремный допрос.
(На внутритюремном допросе с Иваном Тимофеевичем Мусатовым.)
Он добивается, чтобы я сказала, какие шифры я передала Лизе Косульниковой (Речь идет о шифре, придуманном О. Берггольц для связи с родными на воле. — Н. С.) <…> Мусатов говорит под конец:
— Ольга Федоровна... Вы поступаете нечестно.
Я взглянула ему прямо в глаза, и взгляды наши столкнулись и вошли друг в друга, — всепонимающий то был, единый взгляд людей.
Взгляд людей друг другу в глаза, взгляд коммунистов — не боюсь сказать. И так мы говорили друг с другом не менее трех секунд, целую вечность.
— Иван Тимофеевич, я поступаю честно, — сказала я, не отводя своего взгляда от его человеческого взгляда (коммуниста), — и вы понимаете это.
— Я понимаю, — ответил он и опустил глаза на мое «дело»… И в то мгновение я увидела его веки: темные, темно-коричневые, в частых, выпуклых, вдоль идущих, набегающих друг на друга желтых морщинах, с черной полоской под глазным яблоком, усталые, страшные веки смертельно уставшего человека…
Да ведь он устал... устал этот человек... Потому что он — тоже человек... (как с немцами)<…>
— Ну так как же, значит, у вас в камере вы врагов народа не обнаружили?
Мы вновь были не людьми, а следователем и подследственной, но то, что хоть на миг блеснуло между нами...»
Под Постановлением об избрании меры пресечения стоит три фамилии: лейтенанта ГБ Резникова, младшего лейтенанта ГБ Кудрявцева, младшего лейтенанта ГБ Дроздова.
Подпись начальника 6-го отделения Ивана Кудрявцева видим и на Протоколе первого допроса О. Берггольц от 14 декабря.
«Вопрос. Вы арестованы за контрреволюционную деятельность. Признаете себя виновной в этом?
Ответ. Нет. Виновной себя в контрреволюционной деятельности я не признаю. Никогда и ни с кем я работы против советской власти не вела.
Вопрос. Следствие не рекомендует вам прибегать к методам упорства, предлагаем говорить правду о своей антисоветской работе.
Ответ. Я говорю только правду.
Записано с моих слов правильно. Протокол мною прочитан.
О. Берггольц
Допросил Иван Кудрявцев».
В протоколе обозначено время, которое шел этот допрос из семи фраз. Он шел три часа, с 21.30 до 00.30.
Дневниковая запись от 14 декабря 1939 г. «Ровно год тому назад я была арестована.
…Я сначала сидела в «“медвежатнике» у мерзкого Кудрявцева, потом металась по матрасу возле уборной — раздавленная, заплеванная, оторванная от близких, с реальнейшей перспективой каторги и тюрьмы на много лет…
Ровно год назад К<удрявцев> говорил мне: «Ваши преступления, вы — преступница, двурушница, враг народа, вам никогда не увидеть мужа, ни дома, вас уже давно выгнали из партии».
<…> Вот на днях меня будут утверждать на парткоме…»
Из кандидатов в члены ВКП/б/ Ольгу Берггольц исключали дважды. Первый раз, с последующим восстановлением, в мае 1937 года, когда она в качестве свидетеля проходила, вероятно, по делу Л. Авербаха или Б. Корнилова. Так, в «Постановлении о прекращении дела № 58120-38г. по обвинению Бергольц О.Ф.» читаем (синтаксис и стиль оригинала сохранены): «…Что же касается показаний Бергольц, данных ею во время допроса в качестве свидетеля в июле м-це 1937г., где она показала, что является участником троцкистско-зиновьевской контрреволюционной организации, являются, как установлено следствием, показаниями вынужденными, даны в состоянии очень тяжелого морального и физического состояния, о чем свидетельствует тот факт, что сразу же после допроса Бергольц попала в больницу с преждевременными родами». Второй раз исключили, когда она уже находилась в тюрьме, оговоренная Л. Д. Дьяконовым, И. Г. Франчески, А. И. Семеновым-Алданом. Приводим здесь только показания Л. Дьяконова от 14 апреля 1938 г.:
«…Подобно мне она уже готовила себя для террористической деятельности. И на мой первый же вопрос: как она смотрит на террор? — Ольга ответила: только положительно. Она знала о моем вступлении в группу еще в 1936 г. и спросила о работе. <…> В одной из маленьких комнат ее квартиры мы в течение нескольких дней обсуждали план покушения на Жданова. <…> На первомайском параде 1937 г. мы готовили два терр-акта. По одному из них предполагалось произвести выстрел по трибуне из танка. Это дело, как сообщила мне Бергольц, было задумано военной террористической группой, но не состоялось из-за внезапного заболевания надежного танкиста (выделено мной — Н. С.). Второй вариант покушения продумали мы сами…»
Спустя годы она делает наброски об этом времени для второй части «Дневных звезд»:
«Мои даты: 7/XI-37.
