Отец кукурузы
У автора газпромовской «кукурузы» Филиппа Никандрова были разные учителя. Одни преподавали теорию градостроительного искусства, другие – практику ориентирования в чиновничьих коридорах. Сегодня первые выражают готовность прочитать ему дополнительный курс, вторые и так довольны своим воспитанником.
Чтобы не заблудиться в Петербурге, архитектор «Охта-центра» построит себе 300-метровый ориентир
Who is Mr. Nikandrov?
Всем интересно знать, что ест крокодил за обедом. Но не меньшее любопытство вызывает и птичка тари, промышляющая застрявшими между его зубами объедками. Нас просто закидали письмами с вопросами: who is mr. Nikandrov? Откуда он взялся на нашу голову? Что он такого создал, чтобы столь пренебрежительно отзываться о протестных мнениях петербургских архитекторов и деятелей культуры?
Мне и самой хотелось посмотреть в лицо архитектору, за деньги согласившемуся поучаствовать в убийстве Петербурга. Такая возможность представилась в конце прошлого года, когда за круглым столом в «Росбалте» в числе прочих появился Филипп Никандров. Оказался похож на мальчика, с которым училась в начальной школе: учительница всегда ставила его в пример за прилежание и аккуратный почерк, но когда одноклассники собирались во дворе играть в лапту, никто не хотел брать его в свою команду.
В Ленинградском инженерно-строительном институте помнят студента Никандрова как весьма успешного.
– Он был очень прилежным, хорошо рисовал, учился почти на одни пятерки, – рассказывает доцент кафедры архитектурного проектирования Леонид Якушевский, демонстрируя отчеркнутые графы в журнале успеваемости выпускников 1993 года. – Госэкзамен сдал на пять и диплом защитил на отлично.
До поступления в ЛИСИ был призван в вооруженные силы, оформительская работа при армейском клубе помогла минимизировать тяготы службы и скрасить унылые досуги фантазиями на архитектурные темы. На гражданку Филипп прибыл с впечатляющим творческим багажом: представленные в институт смелые эскизы масштабом задуманного притязали на славу Пиронези. Так что к экстравагантным идеям Никандров тяготел еще с юности. И к Смольному собору, как выяснилось, его тоже тянуло уже давно:
– Тема дипломной работы Никандрова – реконструкция квартала 33 в Смольнинском районе, у Большеохтинского моста, – сообщил Леонид Якушевский. – Там, где расширяется Тульская улица, он спроектировал многоэтажный бизнес-центр.
Преддипломную практику проходил в одном из питерских проектных институтов. Но в то же время хваткий юноша нашел применение своим талантам в мастерской влиятельного архитектора Юрия Митюрева, которому покровительствовал тогдашний главный архитектор города Олег Харченко. Харченко частенько наведывался к Митюреву в его мастерскую на набережной Кутузова, где студент Никандров охотно брал уроки жизни у старших товарищей.
– У Филиппа хорошая была графика, – вспоминает Якушевский, – хотя, принимая его выпускной проект, я сказал: поскольку у вас много было советчиков, это отразилось на дипломной работе.
Школа послушания
Но, видимо, уже тогда будущий исполнитель пожеланий могущественного Газпрома осознал, что послушное воплощение прихотей сильных мира сего способно принести куда больше выгоды, нежели следование наказам академических преподавателей, втолковывающим что-то о законах гармонии и градостроительных традициях.
И в этом смысле первым его учителем по праву считается именно Юрий Митюрев, главным талантом которого коллеги называют умение «прекрасно ориентироваться в коридорах Смольного». Руководимому им коллективу мы обязаны застройкой Итальянского сада на Литейном проспекте, появлением высоток «Живой родник» на Васильевском острове и ряда объектов на Боткинской, где – по определению критика Михаила Золотоносова – Митюрев, «приобретший известность проектами складов и заводов на периферии города (плоские параллелепипеды, размазанные по гигантской площади), уже воздвиг посреди памятников архитектуры федерального значения нечто несусветное и готовит очередной остекленный каркас под восемь этажей».
