Скромное обаяние конструктивизма

Знатоки русского авангарда относят здание тяговой подстанции на Фонтанке к первой десятке лучших образцов конструктивистской застройки Ленинграда 20–30-х годов, улавливая в ее архитектурном решении «отголоски Малевича». Да и руководство КГИОП согласно с тем, что она «представляет собой редкий в центральных районах Петербурга образец производственного сооружения, решенного в приемах конструктивизма». Так, может, пора оформить это признание специалистов в охранную грамоту, присвоив подстанции официальный статус объекта наследия? Пока ее не снесли те, кто не видит в этом сооружении ничего, кроме досадной помехи на пути к строительству шестиэтажного отеля подле Михайловского замка (см. «Новую» № 65 и 92 за 2008 г.).

Умению видеть красоту объектов конструктивизма нам еще учиться и учиться — она не так очевидна, как общепризнанные памятники классицизма или барокко, тут требуется больше внимания, убежден искусствовед Сергей ФОФАНОВ.
 

Если завтра — мировая революция

— У нас в городе три таких подстанции — на Фонтанке, на Пионерской улице (между Большим и Малым пр. П. С.) и на проспекте Энгельса (угол ул. Пархоменко), — поясняет Сергей Фофанов. — Они созданы по разработанному ленинградским архитектором Кохановой экспериментальному проекту, рожденному ленинскими планами электрификации страны и поставленной тогда задачей развития нового транспорта для рабочих.

Эти подстанции — фетиш советской эпохи 20-х годов, символ тех утопических начинаний. В них — пафос революционного переустройства мира вообще и переустройства быта в частности, повсеместного отказа от индивидуального в пользу коллективного. Духу нового общества должны были соответствовать новые архитектурные и градостроительные формы: города-сады, ячейки для жилья, фабрики-кухни, пролетарские термы (бани). Идея была такая — вот сейчас электричество пустим в городе, и сразу общество изменится. Или: если мы сегодня повсеместно запустим трамвай, то завтра непременно будем уже летать. Сейчас даем электричество здесь, а завтра — революция во всем мире…

— Почему так скупы сведения об утилитарных конструктивистских сооружениях, таких как тяговые подстанции или первые здания АТС?

— Эта тема всегда оставалась вне поля зрения советских исследователей. И теперь она только еще разрабатывается небольшой группой искусствоведов-специалистов по конструктивизму. Подготовлен почти полный список всей конструктивистской застройки 20–30-х годов в Ленинграде — более 150 объектов. И эта подстанция на Фонтанке, по нашему субъективному мнению, входит в первую десятку образцов ленинградской супрематической архитектуры — тут отголоски Малевича, может быть влияние Никольского. «Супрематический ордер» присутствует во всех трех подстанциях.

В опале у Гитлера и Сталина

— Насколько «русский авангард» в архитектуре — сугубо наше российское, советское явление?

— Само течение было международным, но Советская Россия стояла в его авангарде. Именно в нашем городе появилась мастерская экспериментального строительства — организованная перебравшимся в Ленинград Малевичем с его ВХУТЕМАСом. В основном это были архитектурные фантазии, теоретизирование, вышедшее за пределы плоскости изобразительного искусства. А вот эти три подстанции — зрелый плод, фантазия воплотившаяся.

Но в 1932 году это направление было жестко скручено Сталиным. Параллельно то же произошло и в Германии. И в том и в другом случае развитию конструктивизма препятствовали тоталитарные режимы, которые искусственным способом пресекли его развитие — и у нас, и в Германии его стали выдавливать имперские стили.

— Почему сооружения конструктивизма до сих пор недооценены даже специалистами, не говоря уже о рядовых горожанах?

