Борис стругацкий: «нельзя бесконечно долго врать целому народу»

Все не так
— Уважаемый Борис Натанович, помните ли вы выборы 1989 года, двадцатилетия которых (а сейчас — двадцатилетия первого съезда) власть постаралась не заметить? Чем они стали в вашей жизни?
— Помню довольно смутно. Помню ощущение надвигающихся перемен. Помню страх, что все вернут назад. Помню неверие в происходящее, помню радость, когда так много партайгенацвале народ провалил… Хорошее было время, одним словом.
— Прошло двадцать лет — многое вернулось: выборы без выбора, руководящая партия, государственная идеология, радость, когда проваливают начальство… Насколько далеко можно вернуть историю страны назад? И что вернуть уже не удастся?
— Вернуть можно все — как виде фарса, так и в виде трагедии. Вот и сейчас все вроде бы вернулось, но все какое-то б/у, словно молью траченное. «Выборы без выбора» — да, но ведь половина электората на них вообще не ходит. «Руководящая партия» — да, но какая-то неубедительная: занимается своими тихими делишками и в авторитете только у чиновников. «Государственная идеология» — господи, да какая нынче государственная идеология? Замшелый антиатлантизм, годится обывателя уговорить, а более ни для чего… Террор — не террор, застой — не застой. Вернулись на злачные поля, а там — глиняная пустыня, и вся заросла чертополохами нового поколения, которое хочет только, чтобы было весело и ни о чем не надо было думать. Будущее — как в тумане, и как бы ни старались его сформировать образцово-показательно, все время получается неопределенность с двадцатью неизвестными, и остается только генералиссимуса перефразировать: «Нэ так всо это будэт, савсэм нэ так».
— Что это было 20 лет назад — «революция сверху», всплеск пассионарности, пробуждение народа, желавшего демократии и свободы?
— Можно безнаказанно и сколь угодно долго врать одному человеку. Можно не слишком долго и не слишком бесстыдно врать многим людям сразу. Но нельзя бесконечно долго и абсолютно бесстыдно врать целому народу. Вранье обрыднет, и лопнет терпение. Вот что с нами тогда произошло. Всеобщая тошниловка. Как у Михаила Евграфовича в «Современной идиллии»: «Воняет! Шабаш!» «Тоска проснувшегося Стыда» — вот что это, наверное, было.
— Может ли подобное повториться еще раз? При каких условиях?
— Нужно новое поколение, выращенное в атмосфере беспросветного вранья. У нас это вряд ли состоится. В КНДР — может быть.
— Разве сегодня власть не врет народу так же тотально и бесстыдно, как 20 лет назад? Почему же терпение не лопается и стыд не просыпается? Слишком мало лет прошло? Или врут не тотально?
— Врут, во-первых, не так тотально и не так бесстыдно — с оглядкой: интернет все-таки, чужое радио, какая-никакая, но оппозиционная пресса… Лет прошло, разумеется, мало; повое поколение еле-еле успело прорасти и ничего еще не способно решать. И страх свободы по-прежнему сильнее стыда, и по-прежнему неодолима жажда стабильности (то есть готовность во всем подчиняться начальству в обмен на надежду покровительства).

