Андрей Могучий: «Наивным ожиданиям пришел конец»
Худрук БДТ — о солидарности, суверенных границах искусства и специфике свободного мозга.
– «Театральное дело» тянется с мая. Однако большие художники, режиссеры недостаточно громко высказывают свое мнение. Почему?
– Я не верю в массовые заплывы. Не высказываются те люди в основном, которые находятся в глубине проблемы и знают о происходящем не по слухам, не из зрительного зала. Они не могут не взвешивать свои слова и поступки. Право каждого – выбирать свой путь.
После майских волнений, связанных с обысками у Кирилла, неадекватным поведением органов в «Гоголь-центре», когда актеров держали как заложников, возникла сильная цеховая солидарность, и кажется, не было человека, который бы не высказался, не подписал или не пошел к театру в знак поддержки своих коллег. Вершиной было наше письмо, с которым Женя Миронов дошел до самого верха и Путин сказал сакральное «дураки». Казалось, что худо-бедно, но сценарий будет развиваться в цивилизованном русле. Наивным ожиданиям пришел конец, когда арестовали Серебренникова. Начался второй, а теперь, после 4 сентября, уже третий раунд.
В театрах открываются сезоны, и уже многие высказались. У каждого есть свой персональный контекст, свое ощущение ситуации. Оно разное, но очевидно, что объединяет нас цеховая солидарность, тревога и надежда на справедливость и милосердие.
– Что в такой ситуации может сделать интеллигентный человек, от которого хоть что-то зависит?
– Во-первых, не провоцировать. Во-вторых – подумать, что ты хочешь реально. Какова твоя цель? Если ты хочешь помочь Кириллу, подумай сорок раз, что ты делаешь. Самое главное – максимально сделать все, чтобы со всеми людьми, проходящими по «театральному делу», обходились законно, не нанося вред ни психическому, ни физическому здоровью. Создать прецедент контроля за подобными процессами. Чтобы гуманизм, справедливость стали нормой.
– А что лично для вас значит арест Кирилла Серебренникова?
– Я хорошо знаю Кирилла. И первое, что я хочу сказать: я ему очень сопереживаю. Он находится сейчас в страшно стрессовой ситуации. Никому не пожелаешь оказаться под арестом даже дома, особенно художнику. Потому что – и я настаиваю на этом – художник имеет особое устройство нервной системы, особую тонкость кожи. Разрушить это очень легко, тем более такими методами, которыми поступили с Кириллом. Я выражаю ему искреннее сочувствие и желаю ему выдержать, не сломаться и остаться самим собой.
Второе: я никогда не поверю в тот абсурд, который ему инкриминируют. Что он якобы организовал преступную группу с целью хищения государственных средств. Не поверю просто потому, что у художника мозг устроен по-другому.
«Откройте «Этику» Станиславского: художник, человек с обостренными нервами, вообще не должен вникать в устройство «конторских дел», не должен соприкасаться с бюрократической машиной. Напротив, эта машина должна ему служить, а не эксплуатировать».
Ключевые слова – приоритет художника над «конторой», подчинение форм организации театра интересам художника. Не наоборот. Это важно понять. Я знаю Кирилла как художника чрезвычайно продуктивного, он невероятный трудоголик.
Украл – не украл, обналичил – не обналичил, подставили – не подставили… то полтора миллиона – то двести. Покажите факты. Факта воровства пока нет. Как с Малобродским через месяц выяснилось, что он посажен незаконно. Кто понес наказание за то, что он сидел месяц в тюрьме незаконно? Кто? Тогда накажите тех, кто его незаконно арестовал. Так и Серебренникову предъявлено обвинение, но фактов, подтверждающих вину, нет. Однако его «закрывают», не предъявив мотивацию для ареста.
– За такими показательными методами задержания должно стоять нечто большее, чем финансовые нарушения?
– Та экстравагантность, с которой все это происходило: ночью, под прикрытием тьмы, вытащить из кровати, засунуть в черный фургон, при свете луны везти девять часов в ржавых кандалах... Голливудский фильм. Человека, который не педофил, не убийца, не представляющий никакой опасности ни мне, ни вам, который ездил на все допросы по первому требованию. Это что такое? Почему он в клетке сидит на суде? Он что, Емельян Пугачев? Он что, убийца? Он что, кинется всем кадыки вырывать зубами? Вампир, что ли, какой-то? Я категорически не могу понять этого. Или это все делают «дураки», или это осознанный какой-то план, который раз за разом ухудшает отношение к нашей стране в глазах мирового сообщества.
Фото: ИТАР-ТАСС
– Как худрук одного из главных театров страны, с какими проблемами вы сейчас сталкиваетесь, чувствуете ли какую-то опасность лично для себя?
– Один пример. В 2014 году закончилась реставрация БДТ, реконструкция и техническое перевооружение. Она длилась несколько лет, проекты менялись, бюджеты тоже. Когда я вступил в должность худрука, первый год был посвящен стройке.
Несмотря на то что театр вернулся в родное здание на Фонтанке, 65, еще в 2014 году, нами до сей поры не приняты работы и оборудование. Вопросов по реконструкции много. Мы не раз оповещали Министерство о недопоставках, недоделках, о многом, в общем... При встрече министр сказал: «Подавайте в прокуратуру», – что мы и сделали. «Дело реставраторов», видимо, будет иметь продолжение, хотя, как я понимаю, там пока не до наших проблем, потому что то одно, то другое, а тут еще «дело бакланов». Бакланы ведут себя как отъявленные негодяи. Я бы посадил парочку в клетку для острастки за то, что они разрушают государственное имущество.
– Какие знаки творческому сословию подает власть «театральным делом»?
