Грядет ли в Зубовском эпоха возрожденья?

Но для многих протестантов – бывших и нынешних сотрудников РИИИ – ситуация остается неоднозначной: решительных действий нового директора пока не видно, а в социальных сетях идет ропот – почему ничего не меняется, почему прежняя администрация, за исключением директора, остается на своих местах, за что боролись? На эти вопросы мы поговорили с Еленой Третьяковой, новым директором Зубовского института.

– Елена Всеволодовна, я-то поздравляю вас с назначением, а вы сами себя?

– Как в том анекдоте про ЕГЭ: вопрос – любил ли Онегин Татьяну? Варианты ответов – да, нет, не очень. Правильный – не очень. Вот и я – не очень.

– Как вы воспринимаете это назначение: вас бросили под танк или Министерство культуры просто устало от перманентного скандала?

– Думаю, тут целый комплекс факторов – общественное мнение сыграло большую роль, способы сотрудничества, работы и общения администрации Зубовского с коллегами и министерством. Министерство тоже надеется, что институт будет нормально работать, начнет выдавать какую-то продукцию на-гора – а для этого нужно, чтобы руководителем был человек, понимающий вопросы искусствознания иначе, чем историк по образованию, пришедший из учебного заведения.

– Пока полыхал скандал, вы работали в Зубовском. Как конфликт выглядел изнутри? Вы из тех, кто был категорически не согласен с политикой бывшего директора?

– Есть люди, которые активно выражали свою позицию, свои протесты, а есть те, кто преодолевал свои эмоции и продолжал делать дело своей жизни. Я отношусь ко второй категории, для меня важнее работа.

– Вы принимали участие в митингах протеста, различных акциях?

– У меня физически не было на это времени: в институте я работала на полставки, оставаясь проректором Театральной академии по учебной работе. Если бы и хотела пойти на митинг, не получилось бы. Мой общественный темперамент проявлялся в другом, поэтому я и нахожусь сегодня здесь. Вообще не могу жить, тратя время на конфликты.

– Как вы оцениваете кадровые изменения в институте – увольнения, сокращения, когда в общей сложности ушли несколько десятков научных сотрудников?

– Правильно было бы рассматривать каждый случай отдельно, но главная неприятность всех этих кадровых перестановок заключалась в том, что прежняя администрация не хотела видеть в стенах института людей, которые активно протестовали…

– Это, по-вашему, нормально?

– Конечно нет, и именно эта логика вызывала бурное негодование. Понятно, что сокращения были неизбежны, они прошли по всем институтам Минкультуры. Бывают такие моменты в жизни учреждения, целой отрасли, которые требуют перемен, омоложения коллектива, ротации, в конце концов. Это всегда процесс болезненный, и весь вопрос в том, как это проводить. Во всех институтах, особенно московских, были и сокращения, и слияния, и соединения. И только в нашем случае это прошло таким кровавым образом…

– Таким шумным образом, я бы сказала. Потому что в московских институтах Минкульта сокращений было куда больше – там целые учреждения ликвидировали, соединяя их между собой. Но там никто не вышел на митинги протеста. Как вы думаете, бурная общественная реакция сыграла роль в том, что Зубовский не ликвидировали, что он сохранился как действующий институт?

– Безусловно существенную, но не единственную. Есть еще министерские чиновники и борьба «наверху». Я знаю об этом мало, мне сказали, что ситуация была крайне сложная, и что она разрешилась в пользу института. И еще мне очень внятно и очень твердо было сказано в министерстве: Зубовский институт останется в этом здании, его никто не тронет. Это представитель министерства сказал и коллективу, представляя меня в новом качестве.

– Останется самостоятельным? А как же разговоры господина Гергиева, мечтавшего об объединении его с Мариинкой?

– Давно об этом ничего не слышала.

– Поскольку из института ушли десятки научных сотрудников, некоторые направления работы, в частности издание энциклопедии Зубовского института, были приостановлены?

– Работа над энциклопедией института – кстати, пока даже не могу сказать, как в конечном варианте будет называться этот труд – продолжается: Анна Федоровна Некрылова, хоть и не работает в Институте, продолжает им заниматься. Нужны еще некоторые усилия, и мы доведем эту работу до конца. Анна Федоровна человек очень высоких внутренних обязательств, мы продолжаем общую работу.

– У вас есть возможность всерьез заняться кадровой политикой?

– Сейчас весь процесс изменений кадрового состава связан с восстановлением уволенных по суду. Я пока не могу вести вразумительную кадровую политику, занимаюсь только восстановлениями.

– С кадрами придется что-то решать. Насколько я знаю, прежний директор привела много новых людей, отнюдь не научных сотрудников. С кем сейчас в институте делать науку?

– Дефицит ученых ощущался всегда, люди, способные заниматься фундаментальными изысканиями, написанием книг, требуются везде, и нам тоже.

– С вашим назначением многие связывают надежды на возвращение уволенных, что вы предложите уйти тем, кого она привела…

– Ольга Борисовна привела главным образом свой административный аппарат, из научных сотрудников – буквально три-четыре человека. Но чтобы понять, кто как работает, нужно время, у меня его пока просто не было. И вообще, если человек приходит и с лету начинает рубить головы – такой руководитель не кажется мне серьезным. В понедельник на ученом совете попросила – не надо давить на меня со всех сторон, мне нужно время. И не надо торопить – этих вернуть, этих уволить, у нас не пожар.

– Вы готовы терпеть в институте сотрудников с бурным общественным темпераментом, например активных профсоюзных лидеров? Или вы предпочтете тихих, молчаливых ученых, которые не станут спорить с начальством?

– Коллектив должен состоять из разных людей, и я готова работать со всеми, кто есть, готова спорить о путях развития института, о методах его руководства и выслушивать самое резкое мнение оппонентов. Главное – уважать чужую позицию и не переходить на личное противостояние.

– Насколько я знаю, сектор источниковедения, в котором и вы работали, сейчас почти восстановлен – туда по суду вернулись бывшие сотрудники. А какова судьба сектора художественной культуры, в котором, в частности, работала и бывший директор Татьяна Клявина – там сейчас, похоже, полный разгром?

– Пока из-за нехватки времени не познакомилась со всеми сотрудниками сектора, некоторых даже не видела. На ученом совете пообещала, что побеседую с каждым сектором, со всеми сотрудниками.

– Будете требовать, чтобы сотрудники сидели по кабинетам от звонка до звонка или вам важнее научная работа?

– Это вообще основная причина, по которой я во всю эту историю втравилась: мне очень хочется переключить коллектив на нормальную работу, повернуть людей к научному творчеству. И для этого нужно сидеть не в кабинетах института: физики или химики-экспериментаторы большую часть времени проводят в лабораториях, а для наших научных сотрудников лаборатория – это архивы, библиотеки, музейные и театральные фонды, без сбора материала науки нет.

– Как вы считаете, чем ваша концепция принципиально отличается от концепции Ольги Кох? Или этот конкурс был просто поводом сменить руководство?

– Совет экспертов отметил, что моя концепция более конкретна, в ней нет общих слов. А я видела свою задачу в том, чтобы объединить усилия людей, которые занимались, на первый взгляд, разными направлениями, в единые комплексные исследования, посвященные истории теории, методологии искусства. Чтобы институт в своей работе встал на новую ступень развития, требуется синтез, объединение разрозненных элементов в единое целое. Все остальное – ежедневная работа.