Убогость выпущенных митюревской мастерской проектов компенсируется бойкой торговлей теми самыми историческими видами, которые уничтожаются с их появлением. Будущих обитателей дома на Боткинской завлекали прелестью визуальной связи с «историческими достопримечательностями центра города: Домиком Петра, Дворцом Кшесинской, вторым в городе каменным сооружением архитектора Трезини – госпиталем ВМА, Исламской мечетью, Нахимовским училищем, церковью Сампсония Странноприимца – 1727 года постройки». А продажа квартир в переделанном по проекту Митюрева доме подле арки Главного Штаба шла под рекламным призывом: «Продаем виды на Дворцовую площадь!»
Тем временем мастер неспортивного ориентирования успешно вписывается в крупнейшие городские проекты. Мастерская Митюрева становится генеральным проектировщиком осуществляемой англичанами «реконструкции» Новой Голландии, получает задание на доработку Южной площади при въезде в «Балтийскую жемчужину», проектирует новые гостиницы и бизнес-центры в зоне зачисток на углу Невского и Восстания, на Мойке, Лиговском и Малой Морской, «элитника» на углу Шпалерной и проспекта Чернышевского. А попутно продолжает печь такие вызывающие изжогу архитектурные блины, как типовой проект для сети «Блин-дональтс».
Демонстрируемый наставником подход к потребительскому освоению петербургского пространства со всей очевидностью был воспринят его чутким подмастерьем Никандровым. И их тандем не раз осваивал выгодные заказы в четыре руки. Сам Филипп Никандров в качестве доказательств якобы присущего представляемой им британской конторе деликатного отношения к исторической ткани города приводит пример превращения в бизнес-центр Дома Шиля на Малой Морской.
Знакомство с историей «деликатного» вторжения в тело старого города скорее рождает ассоциацию с питекантропом, влезшим в шкуру убитой им жертвы. От Дома Шиля (один из адресов Достоевского, памятник федерального значения) в итоге осталась только оболочка. В начале 90-х английская компания «Моррисон Констракшн лимитед» получила разрешение на его перестройку в шикарный бизнес-центр. Британская архитектурная мастерская взялась за проект – в союзе с мастерской Митюрева. «КГИОП выставил жесткие охранные требования, – сетовал Митюрев в одном из интервью. – Но в результате удалось найти приемлемое решение, при котором мы сохранили лишь внешние стены здания». «Приемлемое» решение подразумевало уничтожение интерьеров, замечательных лестниц на сводах, всех дворовых строений и появление выпирающего новодела под дурацким остекленным колпаком. Подлинный памятник выхолостили, выскоблили изнутри, превратив в бездушную декорацию.
Заведующий кафедрой теории и истории архитектуры Академического института живописи, скульптуры и архитектуры имени Репина Андрей Пунин ставит за эту работу неуд:
– В результате такой «реконструкции» был полностью уничтожен один из последних в городе примеров уходящего рядового классицизма, сохранявшийся в своей подлинности – характерный петербургский двор времен Достоевского, с каретниками, конюшнями, сеновалом и другими хозяйственными постройками.
Подготовленный представляемой Никандровым мастерской RMJM проект газпромовского небоскреба куда более именитые его коллеги по цеху уже охарактеризовали как «варварство» и «святотатство». Леонид Якушевский более снисходителен к работе своего бывшего студента – она показалось ему интересной, однако уместной скорее для Купчина, нежели для выбранного заказчиком места:
– Смольный собор – по своим пропорциям, по самой структуре – самый лучший в Петербурге. Само совершенство. По легенде, когда Кваренги проходил мимо него, неизменно снимал шляпу. И не случайно Свердловская набережная застраивалась горизонтально – никто специально не поднимал линию застройки напротив Смольного собора, никто не посягал на то, чтобы испортить фон творению Растрелли.
– Ваш ученик заявляет: «Наша идея в том, что каждая эпоха оставляет свой знак. Высота Петропавловского собора – 122 метра, телебашни – 316 метров. Следующий символ должен быть выше. Для Петербурга характерно соотношение доминанты и окружения как 6:1. Петропавловский собор в шесть раз выше своего окружения, которое имеет высоту около 20 метров. Полная высота небоскреба до вершины шпиля – 396 метров – поддерживает указанную пропорцию».
