Не понимаю, почему они не разочаровались в жизни
26 марта — День бездомного человека.
Я давно лежу в туберкулезной больнице, и неизвестно, сколько еще тут проторчу. И впервые здесь столкнулась с людьми, которых в обычной жизни мы не замечаем и брезгливо обходим: с бездомными, живущими на улице годами и даже десятилетиями.
Мне зазнаваться не приходится: после того как по собственной глупости потеряла квартиру, я с ними на одной социальной ступени, и знаю, что такое быть бомжом. Но я уверена, что выкарабкаюсь и буду жить иначе. Когда-нибудь… как-нибудь… А пока у нас общий дом — туберкулезная больница (сокращенно — тубанар).
Ксюшка
…Мы с Ксюшкой пьем чай. Я тут хозяйничаю немного, поэтому только что на весь коридор орала: «Кто опять не выключил свет в туалете?!» На шум из палаты вышла соседка и созналась с таким виноватым видом, что я забыла про дурацкий свет и позвала ее есть печенье, которое накануне привезли друзья. Ксюшка печенье долго вымачивает в чае и деснами отламывает маленькие кусочки. Зубов у нее нет совсем, как у глубокой старухи. А ей всего 35, и просит она себя называть именно Ксюшка.
Ксюшка. Фото Лены Лукьяновой, "Новая"
Ее мама умерла при родах, а отец — когда ей было 11 лет. В этом возрасте она оказалась на улице. Из детдома сбежала от несвободы: гулять приходилось по расписанию, есть по расписанию, спать по расписанию. Я даже представить не могу, как можно жить на улице почти четверть века, а ей такая жизнь — само собой разумеющееся. Под чай с печеньем она мне рассказывает, как по утрам первым делом идет в макдак. Не за свежим кофе или бургером, а умыться и причесаться. Завтрак — потом. Для этого надо в супермаркете украсть немного еды, такой, что легко спрятать в рукав или за пояс: баночку паштета или сырок. А чтобы охранники не приставали, для отвода глаз берет дешевый батон.
Перекусив, Ксюшка идет к церкви просить денег. Говорят, что в крупных городах у каждой церкви свои нищие. «Неправда, — трясет она головой, — никто нас не гоняет. Менты подходят, но редко».
За несколько часов набирается от 500 до 1000 рублей, которые тут же уходят на обед, сигареты и спиртное. Больше расходов никаких нет, иногда по необходимости покупает трусы или носки. Всю остальную одежду бездомным раздают в церкви или на специальных пунктах.
Ксюшка спокойно говорит о себе — бомж. Ее это слово не коробит. Летом она ночует на лавочках в сквере, «на природе», и даже гордится, что может позволить себе такую роскошь — спать под звездами. Зимой — в подъезде или на вокзале. Чтобы не выгнали, дает сто рублей дежурному.
Боится она мало чего, всякого повидала. На вопрос про самое страшное вспоминает драку с мужиком, который в кустах пытался изнасиловать девушку, а она защитила. Тот разбил пустую бутылку, порезал Ксюшку и убежал. Ее без сознания привезли в больницу. Спасенная девушка приходила с мамой благодарить, даже деньги предлагали. Ксюшка говорит, что не взяла. Типа какие деньги, просто девчонку защитила.
Филипповна
Пока мы болтаем, в палату заходит Филипповна.
Галя. Фото Лены Лукьяновой, "Новая"
Наше знакомство началось не очень приятно. Ближе к ночи в больницу по скорой привезли тетку, медсестры ее знали уже как родную. Проваленный беззубый рот, куртка непонятного размера, в руках пакет с барахлом. Санитарка привела ее в палату, постелила белье. Та завалилась было спать прямо в куртке, но ее заставили раздеться и натянуть ночнушку. Сумка с вещами осталась лежать под кроватью, а палату заполнил запах тяжелого перегара.
Ее звали Галя, но после того как мы на отделении поставили спектакль, все, включая медсестер и санитарок, зовут ее Филипповна. С представлением это я всех взбаламутила. Ну что бомжи видят на улице? Менты, вокзалы, подъезды, бухло. Какие, к черту, спектакли? Церковь или воровать в магазине — вот и весь спектакль. А тут выпало чуток спокойной жизни, после выписки — опять на улицу. Придумали всем роли: Ксюха была Питоном Аркадьевичем, а Галя — Филипповной. Так имя за ней и закрепилось. Говорит, и после больницы будет так себя называть.
Филипповне за шестьдесят. 20 лет живет на улице. В прошлой жизни были мама, муж и квартира. В девяностые родные ее умерли, она осталась одна и запила — от скуки и одиночества. В один прекрасный день собутыльники, которые не переводились, дали подписать какие-то документы. Так она лишилась квартиры. В милицию разбираться не пошла, подумала: кто поверит алкашке.
Филипповна в отличие от Ксюшки не стоит у церкви, а собирает пивные банки, помогает выносить мусор. Зимой ночует в подъезде. На вопрос, не боится ли, что выгонят, говорит, что знает, куда идти, а куда — нет, и если не пакостить в подъезде, все будет хорошо.
А еще она рассказывает про мир электричек. Когда ночью составы уходят в депо и на запасные пути, в них собираются на ночевку бездомные. Каждый вагон поделен — чужого могут избить. Филипповна боится беспредела электричек и старается туда не ходить.
И у Ксюхи, и у Филипповны нет паспорта и привычки выключать за собой свет в туалете. Это для домашних людей рефлекс, а на улице выключателей нет. По той же причине не закрывают дверь в палату: на уличных дверях почти везде стоят доводчики.
У Ксюшки паспорта отродясь не было. «Зачем, — говорит, — он мне? Потеряю, потом восстанавливать». Филипповна живет без паспорта три года. Посеяла по пьянке. Отсутствие документов им никак не мешает: официальных доходов у них нет, а на покурить или вкусненькое добывают деньги даже в больнице. Например, помогают медсестрам складывать пакеты или бинты, а те дают им за это сигареты или сто-двести рублей, бывает, приносят из дома домашнюю еду — побаловать.
Мои соседки по палате обе добрые, отзывчивые, и что больше всего поражает — не до конца разочарованы в жизни. Мне до сих пор не понятно, чем это объяснить. Многое понимаю, а это — никак.
Мария ВЛАСОВА