Мы все выросли из русского мата

«Ананасную воду», впрочем, тоже цитировали, подтверждая, что и классикам был не чужд простой русский мат. Частушки пели и Шнура декламировали. Не забывали и Пушкина. Солнце русской поэзии, оказывается, своим учителем считал Баркова, про которого всем известно только то, что тот отчаянно матерился в стихах.

С Пушкиным современные поэты на короткой ноге, разговоры велись в фамильярном ключе: «Вот Пушкин был со мной согласен». Ай да Пушкин!

Честно признаюсь, я сама какое-то время горела идеей организовать открытую дискуссию о чистоте или даже частоте русского мата в современной русской литературе. Приглашала профессора из Тартуского университета, подбивала коллег из Союза писателей, но мне не хватило организаторских способностей.

А вот казанскому журналу «Карл Фукс» удалось накануне вступления в силу Закона о запрете ненормативной лексики в произведениях искусства организовать арт-проект, который стартовал 30 июня в разных городах нашей большой родины и даже за рубежом (по словам организаторов, подобный вечер состоялся, например, в Берлине, ну где же еще так ценят настоящий русский мат).

К участию в проекте «Абанамат» были приглашены современные поэты из Петербурга и не только (как представили поэта из Бобруйска: «К нам приехал человек из страны, где все еще хуже, чем у нас»). Прозаиков, увы, не позвали.

Пришлось слушать, как запрещенное слово номер один (в алфавитном порядке) рифмуют с запрещенным словом номер два (в алфавитном порядке).

Нет, конечно, там были и очень четкие молодые лирики «в удобных тренировочных штанах» (Шутка!), которые яростно и грубо читали отличные и жесткие стихи, не вступая, впрочем, в дискуссию, зачем вообще нужны матерные слова. Дискуссия – это был удел поэтов постарше, поопытнее, которые с удовольствием вспоминали свою боевую молодость: «в советские времена свобода слова присутствовала лишь на стенах общественных уборных». Грустно, что именно оттуда эта самая свобода перекочевала в стихи.

С восторгом говорили про перестройку, «когда стало можно всё». Да, по эпохе 80–90-х годов прошлого века многие тоскуют, но поэты просто не хотят с той эпохой расставаться. Литературный вечер состоялся на отличной площадке – арт-пространство Freedom на Казанской улице. Бывшее здание Опекунского совета нынче функционирует по принципу антикафе, просто мечта юного хипстера: просторные залы, настольные игры, wifi и кофе с печеньками – без ограничений. Но поэты со стажем ходят на мероприятия по старинке: коньячок на кармане, косячок в туалете (Шутка!).

Некоторые поэты, они как дети, больше всего их беспокоит, что им что-нибудь запретят: «Курить запретили! По ночам выпивать запретили! Теперь матом запрещают стихи писать! Скоро государство запретит нам заниматься сексом!»

Я подумала, но вслух говорить не стала, что скоро им сама природа запретит заниматься сексом, а также пить и курить. Только матом и останется.

«У меня есть поэма, такая поэма, ну вы понимаете – в стихах и матах, но даже если партия мне велит ее сжечь, я ее все равно наизусть знаю!»

Вообще услышанное и увиденное привело к неожиданной мысли, что запрет на – публичное – употребление «четырех слов и их производных» – это не такая уж плохая идея. Не знаю, пойдет ли данный запрет на пользу лирике конкретных поэтов, хотя ограничения в некоторой степени лишь стимулируют творческий процесс. Даже самоограничения. Если не верите, попробуйте написать художественный текст, ни разу не используя в нем букву «б», а еще лучше – слово или букву «я»: интереснейший эксперимент, вот увидите.

Но главное не это. Главное, что новенький запрет может пойти на пользу самому русскому мату, вернуть ему утраченную сакральность, силу и прочую экспрессивность.

Много-много лет назад, когда моя старшая дочь была еще младенцем, мне приснился пророческий сон, как она выросла, пошла в школу, и тут меня вызывают на ковер к директору школы с порицанием, что моя дочь произносит нехорошие слова. И я тогда – во сне – объясняла подросшей дочери, что нету в русском языке хороших или плохих слов, все слова нужные, все слова прекрасные, но есть некоторые люди и некоторые обстоятельства места и времени, при которых не все слова стоит употреблять.

Но с тех пор много воды утекло, мат вошел в публичный русский язык (впрочем, и в иностранные языки тоже просочился), утратил свою силу и блеск «острого словечка», превратился в ежедневное и даже бытовое. Затерся и поистрепался.

Многие участники вчерашнего вечера сетовали на то, что «в Москве запрещены тридцать спектаклей, с проката сняты десятки фильмов – и все из-за пары словечек», не понимая, что этим пренебрежением – «всего лишь пара словечек» – они сами обесценивают всю мощь и величие ненорматива.

Ведущий вечера Джамиль Нилов обратил внимание на значимость мата в поэзии следующим образом: «Ну когда еще на литературные чтения приходила пресса и телевидение – РенТВ и «Новая газета», а сегодня пришли!»

Перед моим походом на мероприятие мы совещались с редактором, какими запретными словами описывать предстоящее, нужна цензура…

Я решила, что моя цензура, скорее самоцензура, будет состоять в том, что я не стану называть имен участников «Абанамата», а то получится, что я на них ябедничаю: всё же эти взрослые люди пришли говорить вслух такие слова, которые с 1 июля уже под запретом, увы!

Зато какой простор для творчества, и не только фонетические упражнения – по образцу первой цитаты в этом тексте, но и прекрасная задача, избегая каких-то слов, нарочито их пропуская, донести до читателя четкий образ пропущенного. Для поэтов эта задача даже интереснее, чем для прозаика, потому что в стихосложении форма не менее важна, чем смысл, разве нет?

Впрочем, мне кажется, поэтам особенно нечего бояться репрессий в свой адрес. Они спокойно будут продолжать междусобойчики, матерясь в строчку и между строк, об этом вряд ли кто-то вообще узнает, ну кроме своих, конечно.

«Абанамат» для меня, кстати, закончился внезапно и раньше времени, потому что одна девушка, явно под воздействием сильнодействующих стихов, вдруг встала на четвереньки, залезла под кресло, на котором я сидела, и начала хватать меня за ноги. Пришлось уйти до конца концерта, не дождавшись обещанной минуты молчания, для которой заботливый Джамиль даже приготовил специальные наклейки на стихотворческие рты.

P. S.

Простите меня, мои дорогие и любимые поэты, которые как дети, если вас обидели мои слова, я все равно вас очень люблю, я уже столько лет с вами и обязательно приду еще на ваши чтения, где мы с вами тайком покурим и шепотом поматеримся – по-нашему, по-бразильски.

Ева Пунш, член Союза писателей Санкт-Петербурга