– Ну не знаю. Это уже, как у меня дочка говорит, «вангование». Мы сейчас все гадаем, пытаемся расшифровать: что это за код, что это за послание, от кого и кому? Битва башен Кремля? Устрашение типа «ты следующий»? А может, это бессознательные знаки, которые интуитивно подает нам власть?
– Что вы имеете в виду?
– Мне кажется, давно пришло время обозначить суверенные границы страны, именуемой Искусство. Определить конституцию, законы, по которым эта страна существует, определить специфику, уникальность, отличия. И не падать в обморок, если эти правила будут парадоксальным образом не совпадать с общепринятыми для жизни соцкультбыта.
Фото: Александр Петросян // Коммерсантъ
Искусство – это всегда путешествие в неизвестность. И в отличие от культуры занимается производством смыслов, а не их репродуцированием. Искусство – это своего рода «Силиконовая долина», свободная экономическая зона. Но вот такую «Силиконовую долину» можно организовать не по географического принципу, а во «внутренней Монголии», как называл ее Йозеф Бойс, где зайцы бегают, не зная границ…
– Это кажется абсолютной утопией в нынешние времена.
– Товстоногов в советские времена имел смелость говорить примерно следующее: в идее устройства стационарных театров была допущена роковая ошибка – она, система, абсолютно не учитывает художника. Система должна быть такой, чтобы она учитывала специфику каждого художника в отдельности, потому что все мы разные, мы все по-разному мыслим и не может быть универсальности и единообразия во всей художественной культуре. Примерно так.
«Я уверен, что процветание государства напрямую зависит от свободного развития искусства. В идеальном мире художник, если он художник, а не работник сферы услуг, может производить свой товар (назовем это так для удобства), только будучи абсолютно свободным».
Свободным от всяческих рамок и ограничений. Для этого нужна иная регламентация и изменение системы контроля над финансовыми расходами. Вопросы отпадут сами собой.
– Вы действительно считаете, что это возможно?
– Возможно все. То, что сегодня кажется абсурдом, утопией, завтра может оказаться реальным механизмом регулирования сложных взаимоотношений художника и власти. Например, серьезно и скрупулезно переработанная, с учетом всех нюансов творческого труда грантовая система, где главной единицей отчетности является факт художественного события.
Художник может год быть непродуктивен, а за ночь создать шедевр каким-то неизвестным науке способом. Это невозможно ни в свиноводстве, ни в бухгалтерском деле, ни в ракетостроении. Это особенная специфика свободного мозга.
Художник прежде всего отчитывается своим художественным продуктом, его отчет – творческий, а не финансовый. В этом смысле наказание для художника – это то, что он несколько лет не сможет выполнять свою работу, если его лишат гранта.
Кирилл выполнил задачу, которая перед ним ставилась. Он сделал проект «Платформа», проект «Гоголь-центр». Нравится это или не нравится кому-то – это реальный художественный продукт. И в этой логике финансовый вопрос вообще не будет стоять.
Правильно ли художник распорядился бюджетом – регламентируется только художественным результатом. Речь будет идти о целевом использовании репутации, таланта, способностей художественных.
Я отдаю себе отчет в утопичности и спорности высказанной мысли. Понимаю количество недоумений и недовольств, которые эта мысль может спровоцировать. Но мне представляется, что диалог о дальнейшей жизни в искусстве, о взаимоотношениях власти и искусства надо вести, пусть даже начиная с таких довольно абстрактных идей. К чему я, собственно, и призываю. Идеализм и абстрактные предположения могут стать импульсом для создания адекватной системы, реализованной в конкретных приказах, указах, инструкциях.
– А если спектакль не удался?
– Это тоже предмет для разговора. Пошили, к примеру, дорогую, замысловатую какую-нибудь обувь, к примеру, для Раскольникова или Треплева. Вышел артист на сцену, а эти ботинки ему – ну никак. Образ не складывается. Характер другой. Ботинки только мешают. Пробуем босиком. Все срастается. Ботинки не нужны. Деньги истрачены зря. То же про костюмы, реквизит, мебель. Это допуск, который необходим художественному организму: право на ошибку. И таких масса. Это ботинки, а если декорации не пошли? А Тарковский, который переснял полностью «Сталкера»? А Кустурица, который переснял «Аризонскую мечту»? Потому что художественная мысль всегда не знает следующего шага, она всегда идет за интуицией, имеет право ошибаться. Как чувственная природа может подвергаться арифметике? Область генерации художественных смыслов никак не учтена в системе существующей бухгалтерской отчетности.
– Вы готовы говорить с властью, которая посылает нам какие-то непонятные месседжи. Возможно, о новых формах функционирования тандема «художник и власть»? О возможности поправок в законодательстве?
– Вне диалога я не вижу перспективы движения. ХХI век должен стать веком диалога. Есть понятные, хотя и сложные темы, которые, безусловно, требуют неустанного, настойчивого продвижения. Жизненно необходимо менять систему так, чтобы в театральной истории не возникало таких трагических, абсурдных эпизодов, как пресловутое «театральное дело». Диалог нужен не только с властью. Диалог нужно налаживать и внутри сообщества. Нужно садиться за стол переговоров и не вставать, пока не выработаются положения, примиряющие все стороны. Пусть на это уйдут месяцы, годы.
Театр – очень пассионарная вещь, и в интересах общества, государства, власти иметь сильное, разнообразное, быстро и активно развивающееся искусство. Как говорил Даниил Дондурей, перестанут летать сложные ракеты, если перестанет существовать сложный человек, а сложного человека формирует сложное искусство. Это должны тоже отчетливо понимать люди во власти.
– Вы готовы объединиться с кем угодно на базе защиты Серебренникова, даже с людьми абсолютно противоположных взглядов?
– Кирилл должен быть на свободе, должен работать, это в наших общих интересах.