Это наш город!
Историческое здание гостиницы «Англетер» превратили в пыль
C такой речовкой ленинградцы впервые вышли на улицы еще в марте 1987-го
Мальчики с Исаакиевской
Мне 40 лет. Я сижу на крыше – здесь, в поднебесном безлюдье, самое лучшее место для свиданий с Городом. Хотя вчера мы и обнимались с ним внизу, когда вдруг нестерпимо захотелось прижаться щекой к приговоренному дому на Петроградской. «Миленький, – шептала ему тихо-тихо, – пожалуйста, держись, прошу тебя…» Он старый, с морщинами трещин, подслеповато щурящий мутные окна. Но мне не нужен никто из этих поигрывающих бетонными мускулами великанов – молодых хамов, оттирающих локтями по-питерски сдержанных интеллигентов в потертых кровельных шляпах.
Если посмотреть вправо, стараясь не зацепиться взглядом за разрывающие горизонт стрелы башенных кранов, поймаешь солнечный зайчик, дружелюбно посланный златоглавым Исаакием. Двадцать лет назад он, стоя за нашей спиной, давал ощущение такой мощной защиты, что вместе нам было совсем не страшно. Даже когда площадь стали заполнять солдаты внутренних войск. Трое суток эта площадь была нашей. Бульдозеры, подступавшие к «Англетеру», не решались сунуться в людское море, раскинувшееся под его стенами, – такое удивительно теплое и живое для нас и так напугавшее разгулом стихии тогдашних обитателей Мариинского дворца.
Сумасшедше пахло весной. Сам воздух был наполнен любовью, дружеством, и голову кружил пьянящий вкус впервые отпитой свободы. К нам, затеявшим всю эту бузу участникам Группы Спасения, подъезжали на сверкающих мотоциклах суровые рокеры, такие брутально немногословные – просто ставили перед фактом, что берутся нас охранять, «если что». Приходили артисты гастролировавшего в Питере Ленкома – вечером пели вместе под гитару, сидя под строительным забором. Уходя, они на нем и расписались: «Артисты Москвы с вами!» Наведывались бабушки из окрестных домов – приносили чай в термосах, пирожки, теплые пледы.
Потертые пальто профессоров Пушкинского Дома, клепаные куртки панков, хипповские фенечки, разноцветные хаеры и аккуратно сложенные на головах учителок «халы», широкополые шляпы художников – каких только оттенков не было в едином многоцветном калейдоскопе тех дней стояния при «Англетере». Каждый сюда пришедший преодолел страх, чтобы выйти на первую столь массовую в СССР не санкционированную демонстрацию и, встав плечом к плечу, заявить: «Мы не позволим! Это наш город!»
Как только не называли нас в прессе. От «мальчиков с Исаакиевской», действующих «по указке западных спецслужб», до «экстремистов» и «политиканов». У нас для ответа имелся только самиздат, изрядно обогатившийся за это время пародиями на партийно-советские СМИ (на статью «Мальчики с Исаакиевской» мне, помнится, пришлось ответить памфлетом под названием «Ваша дочь – сын!»). И еще у нас были улицы да прораставшие побегами вольнодумства площадки окраинных ДК, на одной из которых дали спектакль «Самосуд Группы Спасения». От имени власти сами предъявили себе внушительный перечень обвинений: от «спасения дома барона Дельвига в целях подкопа под Ленметрополитен» до «патологической борьбы с городом как с живым организмом в целях преступной музеефикации». Мы же, собственно, повинны в появлении первого документа, регламентирующего (на деле – ограничивающего) проведение массовых уличных акций – до тех пор просто никому в голову не приходило, что граждане могут что-то демонстрировать не только 1 мая и 7 ноября. Ленгорисполком издал распоряжение, предписывающее подавать заявки не менее чем за 10 дней (потом аналогичное постановление появилось уже на федеральном уровне).
