Михаил борзыкин: современная музыка воспринимается как закуска к пиву

Нестранные сближенья
— Начнем с вечного или с сиюминутного?
— Давайте с сиюминутного.
— Тогда о самом сиюминутном. Вы знаете, какой сегодня день?
— 20 апреля? Да, знаю: день рождения Гитлера. Роль этого человека давно человечеством оценена — мягко говоря, негативно, и все попытки как-то возвысить этот образ, обелить его, которые предпринимают наци-скинхеды и прочие фашиствующие организации, выглядят неубедительно.
— Говоря о новом альбоме «Дежавю», вы обычно делаете упор на сходство нынешних времен с началом 80-х. В отношении расизма — тоже дежавю?
— Фашистских группировок, которые исповедовали бы подобную идеологию, в восьмидесятые не было. Были гопники, комсомольские активисты — и среди них попадались националисты, расисты даже. Но я думаю, что это (ненависть к инородцам) всегда присутствовало в Петербурге, просто не носило организованный характер.
— Распространен миф, что расизма в СССР не было…
— На бытовом уровне — был. Вполне нормальным считалось смеяться по поводу кавказского или еврейского происхождения. Но на трибуны этого, конечно, не выносили.
Однако сходство между началом 80-х и концом 2000-х есть: бесконтрольность власти, отсутствие выборов и свободы прессы....
— А если продолжить аналогию — как вам кажется, будет ли еще один шанс у страны, как в 80-е? Сейчас активно распространяется мнение, что Медведев — это новый Горбачев…
— В некую прогрессивность Медведева я не верю. Да и Горбачев не по собственной воле, на мой взгляд, начинал перестройку: это было спланировано в недрах ЦК КПСС. Они, конечно, не хотели того, что получилось в итоге, намеревались мягко трансформировать систему, сделать ей «человеческое лицо» — необходимость этого там понимали, потому что очевиден был тупик в экономике. Но система была негибкая, и при этом хрупкая, потому что слишком вертикальная — и к мягким изменениям оказалась неспособной. Кстати, тут тоже сходство есть — и нынешняя система так же здорово шатается от любого дуновения: выстроено невероятное количество маленьких вертикалей, которые подражают большой, а горизонтальные связи между ними практически уничтожены, так что эти столбики ни на чем не держатся.

Рок против КГБ
— Сейчас распространено мнение, что и Ленинградский рок-клуб был проектом КГБ.
— Мы тогда не думали об этом. Но впоследствии я понял: так оно, скорее всего, и было. Рок-клуб как организация был создан в 81-м году, чтобы держать рокеров в узде. Чтобы все рок-группы варились в одном месте, чтобы была возможность литовать, т. е. цензурировать их тексты. Конечно, как концертная организация он предоставлял возможности для развития, но в ответ приходилось в чем-то идти на сотрудничество.
Слухи о стукачах в клубе ходили разные, но разбираться не было ни времени, ни желания. Мы шутили, называя нашего президента агентом КГБ. Возможно, ему и приходилось делать что-то на уровне отчетов, в том числе и для комитета. Но точной информации не было…
— А что вы думаете о теории, согласно которой вообще рок-движение было создано комитетом, чтобы направлять протест молодежи?
— Мне кажется, это происходило спонтанно, без какого-то глобального заговора. Во-первых, судя по рок-группам, которые играли в самом начале 80-х, там социальный протест был настолько невинен, что даже непонятно, зачем его было направлять.
Скорее наоборот — противодействие, которое оказывал КГБ нашим, в частности, выступлениям, свидетельствовало: они встревожены тем, что мы делаем. Это чувствовалось из-за массы мелких гадостей, которые они нам устраивали. Например, группы с социальными текстами старались не выпускать на гастроли — выпускали группы помягче: «Кино», «Зоопарк», «Аквариум». А «Алиса», «Телевизор», «Объект насмешек» почему-то, невзирая на приглашения, — гораздо реже.
Через несколько лет ситуация кардинально изменилась. В комитете не ожидали, что подпольно начнут ходить миллионы кассет, в том числе записанных в коммерческих целях новоявленными продюсерами. Контролировать это было уже невозможно.
— А теперь — пытаются спецслужбы манипулировать роком?
— Теперь очень просто экономическими способами сделать из свободной рок-музыки маргинальное явление. Но, к счастью, жизнь всегда оказывается умнее всех заговоров, вместе взятых…