— Архитектура конструктивизма требует больше внимания, чем, например, архитектура барокко. Тут требуется особая зоркость, чтобы увидеть, ПОЧЕМУ это здание красиво. Ты видишь коробку и проходишь мимо. Но стоит дать себе труд ее рассмотреть — и начинаешь видеть определенную закономерность, по которой разработана композиция здания: где идет повышение, где понижение, каковы расстояния между окнами, их ритм, асимметрия. Конструктивисты вообще боролись с симметрией как таковой, стремясь освободить архитектурное проектирование от устоявшихся стереотипов. Асимметрия плана — одна из главных особенностей таких построек, которая всегда выдает функциональное назначение постройки: изначально бралось в расчет, что вот есть некие механизмы и аппараты, на которые нужно надеть «чехол». Отсюда рационализм и функционализм этой архитектуры.

— Но вот та же подстанция на Фонтанке — откровенно современная архитектура в историческом окружении. При этом здание хорошо смотрится…

— Потому что оно вписывается. Оно не доминирует — от цирка идет лестничное ступенчатое понижение, есть сочетание объемов, игра повышений-понижений, но нет ничего торчащего или возвышающегося надо всем.

Каждый нетиповой (индивидуальный) проект рассчитан на определенную среду, архитектурный контекст. В 1920-е годы в Ленинграде (в Москве в меньшей степени) сохранялся образ города. Поэтому здание экспериментального, ультрамодного тогда стиля грамотно вписано в линию набережной с градостроительной точки зрения. Оно не выбивается, не выделяется цветом, не превышает высоту того же цирка или Михайловского замка. Это очень камерная постройка, немножко углубленная за красную линию застройки. Ее идея в том, что это электростанция, здание служебное, поэтому оно не бросается в глаза, прячется. Но если его начать рассматривать, можно увидеть строгую продуманную архитектурную композицию, сочетание простых геометрических объемов.

Когда архитектуру сравнивают с музыкой, то это ведь не обязательно Чайковский. Музыка Шенберга, Хиндемита, атональная музыка — это действительно архитектура. Она постепенно как бы спускается по тонам — а посмотрите, как там разбросаны на разных объемах плоскости крыши…

— В чем особенности индивидуального стиля Кохановой?

— Предельная простота: лаконичные формы, отсутствие украшений, сочетание простейших геометрических объемов. И Коханова применяет очень характерный для Ленинграда того времени декоративный прием: впускает туда цвет, то есть это серое здание, и между окнами красный поясок идет, он имитирует ленточное остекление. Издалека это должно восприниматься как непрерывающееся окно, длинное, горизонтальное…

Мэтры конструктивизма — Никольский, Гегелло, Троцкий — пытались этот стиль адаптировать для Петрограда. Они эту чистую геометрию смягчали, заставляли быть не такой лапидарной, не такой сухой, и делали это со вкусом. Яркий пример — дома на Тракторной улице. Коханова же действительно лапидарна, она сделала чисто функциональное здание. Это не Дворец Советов, не ДК, не фабрика-кухня — она и рисует электрическую подстанцию, для этого она находит определенный язык. То есть это чисто рациональная, функциональная и конструктивная постройка во всех отношениях. Ее стиль художественно очень выразителен, не вся конструктивистская архитектура Ленинграда настолько конструктивистки красива. По моему мнению, это изысканная европейская вещь. Если бы она стояла в той же Голландии или Германии — допустим, не в плотной застройке, а как отдельный объект — это было бы то место, куда, без всяких сомнений, приводил бы путеводитель. Достаточно взять книжку «Архитектурный путеводитель по Берлину» — там таких примерно памятников довольно много.

Иконы и авангард — наше все

— Оправданно ли существование столь утилитарного здания, если будет утрачена его прямая функция?

— Можно изменить функцию, как это делают в Европе. Но если в центре города стоит такое камерное здание, его можно использовать как культурное пространство, как музей того же авангарда. Или под мастерские художников, как часто делают в Берлине. Там такие объекты привлекают пристальное внимание — это ведь свидетели короткой и яркой эпохи, оказавшиеся на распутье между новаторской свободой, верой в новое будущее — и тоталитарной системой. Тут не нужно строить модную галерею, не нужно строить модный ресторан, можно существующее здание сделать модным.

— В других странах конструктивистские здания охраняются?