Хармство – здесь
Участников англетеровских событий выгоняли с работы и отчисляли из институтов, комитетчики таскали на профилактические беседы и обещали всякое страшное, а менты попросту винтили и распихивали по «обезьянникам». Но уже никто из нас не сомневался в том, что они – проиграли. Несмотря на то, что «Англетер» снесли. Пока мы, дураки-предводители, заманенные в Мариинский Валентиной Матвиенко (тогда – заместителем председателя Ленгорисполкома), выслушивали ее заверения в том, что «никто ничего сносить не собирается», застоявшаяся в часовом ожидании цепочка внутренних войск двинулась в наступление, оставшихся без лидеров митингующих «рассеяли» и подогнанная с тылу строительная техника сделала свое черное дело.
Выбежав на площадь, я увидела только завесу оседающей над обломками пыли. Люди плакали. Стоявшие перед ними солдаты отводили глаза. По щеке одного из них тоже скатилась слеза – я до сих пор помню лицо этого покрасневшего лопоухого мальчишки в шинели.
Ковалев (наш бессменный неформальный руководитель) на такие глупости никогда не отвлекался. Не успело облако пыли рассеяться, как он уже возвышался над толпой, влезши на какой-то ящик, ораторствовал: «Товарищи! Борьба не окончена!» В его речи мерещились ленинские интонации. Спустя несколько месяцев он станет одним из тех депутатов Ленсовета, что впервые придут в городской парламент не через обкомовско-горкомовские списки, а в результате действительно свободных и честных выборов. Уже который срок Алексей Анатольевич отмотал в Мариинском. И как не похожа последняя выборная кампания на ту, первую.
Вот вспомнилось. Очередное наше спасенческое безобразие, на этот раз учиненное во дворе дома, где жил Даниил Хармс. На арке с улицы Маяковского болтается кухонная разделочная доска, прикидывающаяся указателем: «Хармство – здесь. Выпадение старух гарантировано». Люди в штатском, приехавшие на черной «Волге» с характерными номерами, изо всех сил пытаются сохранять невозмутимость, оторопело наблюдая за тем, как по двору на велосипеде с клаксоном колесит дурацкая девка в красных чулках, из окна периодически плюхаются на асфальт чучела старух в натуральную величину, а посреди всего этого великолепия раскачивается на стремянке Ковалев с накладной бородой, в каком-то бомжацком пальтеце, и время от времени прерывает чтение Хармса обращением к своему другу и соратнику: «Вася, надо пойти узнать – зарегистрировали меня кандидатом в депутаты или нет?!..»
Вместо тупых агиток распространяли листовки с выдержками из стенограммы речи Достоевского (его дом тогда удалось отстоять, не допустить запланированного сноса):
«Выступления молодых людей под моими окнами на Владимирском проспекте в защиту членов моей семьи, моего творчества и прав человека недаром замалчиваются сегодня реакционной прессой! Это беспрецедентное событие в жизни города! Его необходимо правильно оценить, не изыскивая мелких поводов для компрометации, ибо в целом событие, безусловно, искренне и неподдельно выражает гражданские чувства горожан, неравнодушных к судьбе Петербурга.
В тяжелые для меня дни, когда я лишился крова, кота Варфоломея, трех центнеров рукописей, руку помощи мне протянули они – бескорыстные подвижники экологии культуры, предоставившие мне и жилье, и кота, и страницы своего рукописного журнала».
А хамы по-прежнему заседают
В то время, чтобы узаконить наше неформальное объединение, требовалось зарегистрировать в Горкоме ВЛКСМ Устав Группы Спасения. Всякая формализация была нам чужда и противна, что сказалось и на тексте сочиняемого устава. В раздел «формы деятельности» включили, например, такие пункты, как «тайное привлечение к своей деятельности представителей ведомств и аппарата управления, обладающих выраженным гражданским сознанием». Все эти откровенно идиотские пассажи были изрядно сдобрены не менее идиотскими, но привычными бюрократскому уху и глазу заверениями о намерениях способствовать, крепить и приумножать.
К нашему изумлению, представленный устав не вызвал никаких нареканий и был зарегистрирован. Завершавший его раздел «Ликвидация» гласил: «Фактическая ликвидация Группы Спасения произойдет в том случае, когда последний ее член перестанет ощущать себя таковым».