– Но это же примитивная, чисто механистическая логика!
– Вы его такому не учили?
– Нет, конечно.
Оправдание Вавилонской башни
«Новая» попросила Леонида Якушевского прокомментировать тезисы в защиту «кукурузы», представленные его учеником в интервью для СМИ.
«Речь идет не о нарушении высотного регламента, а о создании доминанты. Представьте себе, что на этом месте решили бы построить 300-метровое культовое сооружение. Думаю, никто бы не протестовал. Кстати, рядом с будущим «Газпром-Сити», на Якорной улице, идет строительство здания выше 60 метров. То есть мы соблюдаем пропорцию 6:1».
– Негодная математика. Петербург, построенный в дельте Невы, имеет плоский рельеф.
Линию горизонта нарушали лишь шпили Петропавловского собора, Адмиралтейства и купол Исаакия. И в этом вся прелесть этого города. Небоскребы сбивают заданный ритм, уничтожат традиции, всю ту прелесть архитектуры, которую и защищает ЮНЕСКО.
«По высотным параметрам мы оценивали, на каких улицах центра это [«газоскреб»] будет видно. Видно будет только на оси Кирочной улицы».
– Во-первых, этого уже достаточно, чтобы счесть недопустимым такое визуальное соседство. Во-вторых, не только для профессионала, но и для всякого разумного человека очевидно: видно будет и со Шпалерной, и с Суворовского проспекта, и даже с Васильевского острова.
«Да, есть закон о высотном регламенте, который касается рядовой застройки. Но нельзя же поколение будущих петербуржцев лишить права построить новые доминанты… Хороший пример – телебашня. Это здание высотой 316 метров».
– Башня, конечно, могла быть и покрасивее. Но тут ситуацию спасает то, что она решетчатая, прозрачная. Поэтому и смотрится как инженерная вышка, а не как полнотелое здание.
«Телебашня вовсе не прозрачная – ее очень активно подсвечивают».
– (Долгий продолжительный смех).
«Прототипом нашей высотки является Адмиралтейство – некультовое, высокое для XVIII века здание, символ вхождения России в число морских держав. Газпрому – третьей компании в мире, дающей четверть российского госбюджета, необходим новый символ».
– Что тут общего – ни объемов, ни пропорций, от Адмиралтейства у них – только флагшток. Если Газпрому нужен символ, то следовало бы сформулировать конкурсное задание так: какой архитектурный символ Газпрома возможен в таком городе, как Петербург. И – в каком именно месте. Поскольку центральная часть города находится под охраной ЮНЕСКО, нам надо не просто диктовать свои желания, а подумать – какой символ возможен в данном контексте.
«Ниже 300 метров будет просто некрасиво. Если снизить высоту до двухсот метров, это будет уже не кукурузный початок, а короткоплодный огурец. Если опустимся ниже, его никто не увидит».
– А чем кукуруза лучше огурца? Спасти дело могло бы создание комплекса разновысотных зданий, где одно повыше, а другие его поддерживают визуально – как главному объему Смольного монастыря «помогают» четыре башенки колоколен по бокам. Конечно, ансамбль – это сложнее. Заказчик пошел по более простому пути – «знай наших!» – такая, видно, была задача. Ну не имели права сделать иначе, потому что заказчик сказал – 300 метров. А теперь, чтобы ему угодить, вынуждены выкручиваться и придумывать нелепую аргументацию.
«Для нашего заказчика – крупнейшего газового концерна важно создать образец архитектуры, который будет актуален еще долго. В каком-то смысле мы бы хотели возродить традицию барокко, естественно, на новом этапе технологического развития».
– Нельзя же всерьез рассматривать изгиб спирали как повод для заявки на барокко!
«Это будет выбор города, если он хочет развиваться и в XXI веке, а не музеефицироваться».