Борьба за единообразие
— Предлагали ли вам участвовать в выборах 1989-го? Шансы у вас были бы почти абсолютные…
— Предлагали. В Ленинграде и почему-то в Мурманске. Я подумал и отказался. Я не публичный человек. И я не люблю врать, — политик из меня никакой.
— Разве политик обязательно должен врать? А как же Андрей Сахаров, Сергей Ковалев, Галина Старовойтова, Михаил Молоствов, Юрий Афанасьев и другие — или они не были политиками?
— Все они — политики посредственные, и даже, пожалуй, никакие. Власти в руках у них никогда не было. Моральные авторитеты — да. Крикуны и печальники — да, безусловно. Отягощенные нравственностью — без всякого сомнения, но не ТОЙ. Власть ведь тоже может быть нравственна, но это совсем другая нравственность — толкуемая расширительно и прагматически.
— Нынешние выборы, как представляется, куда менее свободные, чем выборы 1989-го, да и интерес народа к ним несравнимо меньше. Почему так случилось?
— Это называется реставрация. «Все возвращается на круги своя». Равнодействующая миллионов воль. Миллионам стало холодно и неуютно на сквозняках свободы. Стабильность оказалась привлекательнее. Да и привычнее. Семьдесят лет задержавшегося феодализма даром не прошли. Теперь нужно новое поколение, и, наверное, не одно.
— В декабре вы говорили, что в этом году ждете неизбежного закручивания гаек и опасаетесь погружения в «совок» и возвращения России в состояние страны-изгоя. Прогноз оправдался?
— В какой-то степени. Но все еще впереди. Этот прогноз себя еще не исчерпал.
— В какой степени оправдался? Что вам представляется наиболее опасным из того, что уже было в этом году?
— Последняя новелла о комиссии по фальсификации истории. Даже зябко стало на душе: это ведь, по сути, проект создания нового «Краткого курса».
— А зачем, на ваш взгляд, Кремль затеял всю эту «борьбу с фальсификациями истории»?
— Бороться будут не с таинственными фальсификаторами. Бороться будут с вольнодумцами и вольнодумством. Борьба за единообразие — вот что нам предстоит. Да уже и происходит реально.
— Где вы видите «историческое вольнодумство»? Скорее наоборот: одна за другой выходят книги и статьи с прославлением Сталина, восхвалением Берии, рассказами о том, как хорош был великий и могучий Советский Союз…
— Я не об «историческом вольнодумстве» говорю. Я говорю о вольнодумстве в самом широком смысле слова: открытое выражение неудовольствия решениями начальства. Любыми решениями и любого начальства. История — это частность. Не фальсификация прошлого их беспокоит, а фальсификация настоящего — когда «всякие отдельные» позволяют себе называть черное черным, а подлое — подлым. И был ли Сталин великим менеджером, а Берия — реформатором с трагической судьбой — это все проблемы вовсе не прошлого. Это проблемы настоящего, и подлежат административному анализу и надлежащему контролю.
— Независимо от отношения к кремлевской политике и ее целям, прославление бывших нацистов в Прибалтике и на Украине налицо. Почему это происходит? От непонимания того, что фашизм есть зло?
— У них своя история, и в этой истории на теле их стран ломали друг друга, вытаптывая все беспощадно, два титана тоталитаризма: нацизм и сталинизм. Нацизм убит и стал (по их мнению) безвреден. Сталинизм же никем убит не был, он жив и опасно прорастает. И родина сталинизма никуда не делась, она здесь, сразу за границей. Их профашизм есть не что иное, как проявление обостренного национализма и страха.

История другой планеты
— Новый процесс Ходорковского — Лебедева: чего вы ждете? Возможно ли оправдание — или новый приговор неизбежен?
— Не знаю, каков будет приговор. Но в любом случае Ходорковский и Лебедев будут сидеть. До следующей перестройки.
— Кто сейчас «перевешивает» во власти (если пользоваться уже примененной вами терминологией) — аскеты, стремящиеся к власти ради власти, или гедонисты, желающие жить сами и готовые дать жить другим?
— Пожалуй, гедонисты. Но вот надолго ли?
— Что лучше для России — чтобы цены на нефть падали, заставляя власть идти на перемены, или чтобы опять стали расти?
— Я вовсе не уверен, что кризис побудит власть идти на перемены. Это возможно, но вовсе не обязательно. Так что не в ценах на нефть дело. До какой степени застоя готово довести страну начальство? До какой степени замкнутости и изгойности? Когда им станет неуютно и неудобно править? На эти вопросы я не знаю ответов.
— Если бы вам, как доктору Будаху в «Трудно быть богом», довелось беседовать с прогрессором с другой планеты, что бы вы попросили? Дать людям вволю хлеба, мяса и вина, кров и одежду? Вразумить жестоких правителей? Сделать так, чтобы люди получили все и не отбирали это друг у друга? Провести «массовую гипноиндукцию и позитивную реморализацию», чтобы люди больше всего любили труд и знание? Или, как в конце концов просит Будах, «оставить нас и дать нам идти своей дорогой»?
— Боюсь, что ответ доктора Будаха реально единственно верный. Все остальное — фантастика. Историю невозможно ни облагородить, ни обескровить, ни подлатать. Я уверен, что реальная история — самая благородная, бескровная и здоровая из всех виртуальных. Она как демократия по Черчиллю: отвратительна, но ничего лучше выдумать ни у кого не получится. Любая выдуманная история будет либо неосуществима, либо еще более отвратительна, чем реальная.
— То есть прогрессорство вообще не имеет смысла, потому что будет только хуже? Вы когда-то говорили: как было бы хорошо, если бы Гинденбург в свое время не вручил власть Гитлеру, а разогнал и пересажал нацистов. Неужели и в этом случае история пошла бы по еще более кровавому, чем в реальности, пути? А если бы в 1917-м удался мятеж Корнилова и большевики не захватили бы власть — неужели могло быть еще кровавее, чем Гражданская война и сталинские репрессии?
— Могло. В Германии власть могла достаться Тельману (любимцу Сталина), а Корнилов, человек военный и безукоризненно жестокий, залил бы бунтующую Россию кровью почище любого Троцкого. Я, разумеется, далек от утверждения, что могло произойти именно это, я просто привожу (почти наобум) примеры «ухудшения» истории. Россия 17-го и Германия 30-х были чреваты социальной катастрофой, и избегнуть этой катастрофы, меняя политические фигуры, было невозможно. Вот если бы получилось предотвратить Первую мировую!.. Но эта задача не по плечу никаким прогрессорам, потому что никто не знает и даже предположить не умеет, как ее решать.

Беседовал Борис ВИШНЕВСКИЙ