Мы давно не проводим никаких сходок. С кем-то не видишься годами. Но, встречая своих на митинге против «Газпром-Сити», обнаруживая знакомые лица на подпольной встрече с делегатами ЮНЕСКО, натыкаясь на фамилии былых соратников в перечне подписантов открытого письма против уничтожения старого Петербурга, всякий раз получаешь подтверждение тому, что «ощущать себя таковыми» мы не перестали.
В этом году 18 марта (день сноса «Англетера», совпавший с Днем Парижской коммуны) Группа Спасения встретила двадцатилетие памятных событий вместе с Живым Городом – молодым общественным движением, сплотившим сегодняшних защитников Петербурга. «Наши дети», – ласково называют их «ветераны». Что в некоторых отдельных случаях следует воспринимать буквально. Среди новых заводил – Лиза Никонова. Осенью 1986-го родители-архитекторы в сумке принесли Лизу прямо из роддома к Дому Дельвига, где проходила первая акция Группы Спасения. Трубачи на крыше, ожившие по воле Интерьерного театра петербургские памятники, лицейская речь Куницына с балкона… И чего еще можно было ожидать от ребенка после такого первого выхода? Хорошие дети выросли у спасенцев.
Двадцать лет назад, в марте 1987-го, петербуржцы впервые вышли на площадь, чтобы заявить: «Это наш город!» Под таким же лозунгом маршировали по Невскому несогласные 3 марта 2007-го. Сегодня, как и тогда, несогласных называют «экстремистами» и «провокаторами». Риторика тех, кто и тогда прятался от народа за спинами людей в форме, не изменилась. Валентина Матвиенко снова у власти, а мы опять выходим на улицы.
Историческое здание гостиницы «Англетер» власть (тогда еще советская) снесла двадцать лет назад, а многотысячный митинг в его защиту разогнала. Но первые уличные выступления в Ленинграде породили массовое демократическое движение, смывшее в итоге местную партийную элиту. Пошедшая от Питера волна, разрастаясь и набирая силу, понеслась по всей стране.
По прошествии времени, после отлива на берег выбросило знакомых персонажей – некоторые из них с успехом закрепились на властных высотах. Сегодня они снова – от имени всевозможных мегапроектов – выносят приговор Городу.
Мальчики с Исаакиевской
Мне 40 лет. Я сижу на крыше – здесь, в поднебесном безлюдье, самое лучшее место для свиданий с Городом. Хотя вчера мы и обнимались с ним внизу, когда вдруг нестерпимо захотелось прижаться щекой к приговоренному дому на Петроградской. «Миленький, – шептала ему тихо-тихо, – пожалуйста, держись, прошу тебя…» Он старый, с морщинами трещин, подслеповато щурящий мутные окна. Но мне не нужен никто из этих поигрывающих бетонными мускулами великанов – молодых хамов, оттирающих локтями по-питерски сдержанных интеллигентов в потертых кровельных шляпах.
Если посмотреть вправо, стараясь не зацепиться взглядом за разрывающие горизонт стрелы башенных кранов, поймаешь солнечный зайчик, дружелюбно посланный златоглавым Исаакием. Двадцать лет назад он, стоя за нашей спиной, давал ощущение такой мощной защиты, что вместе нам было совсем не страшно. Даже когда площадь стали заполнять солдаты внутренних войск. Трое суток эта площадь была нашей. Бульдозеры, подступавшие к «Англетеру», не решались сунуться в людское море, раскинувшееся под его стенами, – такое удивительно теплое и живое для нас и так напугавшее разгулом стихии тогдашних обитателей Мариинского дворца.
Сумасшедше пахло весной. Сам воздух был наполнен любовью, дружеством, и голову кружил пьянящий вкус впервые отпитой свободы. К нам, затеявшим всю эту бузу участникам Группы Спасения, подъезжали на сверкающих мотоциклах суровые рокеры, такие брутально немногословные – просто ставили перед фактом, что берутся нас охранять, «если что». Приходили артисты гастролировавшего в Питере Ленкома – вечером пели вместе под гитару, сидя под строительным забором. Уходя, они на нем и расписались: «Артисты Москвы с вами!» Наведывались бабушки из окрестных домов – приносили чай в термосах, пирожки, теплые пледы.
