«Очнулся в детском доме, вокруг — такие же, как я, умирающие»
C Сергеем Степановичем Киселевым мы встречаемся в одном из классов Дома культуры Пролетарского завода. Он чуть запаздывает — у 88-летнего токаря только что закончилась трудовая смена.
В классе не жарко. Похоже, тут всё родом из СССР — и деревянные парты, и картонные пособия, и скрепленные рядами старенькие кресла с прохудившейся обшивкой из дерматина. Из актового зала, где репетируют концерт к годовщине блокады, доносится проникновенный женский голос: «Эх, дороги». «А можете спеть «Черный ворон»?» — спрашивает кто-то строгий, и его голос, усиленный микрофоном, разносится по коридору. «В общем, могу, только фонограммы у меня нет», — неуверенно отвечает солистка, и начинает петь без музыки. На втором куплете сбивается: забыла.
В этот момент появляется Сергей Степанович. Он входит семенящей походкой — маленького роста, опрятный, седые волосы аккуратно расчесаны, со смешной луковкой на макушке. В старомодном пиджаке, увешанном медалями. Слышит совсем плохо, вопросы приходится кричать ему прямо в ухо. Зато рассказывает удивительно хорошо и просто:
…Мама умерла, когда мне шесть лет было, меня усыновила старшая сестра, она была замужем за военным, и мы жили в Таллине. В начале войны нас так спешно вывезли в Ленинград, что разрешили взять с собой только мыльные принадлежности. Только мы из Таллина удрали, его и сдали. Мы жили в Кронштадте, у старшего брата, когда началась блокада. Не было ни пить, ни есть, ни обогреться.
Какая может быть жизнь, если ничего нет для человека? Учебы не было, только бомбежки, обстрелы, воздушная тревога. Я начал умирать от голода, потерял сознание. Очнулся ночью в изоляторе детского дома, вокруг дети — такие же, как я, умирающие. Хорошо, что меня туда взяли, иначе бы не выжил.
Потом детский дом перевели из Кронштадта в Питер, а в 43-м — в Ярославскую область. Уезжало нас человек 150, на барже, под покровом темноты. Немцы начали бомбить. Подошел буксиришко и потащил нас под обстрелом к берегу.
Воспитатели кричат: «Спасайтесь, кто где может!» Мы в лес побежали, много было убитых и раненых. Утром меня в лесу нашла воспитательница, разбудила. Собрали, кто живой остался: у каждого ребенка на руке была повязка — имя, год рождения.
Довезли до Рыбинска, потом на беленький теплоход посадили, привезли в Углич, и через приток Волги — в село Климатино. И столько там народу вышло нас встречать, женщины в основном. Все знали, что привели ленинградцев. Несли что-то поесть, кто кусочек хлеба, кто еще что-то. А мы были такие страшные! Не дети, а старики — кожа и кости. Все плакали, глядя на нас.
В детском доме держали до 14 лет, тех, кто старше, отправляли работать. В 1944 году нас привезли домой. Ох как мы радовались! До нас в Ленинград никого не отправляли, мы первые были. Очень радостно было вернуться. Меня токарем записали, в ремесленное училище на Карла Маркса, там общежитие было.
Потом приехала родственница и позвала меня обратно в Кронштадт. Я устроился токарем на Кронштадтский морской завод. Там и строительство кораблей, и новейшая техника, и лучшие специалисты, и мысли передовые. Корабль строился на глазах, я прямо в доках работал. Я так свою профессию освоил, что меня называли профессором.
Фото: Мария Лащева
Но время шло, в 65-м году я уже имел двоих детей, семью, а с жилплощадью было неважно, и я в Ленинград перебрался. Услышал в разговоре между работягами, что Пролетарский завод осваивает валы гребные. Пришел туда, и мы наладили выпуск этих гребных валов, я с самого начала там был. Из Москвы ко мне даже за консультацией приезжали, потому что я валы выпускал отличного качества, и с кораблей командиры приезжали, благодарили — корабль не трясет, потому что вал сделан не кривой, приборы показывают хорошо.
У меня было личное клеймо чуть ли не 50 лет — вот это человеку доверяют. Последний раз лет пять назад женщина приезжала, звала на завод к ним в Подмосковье, не получались у них валы. Я описал им технологию, как я их делаю, но сам думаю — куда я поеду, зачем, одному жить — это надо стирать и варить… Я и отказался.
...Еще при СССР приезжала к нам делегация с замминистра во главе, целая капелла, благодарить за труд. Он спрашивает, что и как, какие награды у вас? А я ему так хитро и говорю: «Ночь темна, и ни одной звездочки». И он мне пообещал звезду Героя Труда. А потом, когда эту звезду привезли на завод, то отдали ее другому! Совершенно в другой цех… Того мужика уже и в живых нет лет десять. Мафия, что ли, какая была? Парторг цеха плохую характеристику написал: «не передает опыт молодым, поставил себя выше коллектива». Видимо, не пришелся я ко двору у начальства. Обещал разобраться генеральный директор завода, но умер. Журналист приходил, спрашивал — пропал.
...Больничный лист уже лет 50 не получал. Кто-то чихнул — и побежал сразу к врачу, «ай-ай». А я лечусь по-своему: чесноку на ночь, чтобы днем на человека не дышать. Не болею, давление каждую неделю измеряю. Боженька хранит. Работаю честно я, человек тоже честный. Потому что пережить такое страшное и работать, а самому нет-нет, а скоро 90! Но вот то, что так меня свалили со звездой, это нехорошо.
...Почему я до сих пор работаю? Вы знаете, я как-то считаю, ну что я, как хорек, буду спать дома. Тут хоть дело делаю, общение, коллектив. Что я буду делать без работы? Пиво я не пью, водку совсем чуть-чуть.
Тяжело только работать без помощника, 70 тонн вал гребной, огромный, я возле него как муха, меня и не видно. Спрашивают, чего я не беру помощника. Я говорю — давайте хоть десять, только чтобы работал качественно. Они промахиваются — на миллиметр, на семь десятых, а там важны сотые! Опыт приходит с годами, а они еще молодые, только чуть ума наберутся — и в армию пора. А после службы к нам не возвращаются. Откровенно говоря, очень мало платят, а работа ответственная.
Жены нет, жена умерла, царство ей небесное, будет 14 лет в июле. Соседка приютила, хорошо, что приютила: обиход и все такое. Жизнь идет нормально. Внук еще у меня, я ему помог университет закончить, аспирантуру, диссертацию только он, жаль, защитить не смог. Не выпивает, не курит. Работает где-то на компьютере, но тоже обижается, что плоховато платят. Ну я помогаю, конечно. Пенсия у меня 33 700, вот какая у меня пенсия! Здесь хоть не обидели.
Живу на площади Победы, добираться до работы недолго, приблизительно час. Только вот вечером транспорт ждешь-ждешь, не дождаться, до чего паршиво ходит другой раз...
Беседовала Мария ЛАЩЕВА