Штрихи к портрету иосифа джугашвили

У петербургского режиссера Малхаза Жвании две родины. По паспорту — Россия, по месту рождения — Грузия. Его родного деда Серго Кавтарадзе и бабушку Софью (в девичестве — Вачнадзе) в середине прошлого столетия судьба свела с человеком, чье имя в те годы произносили либо с придыханием, либо шепотом, споры о деятельности и характере которого не прекращаются до сих пор: с главным героем предлагаемого эссе — Иосифом Сталиным. И без того интересные мемуарные свидетельства внука тогдашнего заместителя министра иностранных дел СССР Кавтарадзе сегодня особенно ценны на фоне непростых отношений — то боевых действий, то холодной войны — между Россией и Грузией.

Редакция «Новой»

Вместо предисловия
Нужно ли ворошить историю, пытаясь разобраться в характере Сталина и секрете его карьеры? Имеет ли практическое значение давно ушедшее и забывающееся прошлое?
Кроме разве что праздного любопытства, ответы на эти вопросы могут быть актуальными только в одном случае — если прошлое «не ушло» и продолжает влиять на настоящее. Мне и моим многочисленным знакомым все происходящее сегодня в России служит подтверждением этого.
Именно поэтому думаю, что возвращение к фигуре Сталина представляет определенный интерес.
На первый взгляд, личность эта досконально изучена. Но самое примечательное во всех исследованиях — отсутствие даже слабых попыток рассмотрения грузинской ментальности, существующих версий некоторых аспектов биографии Сталина и их соединения в единую трактовку характера и мотиваций поступков этой зловещей, внутренне противоречивой личности.
В данной публикации собраны некоторые сведения из воспоминаний моего деда, Сергея (Серго) Кавтарадзе, хорошо знавшего Иосифа Джугашвили — Сосо (ласкательное от Иосифа), на протяжении всей его жизни. В течение почти десяти лет мне приходилось слушать воспоминания деда, человека с уникальной памятью и редкостного рассказчика. Эти воспоминания сопоставлены с некоторыми известными в Грузии версиями биографии Джугашвили, а также с попыткой описания того, что следовало бы назвать грузинским характером, т. е. с общенациональной психологической характеристикой.

