Петропавловский вальс
Вечерний октябрь на Заячьем острове – это, наверно, уже начавший мерзнуть в Кронверкской протоке зайчик на столбике, это последние закатные отсветы ушедшего лета над Петропавловским собором... В один из таких вечеров, как только куранты на башне отбили семь ударов, в атриуме Комендантского дома началось удивительное действо: маленький, похожий то ли на клоуна, то ли на какого-то гофмановского персонажа человек накинул на голову желтый вязаный мешок с голубым орнаментом в виде клавиатуры и худыми пальцами начал ударять по клавишам стоящего в центре зала старинного черного рояля.
При этом время от времени из-под мешка доносились отрывки бормотания: «Музыка – это как бы Архимед... Она меняет место и путешествует... Эту ноту «ми» я должен вовремя взять... Но как ее взять?..» Потом музыкант, видимо, все-таки «взял», и под высокими стеклянными сводами зазвучал, запел, заголосил «Октябрь» Чайковского из альбома «Времена года»... «Обычно его играют так, – музыкант заиграл плавно, грустно... – а я играю так: облака, из них идет дождь, он как бы вырвался из туч, капли бренчат... Здесь слышны модуляции... Музыка и мелодия – это разное»... Оборвав вдруг музыку (или мелодию), музыкант встал, начал ходить по залу, размахивая руками, жаловаться то ли себе, то ли публике, что «сегодня рояль плохой, расстроенный... холодно, что ли... Осень... Что-то случилось... При всем желании не могу...» Потом, приподняв мешок, посмотрел, в какой стороне находится рояль, вернулся к нему, сел на скамейку, снова опустил на лицо мешок, поерзал... «просто не знаю, как играть». Вдруг лег на скамейке на спину, вытянув ноги в штанах с бахромой под рояль, и в такой позе, вслепую, стал играть. Если кто-то в зале и улыбнулся, то восторженно, а некоторые слушательницы закрыли глаза и открыли ладони для медитации... «Октябрь» снова стал петь, тосковать, напоминать, что-то обещать... Вдруг все смолкло, музыкант вскинул руки, выкрикнул: «Все же у меня получилось!» и, не оглядываясь, пошел из зала...
После перерыва он – на этот раз в коричневом рембрандтовском берете и черных пластмассовых очках – продолжил действо. Сквозь набатные удары победно пробивались бессмертные «Во поле березонька стояла», «Сулико», и постепенно слушатели, как под гипнозом, начали вставать со своих мест и собираться вокруг теперь уже гремящего рояля... «Все боятся, что я рояль разрушу, а я еще ни одной струны не порвал», – приговаривал музыкант, переходя на что-то веселое, бравурное, и пальцы его высоко и пружинисто отскакивали от клавиш... «Это мой Петропавловский вальс, – объявил он. – Я люблю Петропавловку, я, наверное, татуирован Петропавловкой, потому что она не трональна, а вот улица Росси – трональна, – непонятное поначалу слово «трональна» музыкант почти пел. – ...Петр был не тронален... Все думают, что царь – это... – и под пальцами музыканта зловеще загремели аккорды государственного гимна, – а Петр был велик, как величественна осень... Какая власть, такая и музыка... Сегодня в музыке нет романтизма...» И, запрокинув профиль средневекового чародея, окончательно ушел в свой Петропавловский вальс с кружением листвы, бастионов, собора, ангела на нем в темных тучах... «Ну, вот и все», – музыкант неожиданно встал. Подбоченясь, отошел от рояля и вдруг лихо, с каким-то радостным выкриком сделал в воздухе пируэт...
Когда куранты пробили девять ударов, из освещенной двери Комендантского дома начала выходить толпа. С такими отстраненными лицами выходят, наверное, после сеансов снятия порчи от колдунов и магов. Кто-то кому-то говорил: «...Понимаешь, художник, музыкант – это уже не норма, а если гений?..» – «Что это за вальс? Разве это вальс?!» – «Он же сказал примерно: «Какое время, такой и вальс». – «Говорят, у него рояль может плакать женским голосом...»
В темном дворе на стене забора все еще белела афиша концерта Олега Каравайчука.
Эмилия КУНДЫШЕВА
фото Юрия БЕЛИНСКОГО