– Нелепо ставить вопрос: либо музеефикация – либо небоскребы. Для жилья они очень плохи, да и уважающие себя фирмы в Европе давно никаких офисных башен не строят – умеренные создают гармоничные комплексы, грамотно вписанные, удобные для человека – а человек не будет себя чувствовать комфортно на каком-нибудь пятидесятом этаже. Высота вовсе не является признаком современности, скорее небоскребы – это вчерашний день для Запада. На Востоке – да, те же Дубаи сплошь ими утыканы. Но ведь там нет такого архитектурного контекста, как в Петербурге, только пустыни и верблюды. А уж хуже небоскреба, чем офис Газпрома в Москве, я вообще не видел – ни пропорций, ничего.
«Транспортная схема еще не разработана, но, скорее всего, потребует прокладки новых магистралей».
– Анализ транспортной ситуации должен предшествовать проектированию, а не наоборот. В этой истории вообще все перевернуто с ног на голову: ни анализа грунтов, ни транспортных нагрузок, ни самого проекта еще нет (только «идея»). Не существует у нас и строительных нормативов для зданий выше 150 метров, а финансирование уже идет.
«Эйфелева башня, например, построена вовсе без фундамента».
– Как можно сравнивать массивное тяжелое здание и Эйфелеву башню, стоящую на четырех лапах? Непосредственно под ними, кстати, фундамент есть – а сплошная заливка под всю площадь между точками опоры и не требуется. Видимо, Никандров думает, что его слушает неграмотная публика и можно говорить что угодно.
«Здание для Газпрома не коммерческий, а символический проект».
– Деньги-то мы будем платить вовсе не символические. У нас не строится социальное жилье, но на такое вот почему-то легко находятся средства. А судьбы жителей коммуналок никого не волнуют. Современные чиновники могут только рулить финансами. Ангелы и кресты, которым только и дозволялось подниматься выше фоновой застройки, символизировали главенство духовного начала. А тут символ чего – денег и власти, которую они дают? Это – новый бог, которому они поклоняются?
«Появление новой высотной доминанты позволит петербуржцам лучше ориентироваться в городе. А то ходите дезориентированы – где находитесь?»
– Видимо, Никандров так долго прожил за границей, что сам уже перестал ориентироваться в Петербурге. Все, с чем вы меня ознакомили, – это, конечно, никакие не обоснования. Передайте ему – пусть зайдет, я охотно с ним побеседую…
Who is Mr. Nikandrov?
Всем интересно знать, что ест крокодил за обедом. Но не меньшее любопытство вызывает и птичка тари, промышляющая застрявшими между его зубами объедками. Нас просто закидали письмами с вопросами: who is mr. Nikandrov? Откуда он взялся на нашу голову? Что он такого создал, чтобы столь пренебрежительно отзываться о протестных мнениях петербургских архитекторов и деятелей культуры?
Мне и самой хотелось посмотреть в лицо архитектору, за деньги согласившемуся поучаствовать в убийстве Петербурга. Такая возможность представилась в конце прошлого года, когда за круглым столом в «Росбалте» в числе прочих появился Филипп Никандров. Оказался похож на мальчика, с которым училась в начальной школе: учительница всегда ставила его в пример за прилежание и аккуратный почерк, но когда одноклассники собирались во дворе играть в лапту, никто не хотел брать его в свою команду.
В Ленинградском инженерно-строительном институте помнят студента Никандрова как весьма успешного.
– Он был очень прилежным, хорошо рисовал, учился почти на одни пятерки, – рассказывает доцент кафедры архитектурного проектирования Леонид Якушевский, демонстрируя отчеркнутые графы в журнале успеваемости выпускников 1993 года. – Госэкзамен сдал на пять и диплом защитил на отлично.
До поступления в ЛИСИ был призван в вооруженные силы, оформительская работа при армейском клубе помогла минимизировать тяготы службы и скрасить унылые досуги фантазиями на архитектурные темы. На гражданку Филипп прибыл с впечатляющим творческим багажом: представленные в институт смелые эскизы масштабом задуманного притязали на славу Пиронези. Так что к экстравагантным идеям Никандров тяготел еще с юности. И к Смольному собору, как выяснилось, его тоже тянуло уже давно:
– Тема дипломной работы Никандрова – реконструкция квартала 33 в Смольнинском районе, у Большеохтинского моста, – сообщил Леонид Якушевский. – Там, где расширяется Тульская улица, он спроектировал многоэтажный бизнес-центр.