Потертые пальто профессоров Пушкинского Дома, клепаные куртки панков, хипповские фенечки, разноцветные хаеры и аккуратно сложенные на головах учителок «халы», широкополые шляпы художников – каких только оттенков не было в едином многоцветном калейдоскопе тех дней стояния при «Англетере». Каждый сюда пришедший преодолел страх, чтобы выйти на первую столь массовую в СССР не санкционированную демонстрацию и, встав плечом к плечу, заявить: «Мы не позволим! Это наш город!»
Как только не называли нас в прессе. От «мальчиков с Исаакиевской», действующих «по указке западных спецслужб», до «экстремистов» и «политиканов». У нас для ответа имелся только самиздат, изрядно обогатившийся за это время пародиями на партийно-советские СМИ (на статью «Мальчики с Исаакиевской» мне, помнится, пришлось ответить памфлетом под названием «Ваша дочь – сын!»). И еще у нас были улицы да прораставшие побегами вольнодумства площадки окраинных ДК, на одной из которых дали спектакль «Самосуд Группы Спасения». От имени власти сами предъявили себе внушительный перечень обвинений: от «спасения дома барона Дельвига в целях подкопа под Ленметрополитен» до «патологической борьбы с городом как с живым организмом в целях преступной музеефикации». Мы же, собственно, повинны в появлении первого документа, регламентирующего (на деле – ограничивающего) проведение массовых уличных акций – до тех пор просто никому в голову не приходило, что граждане могут что-то демонстрировать не только 1 мая и 7 ноября. Ленгорисполком издал распоряжение, предписывающее подавать заявки не менее чем за 10 дней (потом аналогичное постановление появилось уже на федеральном уровне).
Так выглядит обновленный отель, возникший на месте прежнего
Хармство – здесь
Участников англетеровских событий выгоняли с работы и отчисляли из институтов, комитетчики таскали на профилактические беседы и обещали всякое страшное, а менты попросту винтили и распихивали по «обезьянникам». Но уже никто из нас не сомневался в том, что они – проиграли. Несмотря на то, что «Англетер» снесли. Пока мы, дураки-предводители, заманенные в Мариинский Валентиной Матвиенко (тогда – заместителем председателя Ленгорисполкома), выслушивали ее заверения в том, что «никто ничего сносить не собирается», застоявшаяся в часовом ожидании цепочка внутренних войск двинулась в наступление, оставшихся без лидеров митингующих «рассеяли» и подогнанная с тылу строительная техника сделала свое черное дело.
Выбежав на площадь, я увидела только завесу оседающей над обломками пыли. Люди плакали. Стоявшие перед ними солдаты отводили глаза. По щеке одного из них тоже скатилась слеза – я до сих пор помню лицо этого покрасневшего лопоухого мальчишки в шинели.
Ковалев (наш бессменный неформальный руководитель) на такие глупости никогда не отвлекался. Не успело облако пыли рассеяться, как он уже возвышался над толпой, влезши на какой-то ящик, ораторствовал: «Товарищи! Борьба не окончена!» В его речи мерещились ленинские интонации. Спустя несколько месяцев он станет одним из тех депутатов Ленсовета, что впервые придут в городской парламент не через обкомовско-горкомовские списки, а в результате действительно свободных и честных выборов. Уже который срок Алексей Анатольевич отмотал в Мариинском. И как не похожа последняя выборная кампания на ту, первую.