Несколько слов об авторе и истоках этих записей
Первые шесть лет своей жизни я провел в семье деда по материнской линии, высокопоставленного чиновника (заместителя министра иностранных дел СССР, Чрезвычайного и Полномочного посла), при виде которого во дворе воцарялось смешанное со страхом почтительное молчание.
В какой-то мере я не был типичным московским ребенком. Я многого не знал, не понимал, а видел и представлял окружающий мир так, как он заботливо преподносился мне, маленькому барчуку советской формации, жившему в сказочных по тем временам условиях, окруженному заботой и любовью двух нянек, прислуги, многочисленных друзей дома и буквально обожавшей меня родни, для которой я был единственным наследником.
Мне же позволялось многое из того, за что остальных дворовых детей дворники гоняли метлами. Тогда я не понимал, почему со мной особенно сюсюкают лифтерши, а соседские сверстники мечтают быть приглашенными на мой день рождения или новогоднюю елку. Вероятно, я бы все понимал, если бы не домашнее воспитание бабушки, княгини, аристократки, считавшейся в московских правительственных верхах и московской театрально-литературной богеме примером изысканности, обаяния, светскости… Дед, как я сейчас понимаю, неприятно контрастировал на ее фоне сдержанностью, отсутствием тяги к разнообразным знакомствам и светским походам по гостям. Его дворянское происхождение, видимо, напрочь стерлось благодаря многолетней революционной практике.
Бабушка — княгиня Софья (по домашнему Софа), дочь князя Аврама (по-домашнему Бало) Георгиевича Вачнадзе, генерал-лейтенанта, кавалера орденов Св. Анны (II, III, IV степени), Св. Владимира (III, IV степени), Св. Станислава (I, II, IV степени) и др., военного коменданта Петергофа и начальника Петергофского гарнизона — должности знаковые и очень почетные при дворе. Выпускница Смольного, будучи крестницей вдовствующей императрицы Марии Федоровны, пожалованная во фрейлины, она, что называется, положила глаз на недурного собой выпускника юридического факультета столичного университета, (от которого отвернулась родня за порочащие дворянскую семью революционные связи), некоего вольнодумца, моего будущего деда.
Бабушка была красивой, живой и очень обаятельной женщиной маленького роста, успевавшей обставлять комфортом жизнь деда, помогать друзьям, тщетно пытаться учить меня музыке и хорошим манерам, бегать на спектакли, концерты, по выставкам и принимать гостей. С ней дружили (несмотря на относительно мрачноватого и нелюдимого мужа) Иван Семенович Козловский, Эраст Гарин, большинство мхатовцев. Несмотря на чудовищные зигзаги судьбы, она всегда была если не весела, то доброжелательна.
Подтверждение неординарности ее натуры я получил в конце 70-х от Анны Михайловны Лариной, вдовы Бухарина. В 36-м она оказалась в одной камере с бабушкой, которая как старшая по возрасту взяла над ней шефство. Выражалось это в моральной поддержке и почти насильственных уроках французского языка по многочисленным вставкам французской речи в «Войне и мире». Анна Михайловна на всю жизнь сохранила память о бабушке, уверяя меня, что во многом благодаря ее поддержке она тогда, совсем девчонка, выстояла.
Дед по тем московским временам запомнился мне нашими совместными походами в зоопарк и цирк. Это были почти ритуальные экспедиции на весь день, по несколько раз в году. Еще он четко связывался в моем сознании с огромной елкой и шкурой медведя у него в кабинете, на которой мне изредка позволялось играть. Его служебный черный ЗиМ и генеральские красные лампасы (сталинская мода военизировать все вокруг: весь дипломатический корпус носил странную форму — помесь генеральской с адмиральской) вызывали трепет у соседей. Они были правы в своей робости. Уже тогда дед был легендарной фигурой — человек, очень близко знающий вождя, бывавший неоднократно им ссылаем, и наконец, отсидевший в камере смертников с 36-го по 39-й, и не только оставшийся в живых, но и оказавшийся вновь почти на самой верхушке властной пирамиды.
Московская квартира была огромна. Достаточно сказать, что ее окна выходили на три стороны света и что она занимала весь этаж дома на углу Кропоткинской (ныне Пречистенка) и Кропоткинского переулка.
Вселение в эту квартиру заслуживает отдельного рассказа, ибо связано с весьма интересным случаем, когда к деду, только что вернувшемуся из тюрьмы в коммуналку на улице Горького, однажды ночью, в декабре 39-го, приехал Сталин.
Через несколько дней после этой ночной встречи в коммуналке раздался телефонный звонок и вежливый голос сообщил деду, что за ним заедет машина и повезет на новое место работы. Новое место оказалось должностью заместителя министра иностранных дел СССР Молотова.
Пока дед ездил на новое место работы, раздался еще один телефонный звонок. На этот раз вежливый голос предложил бабушке быть готовой. За ней заехали и повезли выбирать квартиру из числа освобожденных в результате репрессий. Отказаться было немыслимо, и она выбрала почти первую попавшуюся. Единственное, чего она не желала всей душой, это вновь поселиться в зловещем и печально известном Доме на набережной. Так была обретена квартира, в которой я родился. В тот же день бабушку подвергли еще одной нравственной пытке — ее повезли в огромный ангар для выбора гарнитуров мебели расстрелянных москвичей. Так появилась та мебель, на которой мы сидели, ели, спали.
Каждый год меня исправно водили на парады. У деда был пропуск в какой-то правительственный сектор, откуда мне все было очень хорошо видно. Но торжество военной мощи меня, видимо, не очень впечатляло, так как почти ничего не отложило в памяти. Зато я прекрасно помню новогодние елки и всю атмосферу тех предпраздничных дней. Трехметровую елку наряжали весь день. Такой елки не было ни у кого в нашем дворе. Уже днем начинали собираться гости: дети друзей семьи и дворовые друзья. Тогда я не понимал, что елка в нашей семье для остальных детей была больше чем праздник — это было сказочное чудо. Для них был невероятным событием показ настоящего кино в домашних условиях, да еще цветного и с полноценным звуком. Даже огромную, как у нас, елку далеко не все могли себе позволить.
Так подробно изложить биографические сведения деда и бабушки мне прошлось благодаря трем обстоятельствам. Во-первых, эта супружеская пара в какой-то мере интриговала Сталина, хорошо понимающего и чувствующего классовое различие, особенно относительно бабушки. Но об этой ментальной характеристике чуть позже. Во-вторых, мне хотелось об этом упомянуть из чувства справедливости: кажется, в 60-х годах в Америке был снят художественный фильм, основанный на судьбе супругов Кавтарадзе. Он так и назывался «Сергей и Софья», но был совершенно лишен какой-либо исторической правды относительно деда и бабушки и их взаимоотношений со Сталиным. В-третьих, мне захотелось немного подправить и дополнить Эриха Фромма, который в своей книге «Анатомия человеческой деструктивности», в главе «Иосиф Сталин, клинический случай несексуального садизма», описал не совсем точно историю четы Кавтарадзе.
Однако вернемся к главной теме. После того как дед ушел на пенсию, мы всей семьей переехали в столицу Грузии — Тбилиси.

Софья Кавтарадзе (Вачнадзе) и Серго Кавтарадзе с внуком Малхазом. Москва

Продолжение — в следующих номерах «Новой».

Малхаз ЖВАНИЯ