Сварливый старческий задор

фото Дмитрия ГУСАРИНА
А по лицу судить можно – уж в старости-то точно! Сколько любой из нас вспомнит лиц, которые с годами стали красивее, приобрели настоящую значительность. Лиц, на которых явственное выражение ума и опыта не стерло притом отпечатка доброты и внимательности к людям. Наверно, такими были лица тех, кто протестовал против ввода войск в Чехословакию и Афган, против ареста Синявского и Даниэля или суда над Бродским. Но таких не видать на нынешних митингах – там другое: «Старуха чешет мертвый бок. / Се вид Отечества, лубок» (как писал как раз Бродский).
Должна ли пенсия быть достаточной, чтоб хотя бы поддерживать жизнь материальной оболочки ее получателя? Разумеется. Следует ли тех, кто по немощи своей не может заработать на оплату врачей и лекарств, лечить бесплатно? Конечно! – это вопросы совершенно недискуссионные. Как поступает государство, оставляя сирых и убогих еще и беспомощными? Очень плохо оно поступает, и вообще власть, все видят, ведет себя глупо, лживо и бездарно. Но из того, что начальство – скверное, еще не следует автоматически правота его нынешних митингующих оппонентов.
Прежде всего надо заметить, что в самом деле немощные по массовым мероприятиям не бегают – и, право, диву даюсь, какие крепкие у нас пенсионеры: зимой пешком от Смольного до Дворцовой – сколько ж нерастраченных сил и здоровья надобно иметь! Ей-богу, озирая сии физкультурные подвиги, начинаешь сомневаться, так ли уж нужны полугодовые запасы таблеток, произведенные, как нас уверяют, этими самыми льготниками.
Что же пробудило «сварливый старческий задор», который Тютчев полагал «старческой любви позорней»?
Совершенно очевидно, что у борцов с монетизацией отобрали совсем не то, о чем они плачутся. На самом деле у них отнят сжигатель времени. Наибольший протест вызвало усекновение бесплатного проезда в городском транспорте. Но – а куда они ездили? Когда бестолковая и суетливая бабка яростно вытаскивает из вагона свою колченогую тележку, вот в тот момент, когда она едет колесами по окрестным ботинкам, а концом проволоки, которой приторочена к раме картонная коробка, рвет чужую одежду, – вы не задумывались о содержимом этой мобильной помойки? Лично знаю одну такую бабку – она тащится на другой конец города за картошкой дешевле на двадцать копеек и за постным маслом дешевле на тридцать. А еще есть целая генерация старух, подбирающих на овощебазах подгнившие апельсины и яблоки, вырезающих гниль и торгующих тем, что осталось, возле магазинов. И целая прослойка стариков, торгующих там же всем ассортиментом знаменитой кучи Плюшкина – на газетках разложены именно что «старая подошва, бабья тряпка, железный гвоздь, глиняный черепок», рухлядь никому не нужная и не способная пригодиться решительно ни на что. Эту грязную, ржавую, протухшую дрянь кто-нибудь покупает? Нет, конечно, – но ведь и не в коммерции цель. Просто стояние у магазинного крыльца или вдоль забора, бодро огораживающего очередную уплотнительную застройку, помогает истребить время. Как и бесплатные поездки за тридевять земель. А всевозможные поликлинические, сберкассовые и жилищно-коммунальные очереди – это ведь клубы пенсионеров, где на самом деле реализуется рекламный слоган одного из операторов сотовой связи – «Люди говорят!». Человек проснулся – и перед ним открывается огромное пустое пространство дня, много-много часов, а в каждом – много-много минут, и каждую надо пережить. В богатых странах пенсионеры лечатся от безделья путешествиями. В бедных – огородничеством, консервированием, очередями, сплетнями, митингами и т. п.
Вовсе не призываю возродить опыт Спарты, где престарелых граждан полиса, утративших кондиции, сбрасывали со скалы. Просто не могу не помнить и другой опыт личного общения – драгоценный. Имею честь состоять в знакомстве со многими весьма немолодыми людьми, которым времени категорически не хватает. Один профессор-синолог в свои семьдесят девять должен срочно сдать очередные переводы древнекитайских рукописей. А другая не менее почтенная дама разрывается между студентами, статьей в научный сборник и консультациями, о которых ее просят иностранные коллеги. А третья – филолог, 1910 года рождения, говорит: «Ясное дело, уже много лет, значит, пора умирать. Но я каждый день работаю, и потому ход времени меня не тяготит». А четвертый, профессор-театровед (род. 1918), на мой вопрос: «Давно ли у вас компьютер?» – отвечает: «Уж лет пять. И я далеко не универсально им пользуюсь – большей частью как пишущей машинкой. Но вот новую книгу написал на компьютере».
И дело не в роде занятий. Напротив моего дома – крохотная слесарная мастерская «У Васильича»: этот Васильич – крепкий дедок с золотыми руками, сорокалетним опытом – и свежеприобретенным знанием новомодных замков и зонтиков. А в Театре Комедии, например, работала замечательная тетя Паня – она мастерски шила сценические половики чуть не до девяноста. Думаю, каждый знает (и любит) такого профессора и такую тетю Паню.
Пуста или полна жизнь человека в старости, зависит от него. Кроме того, жизнь другого может быть для тебя бесценна: ребенка для родителей и наоборот, любящих – друг для друга. Но повышенная серьезность в отношении к жизни своей собственной очень смахивает на глупость. Того, кто рьяно требует от государства, чтобы оно хоть лопнуло, но поддержало биологические функции его организма, хочется спросить: а зачем? Чтобы пустое бессмысленное существование длилось бесконечно? Потому что те, у кого оно не пусто и не бессмысленно, – они-то ведь не требуют. Внутреннее достоинство не позволяет. Да и просто за недосугом.