Мелодии общества потребления
— У меня в свое время сложилось ощущение, что русский рок в классическом понимании перестал существовать в 91-м году — с выходом «Чужой земли» у «Наутилуса», «Шабаша» у «Алисы» и «Песни о безответной любви к Родине» у «Ноля».
— По-моему, это случилось немножко раньше. Отдельные люди продолжали еще «выстреливать», но 90-й год явился рубежным. Русский рок не то чтобы умер — он растекся по андеграунду. И те, кого принято называть монстрами, стали генерировать другие смыслы.
— Например?
— «Чайф» начали делать развлекательную музыку. «ДДТ» — более народную, с элементом народно-хороводной. «Алиса» ушла, на мой взгляд, музыкально в упрощенный хард-рок. На фоне нехватки хлеба, которая вдруг грянула, все поняли, что зрелища должны быть попроще, и снизили себе планку: чтобы собирать стадионы, нужно было быть простым, народным, доступным. Вынужденный коммерческий ход, который сожрал большинство групп этой волны.
Но дело, конечно, не только в экономических причинах: мы просто и сами успокоились по поводу достигнутого. Решили, что рельсы выбраны и дальше поезд поедет сам. Каждый пошел своим путем. А попсовый шоу-бизнес заставил играть по своим правилам. Это сращивание с Пугачевой, Газманов, корчащий из себя бывалого рокера, группа «Август» в облике «металлистов»: попса пошла в рок, и рок тоже потянулся к попсе — и все пожрал зарождающийся российский шоу-бизнес.
— А сейчас есть возрождение?
— Всеобщего я не наблюдаю. В Петербурге сейчас полторы тысячи рок-групп, но тексты большей частью ни о чем. Я не говорю о полном знании андеграундной сцены, но слышал несколько десятков коллективов на фестивалях: мало смысла и в текстах, и в музыке тоже. Приметы нынешнего андеграунда — отсутствие ярких самобытных мелодий, отсутствие своего уникального стиля.
— Отчего так?
— Нет запроса в обществе. Музыка воспринимается слушателями в большинстве своем как «закуска к пиву». Это издержки безудержного потребления, появления «эмоциональных интеллектуалов». То есть человек воспринимает песню (или любой другой продукт, явление) исключительно через свое эмоциональное состояние в момент прослушивания. Если нравится компания, в которой эмоциональный интеллектуал находится в клубе, нравится пиво — то нравится и музыка. При этом качество музыки его не интересует в принципе — он будет относиться к ней, исходя из внешних условий. Мышление такого типа приводит к девальвации собственной ценности любого явления — закономерный итог для общества потребления.

К сожалению, в России это приобретает более уродливые формы, чем во всем цивилизованном мире: для нас такой вызов оказался слишком неожиданным, мы не успели выработать иммунитет. Даже в самых интеллигентнейших семьях подчас невозможность провести выходные в торговом центре может вызвать потребительскую истерику.
— То есть тоталитарного (авторитарного) давления мало, чтобы в рок-среде рождалась настоящая музыка?
— Пока не припекло. Этот фальшивый мир, в который погружает людей телевизор и прочая пропаганда — он пока не разрушен; не исчезло ощущение, что все о`кей.
— Рок без протеста возможен?
— Без ярких чувств, без боли и искренности невозможен. А протест — только производная.
— Рокер не может быть счастливым?
— Нужно, чтобы хватало мужества отражать в себе, как в зеркале, болевые ощущения — боль мира и свою. Но это не значит, что нужно все время находиться в этом болезненном состоянии — ему должно быть противопоставлено жизнелюбие. Подобный ход маятника между противоположностями и рождает полноту жизни. Поэтому так раздражают «позитивные» — они скучны. Они ярко не отражают ни одно из этих состояний, ни радости, ни боли.

Мудрость скаковых лошадей
— Поговорим о политике. Вы ходите на марши несогласных. Почему?
— О марше 3 марта 2007-го я узнал из инета. Накопилась масса отрицательных ощущений из-за тотальной лжи, которую на нас выливают ушатами — это всегда вызывало во мне протест. Решил, что надо сходить, чтобы хоть этим выразить свою точку зрения. Когда мы совершили прорыв и вышли на Невский, это ощущение было похожим на ощущение 88-го года: мы тогда организовали шествие к Смольному с требованием отменить запрет на рок-фестиваль, и власть пошла на уступки. Пойти туда нужно было в первую очередь чтобы преодолеть себя, свой страх, ведь страшно всем.
Впоследствии каждый раз находился внутренний повод, чтобы пойти и заявить о своей позиции, в качестве обычного марширующего. А потом кто-то меня заметил, и тогда попросили музыкально участвовать.
— Альбом «Дежавю» вы начали писать до «эпохи маршей»?
— Да, мы уже последние лет шесть вставляли в свои песни колкости в адрес кагэбэшной вертикали. (Всегда относился скептически к президенту-подполковнику.) Но марш — как любая напряженная эмоция. Это расшевелило, позволило более объективно посмотреть на самого себя и окружающую среду.
— Как вы смотрите на гражданскую позицию своих бывших коллег по рок-клубу? Например, Бориса Гребенщикова?
— Его кредо — быть гуру, то есть работать на паству и не вставать ни на какую сторону. Это очень удобная позиция. В последнем альбоме его я вижу вот это «и нашим, и вашим». Близость к власти, которая для него явилась следствием финансовой и политической поддержки, вообще опасна для художника. Отсюда и эти его высказывания сомнительной мудрости — о том, что Путин «сын неба», и что не хватает свободы только тем людям, которые сами ничего собой не представляют.
— Вам не кажется, что это может быть ирония?
— У БГ все — ирония; но в данном случае это деструктивная ирония.
— А вы?
— Думаю, я тоже изменился. Но пытаюсь не рвать ту ниточку, которая связывает меня с собой прежним. «Мудрение», «бывалость» меня не радуют — это сродни огрубению кожных покровов души. Не хочу в этом футляре доживать остаток жизни, мне это кажется бегством, а вовсе не мудростью. Открытость к болевым ощущениям — тоже двигатель энергии жизни.

Беседовал Анджей БЕЛОВРАНИН