Это было наяву, и это были мы

Совсем ведь это еще недавно по Ленинградскому проспекту с грохотом двигались странные транспортные средства, а мы, сотрудники журнала "Родина", взирали на этих нелепых и неуклюжих, но наглых каракатиц с недосягаемой высоты редакционных окон.

Потом под предводительством нашего главного редактора Володи Долматова мы всей командой отправились к Белому дому. Помню, шел дождь, из окон, кажется, пятого этажа какие-то женщины выбрасывали листовки. Внизу люди курили, переговаривались и чего-то ждали.

Но это "что-то" было пока никак не материализовано: мы приехали чуть раньше танков. Да и их появление, когда они прибыли, никак не связывалось в нашем невоенном сознании даже с теоретической возможностью атаки на людей. И все же никто не веселился, не шутил. Скорее, люди были серьезны и озабоченны. Так ждут, должно быть, урагана, шторма... штурма. (Странно, два этих слова, хоть и не однокоренные, но странным образом родственные.)

Долматов объявил, что сотрудники редакции мужчины остаются у Белого дома, а меня и других наших девушек почти в приказном порядке спровадил кого куда, нагрузив всех дам "срочными и неотложными" заданиями. Потому что, будучи человеком здравым, я думаю, он хорошо осознавал потенциальную возможность кровопролития. Мне выпало отправляться на первый в отечественной истории Международный конгресс соотечественников.

Соотечественники – некоторые из них приехали на свою историческую родину впервые в жизни – были в шоке. Праздник явно приобретал незапланированные "спецэффекты". Глаза у гостей не лучились счастьем свидания с родиной. Напуганные, они задавали мне как аборигену вопросы, на которые я не знала ответов.

Со сцены большого зала участников конгресса приветствовали официальные лица. Речи их казались уклончивыми и трусливыми. Насколько я помню, никто из ораторов не сказал ни слова в осуждение путчистов. Говорили так, будто ничего не стряслось, будто "Лебединое озеро" мы всегда смотрим спозаранку, а танки у нас обычно меняют место своей дислокации, проезжая по широким столичным улицам.

Потом мы ехали на автобусе в гостиницу "Россия", и я, вместо того чтобы утешать растерянных соотечественников, плакала, и они утешали меня. А плакала я, потому что боялась. Каюсь, даже не за судьбы демократии, хотя и за них тоже.

Я боялась за своего мужа, который был там внутри, в Белом доме. Злилась на себя, что утром не увязалась за ним, злилась на Долматова, что послал меня на этот совершенно нелепый в такой ситуации конгресс, и в самую последнюю очередь злилась на ГКЧП. Но не персонифицированно, а так, как злятся на ураган, на шторм... на штурм, который в ту ночь не случился. Всем танкам вопреки и всем тем людям у Белого дома – благодаря...

Недавно я услышала от одного человека, "положительно относящегося" к тем событиям двадцатилетней давности, такое заявление: "Вот только не надо бы либералам пытаться единолично "прихватизировать" этот "бренд": "19 августа". Ведь на баррикадах в августе девяносто первого были не только их единомышленники".

Позволю себе не согласиться. Этот "бренд" и по праву, и по справедливости принадлежит либералам. Еще страшнее скажу, ужаснее: он принадлежит демократам. То есть сторонникам и поборникам демократических идей и ценностей. Ведь в то уникальное мгновение российской истории мы были свободными людьми. А свобода это как раз и есть "бренд" и либералов, и демократов, как бы эта данность кому-то ни претила.

Тогда, у Белого дома, демократом себя считал каждый, вкладывая в это слово его подлинный, обязывающий смысл. Что, трогательный и светлый Ростропович, примчавшийся защищать российскую свободу, не был демократом? Да и все без исключения остальные люди, соотечественники в высоком смысле этого понятия, на их первом и последнем объединительном "конгрессе" рядом с гусеницами отнюдь не игрушечных танков.

У нас дома есть фотография. На ней один из участников тех событий, счастливый, потому что победили и автомат не пригодился и лежит рядом на его письменном столе. Знаю, что нести вахту моему "человеку с ружьем" в ту тревожную ночь довелось в самой верхней точке Белого дома, поджидая возможную высадку десантников сверху, с вертолетов. Но про эти мужские дела у нас дома говорить не принято. Вероятно, считается, что не женского ума это дело. Хорошо, что хоть фотокарточка сохранилась. Хотя надо проверить, сохранилась ли.

Постепенно нынешние обитатели Белого дома и кремлевских палат (совсем не либералы и точно не демократы) аннексировали то прекрасное слово, за которое защитники Белого дома 19 августа 1991 года готовы были умереть. О слово "демократия" сегодняшние "продуманные" и циничные вожди вытерли ноги, нарисовали на нем череп с костями и стали пугать им несчастных зомбированных услужливой пропагандой обывателей.

Люди же, что стояли в кольце у Белого дома в ту исполненную высокого смысла ночь, разбрелись кто куда. Разошлись по домам, разъехались, ушли в себя или… от нас. А вокруг того самого Белого дома власть уже давно возвела высокую ограду. Больше никогда не будет живого кольца защитников. Но не потому, что не подойти, а потому, что то, что находится внутри Белого дома теперь, людям не придет в голову защищать.

Тогда, в тот пасмурный августовский день, народ пришел защитить свое народовластие и свое самоуважение. Но сначала мы выпрямились и подняли голову. А еще… встали с колен. Именно тогда, по сути, за всю многовековую историю в первый и, увы, возможно, в последний раз.

"Такое не должно повториться", – написано на хитрой роже власти. Она теперь поет людям свою колыбельную песню, мурлычет притворным, ласковым голоском: "Спи, мой доверчивый несмышленыш. Не было никогда никакого 19 августа".

Но это было наяву, и это были мы!
Адель Калиниченко