Преддипломную практику проходил в одном из питерских проектных институтов. Но в то же время хваткий юноша нашел применение своим талантам в мастерской влиятельного архитектора Юрия Митюрева, которому покровительствовал тогдашний главный архитектор города Олег Харченко. Харченко частенько наведывался к Митюреву в его мастерскую на набережной Кутузова, где студент Никандров охотно брал уроки жизни у старших товарищей.
– У Филиппа хорошая была графика, – вспоминает Якушевский, – хотя, принимая его выпускной проект, я сказал: поскольку у вас много было советчиков, это отразилось на дипломной работе.
Школа послушания
Но, видимо, уже тогда будущий исполнитель пожеланий могущественного Газпрома осознал, что послушное воплощение прихотей сильных мира сего способно принести куда больше выгоды, нежели следование наказам академических преподавателей, втолковывающим что-то о законах гармонии и градостроительных традициях.
И в этом смысле первым его учителем по праву считается именно Юрий Митюрев, главным талантом которого коллеги называют умение «прекрасно ориентироваться в коридорах Смольного». Руководимому им коллективу мы обязаны застройкой Итальянского сада на Литейном проспекте, появлением высоток «Живой родник» на Васильевском острове и ряда объектов на Боткинской, где – по определению критика Михаила Золотоносова – Митюрев, «приобретший известность проектами складов и заводов на периферии города (плоские параллелепипеды, размазанные по гигантской площади), уже воздвиг посреди памятников архитектуры федерального значения нечто несусветное и готовит очередной остекленный каркас под восемь этажей».
Убогость выпущенных митюревской мастерской проектов компенсируется бойкой торговлей теми самыми историческими видами, которые уничтожаются с их появлением. Будущих обитателей дома на Боткинской завлекали прелестью визуальной связи с «историческими достопримечательностями центра города: Домиком Петра, Дворцом Кшесинской, вторым в городе каменным сооружением архитектора Трезини – госпиталем ВМА, Исламской мечетью, Нахимовским училищем, церковью Сампсония Странноприимца – 1727 года постройки». А продажа квартир в переделанном по проекту Митюрева доме подле арки Главного Штаба шла под рекламным призывом: «Продаем виды на Дворцовую площадь!»
Тем временем мастер неспортивного ориентирования успешно вписывается в крупнейшие городские проекты. Мастерская Митюрева становится генеральным проектировщиком осуществляемой англичанами «реконструкции» Новой Голландии, получает задание на доработку Южной площади при въезде в «Балтийскую жемчужину», проектирует новые гостиницы и бизнес-центры в зоне зачисток на углу Невского и Восстания, на Мойке, Лиговском и Малой Морской, «элитника» на углу Шпалерной и проспекта Чернышевского. А попутно продолжает печь такие вызывающие изжогу архитектурные блины, как типовой проект для сети «Блин-дональтс».
Демонстрируемый наставником подход к потребительскому освоению петербургского пространства со всей очевидностью был воспринят его чутким подмастерьем Никандровым. И их тандем не раз осваивал выгодные заказы в четыре руки. Сам Филипп Никандров в качестве доказательств якобы присущего представляемой им британской конторе деликатного отношения к исторической ткани города приводит пример превращения в бизнес-центр Дома Шиля на Малой Морской.
Знакомство с историей «деликатного» вторжения в тело старого города скорее рождает ассоциацию с питекантропом, влезшим в шкуру убитой им жертвы. От Дома Шиля (один из адресов Достоевского, памятник федерального значения) в итоге осталась только оболочка. В начале 90-х английская компания «Моррисон Констракшн лимитед» получила разрешение на его перестройку в шикарный бизнес-центр. Британская архитектурная мастерская взялась за проект – в союзе с мастерской Митюрева. «КГИОП выставил жесткие охранные требования, – сетовал Митюрев в одном из интервью. – Но в результате удалось найти приемлемое решение, при котором мы сохранили лишь внешние стены здания». «Приемлемое» решение подразумевало уничтожение интерьеров, замечательных лестниц на сводах, всех дворовых строений и появление выпирающего новодела под дурацким остекленным колпаком. Подлинный памятник выхолостили, выскоблили изнутри, превратив в бездушную декорацию.
