Три дня, которые потрясли мир, или Много шума из ничего?
В Петербурге произойдет «Событие». Самый важный и болезненный российский документальный фильм прошлого года, показанный лишь раз в нашем городе на открытии фестиваля "Артдокфест-2015", приезжает на гастроли. Вновь ненадолго: лишь на три показа. Зато очень вовремя.
25 лет назад, после неудачной попытки государственного переворота гэкачепистами, мы прошли роковой рубеж исчезновения СССР и рождения новой страны. Она поменяла имя (аббревиатура стала короче – РФ), обрела статус независимой (так нам казалось, по крайней мере) и потрясла хорошенько мир. Товарищи стали господами. Ленинград обернулся Петербургом. История сделала кувырок.
Осознать события четвертьвековой давности и намекнуть на их последствия, используя исключительно кинохронику, мог только художник уровня Сергея Лозницы. Драматические сцены трех августовских дней 1991 года на улицах Ленинграда уместились в 80-минутное высказывание, сотканное, как лоскутное одеяло, из съемок доброй дюжины первоклассных профессиональных операторов студии «Лендок», вышедших тогда снимать народные волнения (отправлял их «в бой», кстати, Михаил Литвяков, основатель фестиваля «Послание к человеку»).
Огромный объем живой истории был снят и положен на архивные полки. Почему-то за четверть века никому не пришло в голову воспользоваться этим уникальным достоянием. А Лозница взял и филигранно смонтировал кино, которое стало кинематографическим событием прошлого года: премьера фильма состоялась на Венецианском фестивале. К слову, его предыдущая не менее нашумевшая картина «Майдан» о киевской революции была представлена в Каннах годом раньше. Эти две выдающиеся картины смотрятся как философская дилогия о двух путях революции.
«Событие» – фильм о проигрыше всех нас, не сумевших взять тогда власть в свои руки, вышедших на улицы и площади и безвольно наблюдающих за тем, как совершается политический трюк, последствия коего мы расхлебываем поныне.
Ленинград, оказавшийся на периферии основных событий, мастерством Лозницы проявляет нам суть мнимости русского бескровного бунта, в результате которого очевидный вкус несвободы был законсервирован под этикеткой свободы. Недаром слоган фильма – «Три дня, которые потрясли мир, или Много шума из ничего?». О главной коллизии фильма – о теме утраченной или не достигнутой свободы – лучше блистательного философа Александра Пятигорского не скажешь: «Свобода есть, как и девственность, как и добродетель, как и честь – одна: она же внутренняя, она же и внешняя. Она не делится, как ломтик сыра или апельсин, на части. Но те, кто стремятся к вашему моральному, интеллектуальному и политическому порабощению, уже в течение трехсот лет культивируют идею о двух свободах: внутренней и внешней».
Ход рассуждений мыслителя XX века о матрице раба, господствующей в «Человеке советском», homo soveticus, развивает петербургский философ XXI столетия.
Алексей Платонов, кандидат философских наук:
«Отвечая на вопрос, как изменилось мировоззрение советского человека за последние 25 лет, следует однозначно сказать: никак. Оно просто не может меняться по определению – и надо признать, что homo soveticus – это вымерший вид. А тот симулякр, который за него выдают сегодня, – такой же фейк, как останки снежного человека, регулярно «обнаруживаемые» различными «исследователями». Наивно было бы полагать, что человек советский возник из ниоткуда, был импортирован или стал результатом грандиозных социально-экономических мутаций. Советскость, как и крепостничество, имманентны отечественному менталитету и были в разные периоды истории собраны по необходимости из имеющихся элементов в искомое произведение Франкенштейна. В этом смысле советский человек населял наши просторы всегда: он ниоткуда не приходил и уходить ему тоже некуда.
Не собирается он и менять свое отношение к власти и даже сам ее тип. Срабатывает диалектика господина и раба: последний настолько укоренен в своей роли, что диктует свои условия первому, не отпускает, держит в рамках своих привычек. Поэтому не приходится ждать его эволюции представлений о власти. Шпенглер писал, что национальное и глобальное обитают как бы на разных этажах и не мешают друг другу. Поэтому можно без ущерба для идентичности заимствовать религию или язык, в то время как политика и быт, жилище (которое можно интерпретировать как жизненное пространство) в полной мере отражают и вмещают национальный характер. Если организация «господского» пространства стала возможна благодаря наличию «раба», то, используя принцип обратной детерминации, можно попробовать редуцировать данный вид, лишив раба его привычного обиталища».
Документальная лента Сергея Лозницы разглядывает этих советских людей и вопрошает куда-то в будущее или даже в вечность: где вы? кто вы? куда вы идете? Зритель входит в состояние заданных режиссером вопросов. Крупные планы. Кажется, знакомые лица. Растерянный вид странно одетых людей.
А вот и молодой Путин отметился эпизодической ролью в хрониках. «Володя, Володя», – кто-то окликает невзрачного персонажа из свиты Собчака. Почему именно его? Почему до сих пор? Несмотря на обилие плакатов в кадре, плакатных ответов на все эти вопросы фильм не предлагает.
Всего три показа картины «Событие» пройдут ровно в те августовские дни, в которые 25 лет назад разворачивались реальные события тихого русского бунта. Примечательно и неслучайно то, что организаторами показов стали кинотеатр «Англетер», расположенный на Исаакиевской площади – на одном из главных мест массовых собраний ленинградцев в августе 1991-го, – и кураторы опального фестиваля документального кино «Артдокфест», на котором в декабре 2015 года прошла российская премьера «События». Тогда зал не вместил и половины желающих увидеть картину. Теперь у петербуржцев появился еще один шанс. Зачем сегодня смотреть этот фильм? Отвечает президент «Артдокфеста».
Виталий МАНСКИЙ, кинорежиссер, президент «Артдокфеста»:
«Эта картина, конечно, смотрится как глубочайшее разочарование в самих себе. В самом себе, потому что я застал путч в Ленинграде, я заканчивал свою единственную игровую картину на студии Германа. Все эти три дня я провел на улицах в бессмысленном строительстве баррикад, блужданиях и, как оказалось, никчемных разговорах – вместо того, чтобы действовать.
Для меня еще такая личностная дополнительная краска у этой картины: я был во всех точках, которые есть в фильме. И я себя не увидел, потому что меня там не было и никого там не было. Мы там есть – и нас там нет, потому что мы просто оказались слабаками. Очень жесткая картина, жестокая своей простотой и свойственной Лознице принципиальной антиконцептуальностью. И конечно, в сегодняшней России нам должны были дать пощечину этим фильмом. И мы должны подставить вторую щеку».