— Охраняются, восстанавливаются. Что такое проект «восстановления жилых массивов» в Берлине? Воссоздание — вплоть до шпингалетов, вплоть до ригелей, не говоря уже о расстекловке, о применении аутентичных материалов. Это очень дорого. И это, может быть, крайность. Но свидетельствует как минимум об их интересе к таким зданиям, осознании их уникальности.

В ГДР были проблемы с сохранением архитектуры конструктивизма. До объединения Германии тот же «Баухаус» в Дессау находился в аварийном состоянии, потом только его восстановили. Но вот что важно: в Германии эта архитектура стала своего рода символом жертвы национал-социализма. Эрих Мендельсон был евреем, Бруно Таут сочувствовал коммунистам, они просто не могли работать при гитлеровском режиме, так как наверняка были бы уничтожены, поэтому бежали оттуда. Мендельсон строил очень много для будущего Израиля, для Америки, утвердив свою мировую известность. Бруно Таут доплыл до Японии, потом обосновался в Турции, где он строил и преподавал…

И вот такие конструктивистские здания стали своего рода символами искупления вины Германии, ведь они тоже оказались жертвами. Кроме того, в Германии общество в целом более воспитанно, особенно по отношению к своей культуре. Если они знают, что такое Red avangarde — что происходило в советской России, — то они знают и то, что происходило у них.

— А как у нас?

— Яркий пример — Турбинная улица у Нарвского завода. Это уникальная строчная застройка Григория Симонова. Очень интересный пример жилого массива, где была ось, строго по которой шли подворотни всех пяти домов: так, что если стоишь у первого дома, то видишь эту ось вплоть до пятого.

У этих домов разная судьба. Один поставили на ремонт. Подворотню заложили, сам дом отштукатурен, покрашен в новый цвет, имитирована рустовка — получилась подделка под старый Петербург. А это дом 1920-х годов! Весь ансамбль оказался разрушен.

В конце сентября мы ездили фотографировали жилмассивы. Большинство домов в аварийном состоянии, расселены — по всей видимости, они скоро исчезнут. Но если исчезает одна часть комплекса, то теряется смысл оставшегося, потому что это ведь ансамбль, здесь все построено на уравновешивании одного другим.
Судьба архитектуры авангарда в России катастрофична. В нашем городе ситуация еще более или менее неплохая, потому что они в основном на окраинах, а не в центре города (подстанция на Фонтанке — как раз исключение). В Москве авангардная архитектура понесла огромный урон. Очень многих объектов уже нет.

— Но и в Петербурге, где движение в защиту памятников довольно сильно, люди скорее готовы встать на защиту классической архитектуры. А вот ценность той же подстанции на Фонтанке мало кто готов признать.

— Да, если мы сейчас встанем возле него и проведем опрос: нравится вам или нет это здание — думаю, процентов 95 скажут, что оно некрасиво. Общество, незнакомое с тем, что выходит за рамки традиционных представлений о петербургских ценностях, не готово защищать свое культурное наследие.

Не знаю, сколько людей готовы встать на защиту этой архитектуры, а уж тем более встать так, чтобы бороться до победы. Если она исчезнет, то я еще раз утвержусь в пессимистичности, безысходности того, что происходит, смирюсь с этим и пойму, что здесь авангарду никогда не выжить…

Если общество не может оценить по достоинству то художественное, культурное наследие, которое ему досталось, то это проблема общества.

В этом городе чудовищно тоталитарным образом вкус воспитывается только на классическом старом Петербурге. Я сам искусствовед, и все это очень люблю. Но, ценя Ринальди — это, может, вообще мой любимый петербургский архитектор, — я могу и Коханову тоже оценить непредвзято.

По сути, есть две уникальные вещи, которые Россия дала мировому изобразительному искусству: это иконы и авангард. Все остальное сопоставимо с вершинами европейского искусства.

Кто такие Брюллов, Суриков, Репин, Врубель в контексте европейского искусства? — при всем величии этих фигур мы должны понимать, что это величие — национального или регионального масштаба. Тогда как авангард — это та вспышка, которой мы действительно ослепили мир и покорили его.

Беседовала Яна ТЕПЛИЦКАЯ