Заведующий кафедрой теории и истории архитектуры Академического института живописи, скульптуры и архитектуры имени Репина Андрей Пунин ставит за эту работу неуд:
– В результате такой «реконструкции» был полностью уничтожен один из последних в городе примеров уходящего рядового классицизма, сохранявшийся в своей подлинности – характерный петербургский двор времен Достоевского, с каретниками, конюшнями, сеновалом и другими хозяйственными постройками.
Подготовленный представляемой Никандровым мастерской RMJM проект газпромовского небоскреба куда более именитые его коллеги по цеху уже охарактеризовали как «варварство» и «святотатство». Леонид Якушевский более снисходителен к работе своего бывшего студента – она показалось ему интересной, однако уместной скорее для Купчина, нежели для выбранного заказчиком места:
– Смольный собор – по своим пропорциям, по самой структуре – самый лучший в Петербурге. Само совершенство. По легенде, когда Кваренги проходил мимо него, неизменно снимал шляпу. И не случайно Свердловская набережная застраивалась горизонтально – никто специально не поднимал линию застройки напротив Смольного собора, никто не посягал на то, чтобы испортить фон творению Растрелли.
– Ваш ученик заявляет: «Наша идея в том, что каждая эпоха оставляет свой знак. Высота Петропавловского собора – 122 метра, телебашни – 316 метров. Следующий символ должен быть выше. Для Петербурга характерно соотношение доминанты и окружения как 6:1. Петропавловский собор в шесть раз выше своего окружения, которое имеет высоту около 20 метров. Полная высота небоскреба до вершины шпиля – 396 метров – поддерживает указанную пропорцию».
– Но это же примитивная, чисто механистическая логика!
– Вы его такому не учили?
– Нет, конечно.
Оправдание Вавилонской башни
«Новая» попросила Леонида Якушевского прокомментировать тезисы в защиту «кукурузы», представленные его учеником в интервью для СМИ.
«Речь идет не о нарушении высотного регламента, а о создании доминанты. Представьте себе, что на этом месте решили бы построить 300-метровое культовое сооружение. Думаю, никто бы не протестовал. Кстати, рядом с будущим «Газпром-Сити», на Якорной улице, идет строительство здания выше 60 метров. То есть мы соблюдаем пропорцию 6:1».
– Негодная математика. Петербург, построенный в дельте Невы, имеет плоский рельеф.
Линию горизонта нарушали лишь шпили Петропавловского собора, Адмиралтейства и купол Исаакия. И в этом вся прелесть этого города. Небоскребы сбивают заданный ритм, уничтожат традиции, всю ту прелесть архитектуры, которую и защищает ЮНЕСКО.
«По высотным параметрам мы оценивали, на каких улицах центра это [«газоскреб»] будет видно. Видно будет только на оси Кирочной улицы».
– Во-первых, этого уже достаточно, чтобы счесть недопустимым такое визуальное соседство. Во-вторых, не только для профессионала, но и для всякого разумного человека очевидно: видно будет и со Шпалерной, и с Суворовского проспекта, и даже с Васильевского острова.
«Да, есть закон о высотном регламенте, который касается рядовой застройки. Но нельзя же поколение будущих петербуржцев лишить права построить новые доминанты… Хороший пример – телебашня. Это здание высотой 316 метров».
– Башня, конечно, могла быть и покрасивее. Но тут ситуацию спасает то, что она решетчатая, прозрачная. Поэтому и смотрится как инженерная вышка, а не как полнотелое здание.
«Телебашня вовсе не прозрачная – ее очень активно подсвечивают».
– (Долгий продолжительный смех).
«Прототипом нашей высотки является Адмиралтейство – некультовое, высокое для XVIII века здание, символ вхождения России в число морских держав. Газпрому – третьей компании в мире, дающей четверть российского госбюджета, необходим новый символ».