Меня выгнали из демонстрации.
«Ничего. Я не сержусь на вас. Я еще напишу о вас такое, что вы будете плакать над этим. Парикмахер, который стрижет меня сейчас, когда-нибудь будет гордиться этим…»
Тогда, в 1937-м, «обошлось». В мае выгнали из кандидатов в члены ВКП/б/, потом с октябрьской демонстрации (но, кажется, и тюрьму ей было бы пережить легче, чем эту несправедливость!), а в ноябре выгнали и с «Электросилы» (с 19 декабря 1937 г. по 1 сентября 1938 г. она работала учительницей в школе, даты известны из хранящейся в деле характеристики, данной с места работы по запросу следственной части облсуда).
В апреле 1938 года Берггольц действительно была восстановлена как кандидат в члены ВКП/б/ и возвращается на завод.
О повторном исключении в деле имеется Выписка из протокола № 57 заседания Бюро РК ВКП/б/ Московского района по партийной организации завода «Электросила» им. Кирова (лист 182) от 5 января 1939 г.: «Бергольц Ольга Федоровна, г./рожд. 1910, кандидат в члены ВПК/б/ с 1932 года, к/карт. № 0478579, национ. — русская, соц. положение — служащая, работала редактором-автором истории завода «Электросила». Бергольц О. Ф. арестована органами НКВД, как враг народа.
П/организация завода исключила Берггольц из рядов ВКП/б/.
Постановили: Берггольц О. Ф., как врага народа, арестованную органами НКВД, из кандидатов ВКП/б/ исключить».
Вернемся к справке от 27 ноября 1989 г., выданной КГБ на первый запрос о деле О. Ф. Берггольц:
«С 8 апреля 1939 года находилась во внутренней тюремной больнице (причина болезни не указана), откуда была направлена в Областную больницу для составления заключения. Возвращена 22 апреля 1939 года».
…Двух детей схоронила
Я на воле сама,
Третью дочь погубила
До рожденья — тюрьма...
(Апрель. Арсеналка. Больница)
Вот и причина «болезни».
Большая часть листов дела вдета в конверты из плотной коричневой бумаги, по-прежнему недоступна. Но даже те немногие «незапечатанные» страницы драгоценны, они свидетельства «крестного пути» большого русского поэта и патриота своей Родины в самом высоком и незамутненном значении этого слова — О. Ф. Берггольц. Хочется поблагодарить С. В. Чернова, заместителя начальника Службы регистрации и архивных фондов УФСБ по Санкт-Петербургу и ЛО, за предоставленную возможность ознакомиться с архивным следственным делом О. Берггольц.
«Неразрывно спаять тюрьму с блокадой» — одна из записей ко второй части «Дневных звезд». Но тюрьму она «спаяла» — еще шире — с войной. «Тюрьма — исток победы над фашизмом. Потому что мы знали: тюрьма — это фашизм, и мы боремся с ним, и знали, что завтра — война, и были готовы к ней».
…И под огнем на черной шаткой крыше
ты крикнул мне,
не отводя лица:
«А если кто-нибудь из нас...
Ты слышишь?
Другой трагедию досмотрит до конца»...
Все трагедии века Ольга Берггольц досмотрела до конца.
Наталия СОКОЛОВСКАЯ
Полностью материал будет опубликован в одном из первых номеров журнала «Звезда» за 2010 г.
Дословно
Каменная дудка
Я каменная утка,
я каменная дудка,
я песни простые пою.
Ко рту прислони,
тихонько дыхни –
и песню услышишь мою.
Лежала я у речки
простою землею,
бродили по мне журавли,
а люди с лопатой
приехали за мною,
в телегах меня увезли.
Мяли меня, мяли
руками и ногами,
сделали птицу из меня.
Поставили в печку,
в самое пламя,
горела я там три дня.
Стала я тонкой,
стала я звонкой,
точно огонь, я красна.
Я каменная утка,
я каменная дудка,
пою потому, что весна.
Ольга Берггольц, 1926, 1930.
P. S.: Считается, что этим ранним, как бы детским стихотворением Ольга Федоровна предсказала свою судьбу: «самое пламя» тюрьмы и блокады, звонкость ленинградских строф и пришедшую вслед за ними прижизненную славу.