Вот вспомнилось. Очередное наше спасенческое безобразие, на этот раз учиненное во дворе дома, где жил Даниил Хармс. На арке с улицы Маяковского болтается кухонная разделочная доска, прикидывающаяся указателем: «Хармство – здесь. Выпадение старух гарантировано». Люди в штатском, приехавшие на черной «Волге» с характерными номерами, изо всех сил пытаются сохранять невозмутимость, оторопело наблюдая за тем, как по двору на велосипеде с клаксоном колесит дурацкая девка в красных чулках, из окна периодически плюхаются на асфальт чучела старух в натуральную величину, а посреди всего этого великолепия раскачивается на стремянке Ковалев с накладной бородой, в каком-то бомжацком пальтеце, и время от времени прерывает чтение Хармса обращением к своему другу и соратнику: «Вася, надо пойти узнать – зарегистрировали меня кандидатом в депутаты или нет?!..»
Вместо тупых агиток распространяли листовки с выдержками из стенограммы речи Достоевского (его дом тогда удалось отстоять, не допустить запланированного сноса):
«Выступления молодых людей под моими окнами на Владимирском проспекте в защиту членов моей семьи, моего творчества и прав человека недаром замалчиваются сегодня реакционной прессой! Это беспрецедентное событие в жизни города! Его необходимо правильно оценить, не изыскивая мелких поводов для компрометации, ибо в целом событие, безусловно, искренне и неподдельно выражает гражданские чувства горожан, неравнодушных к судьбе Петербурга.
В тяжелые для меня дни, когда я лишился крова, кота Варфоломея, трех центнеров рукописей, руку помощи мне протянули они – бескорыстные подвижники экологии культуры, предоставившие мне и жилье, и кота, и страницы своего рукописного журнала».
А хамы по-прежнему заседают
В то время, чтобы узаконить наше неформальное объединение, требовалось зарегистрировать в Горкоме ВЛКСМ Устав Группы Спасения. Всякая формализация была нам чужда и противна, что сказалось и на тексте сочиняемого устава. В раздел «формы деятельности» включили, например, такие пункты, как «тайное привлечение к своей деятельности представителей ведомств и аппарата управления, обладающих выраженным гражданским сознанием». Все эти откровенно идиотские пассажи были изрядно сдобрены не менее идиотскими, но привычными бюрократскому уху и глазу заверениями о намерениях способствовать, крепить и приумножать.
К нашему изумлению, представленный устав не вызвал никаких нареканий и был зарегистрирован. Завершавший его раздел «Ликвидация» гласил: «Фактическая ликвидация Группы Спасения произойдет в том случае, когда последний ее член перестанет ощущать себя таковым».
Мы давно не проводим никаких сходок. С кем-то не видишься годами. Но, встречая своих на митинге против «Газпром-Сити», обнаруживая знакомые лица на подпольной встрече с делегатами ЮНЕСКО, натыкаясь на фамилии былых соратников в перечне подписантов открытого письма против уничтожения старого Петербурга, всякий раз получаешь подтверждение тому, что «ощущать себя таковыми» мы не перестали.
В этом году 18 марта (день сноса «Англетера», совпавший с Днем Парижской коммуны) Группа Спасения встретила двадцатилетие памятных событий вместе с Живым Городом – молодым общественным движением, сплотившим сегодняшних защитников Петербурга. «Наши дети», – ласково называют их «ветераны». Что в некоторых отдельных случаях следует воспринимать буквально. Среди новых заводил – Лиза Никонова. Осенью 1986-го родители-архитекторы в сумке принесли Лизу прямо из роддома к Дому Дельвига, где проходила первая акция Группы Спасения. Трубачи на крыше, ожившие по воле Интерьерного театра петербургские памятники, лицейская речь Куницына с балкона… И чего еще можно было ожидать от ребенка после такого первого выхода? Хорошие дети выросли у спасенцев.
Двадцать лет назад, в марте 1987-го, петербуржцы впервые вышли на площадь, чтобы заявить: «Это наш город!» Под таким же лозунгом маршировали по Невскому несогласные 3 марта 2007-го. Сегодня, как и тогда, несогласных называют «экстремистами» и «провокаторами». Риторика тех, кто и тогда прятался от народа за спинами людей в форме, не изменилась. Валентина Матвиенко снова у власти, а мы опять выходим на улицы.
Татьяна ЛИХАНОВА
Фото Сергея ЕРМОХИНА