– Что тут общего – ни объемов, ни пропорций, от Адмиралтейства у них – только флагшток. Если Газпрому нужен символ, то следовало бы сформулировать конкурсное задание так: какой архитектурный символ Газпрома возможен в таком городе, как Петербург. И – в каком именно месте. Поскольку центральная часть города находится под охраной ЮНЕСКО, нам надо не просто диктовать свои желания, а подумать – какой символ возможен в данном контексте.
«Ниже 300 метров будет просто некрасиво. Если снизить высоту до двухсот метров, это будет уже не кукурузный початок, а короткоплодный огурец. Если опустимся ниже, его никто не увидит».
– А чем кукуруза лучше огурца? Спасти дело могло бы создание комплекса разновысотных зданий, где одно повыше, а другие его поддерживают визуально – как главному объему Смольного монастыря «помогают» четыре башенки колоколен по бокам. Конечно, ансамбль – это сложнее. Заказчик пошел по более простому пути – «знай наших!» – такая, видно, была задача. Ну не имели права сделать иначе, потому что заказчик сказал – 300 метров. А теперь, чтобы ему угодить, вынуждены выкручиваться и придумывать нелепую аргументацию.
«Для нашего заказчика – крупнейшего газового концерна важно создать образец архитектуры, который будет актуален еще долго. В каком-то смысле мы бы хотели возродить традицию барокко, естественно, на новом этапе технологического развития».
– Нельзя же всерьез рассматривать изгиб спирали как повод для заявки на барокко!
«Это будет выбор города, если он хочет развиваться и в XXI веке, а не музеефицироваться».
– Нелепо ставить вопрос: либо музеефикация – либо небоскребы. Для жилья они очень плохи, да и уважающие себя фирмы в Европе давно никаких офисных башен не строят – умеренные создают гармоничные комплексы, грамотно вписанные, удобные для человека – а человек не будет себя чувствовать комфортно на каком-нибудь пятидесятом этаже. Высота вовсе не является признаком современности, скорее небоскребы – это вчерашний день для Запада. На Востоке – да, те же Дубаи сплошь ими утыканы. Но ведь там нет такого архитектурного контекста, как в Петербурге, только пустыни и верблюды. А уж хуже небоскреба, чем офис Газпрома в Москве, я вообще не видел – ни пропорций, ничего.
«Транспортная схема еще не разработана, но, скорее всего, потребует прокладки новых магистралей».
– Анализ транспортной ситуации должен предшествовать проектированию, а не наоборот. В этой истории вообще все перевернуто с ног на голову: ни анализа грунтов, ни транспортных нагрузок, ни самого проекта еще нет (только «идея»). Не существует у нас и строительных нормативов для зданий выше 150 метров, а финансирование уже идет.
«Эйфелева башня, например, построена вовсе без фундамента».
– Как можно сравнивать массивное тяжелое здание и Эйфелеву башню, стоящую на четырех лапах? Непосредственно под ними, кстати, фундамент есть – а сплошная заливка под всю площадь между точками опоры и не требуется. Видимо, Никандров думает, что его слушает неграмотная публика и можно говорить что угодно.
«Здание для Газпрома не коммерческий, а символический проект».
– Деньги-то мы будем платить вовсе не символические. У нас не строится социальное жилье, но на такое вот почему-то легко находятся средства. А судьбы жителей коммуналок никого не волнуют. Современные чиновники могут только рулить финансами. Ангелы и кресты, которым только и дозволялось подниматься выше фоновой застройки, символизировали главенство духовного начала. А тут символ чего – денег и власти, которую они дают? Это – новый бог, которому они поклоняются?
«Появление новой высотной доминанты позволит петербуржцам лучше ориентироваться в городе. А то ходите дезориентированы – где находитесь?»
– Видимо, Никандров так долго прожил за границей, что сам уже перестал ориентироваться в Петербурге. Все, с чем вы меня ознакомили, – это, конечно, никакие не обоснования. Передайте ему – пусть зайдет, я охотно с ним побеседую…
Татьяна ЛИХАНОВА
Художник Виктор БОГОРАД
Справка «Новой»:
Филипп Никандров – главный архитектор проекта строительства административно-делового центра «Газпром-Сити», представитель победителя конкурса на строительство небоскреба британского архитектурного бюро RMJM в России.