Музыка лазерного луча
Вчера, 17 июня, в 90-й день рождения Галины Ивановны Уствольской на Волковском лютеранском кладбище, где она похоронена, было торжественно открыто и освящено памятное надгробие на могиле выдающегося русского композитора.
К 90-летию со дня рождения Галины Уствольской (1919–2006)
О Галине Уствольской трудно говорить привычным языком музыкальной критики или искусствоведческих штудий. Ее музыка запечатлела апокалипсис ХХ века. Ужас и отчаяние пронизывают написанные в 1949 году Вторую фортепианную сонату и октет. Недаром же узник ГУЛАГа замечательный литератор, переводчик Иван Алексеевич Лихачев, услышав октет, воскликнул: «Это мог написать только тот, кто был с нами в проклятых лагерях, на лесоповале». Бог миловал Галину Ивановну от подвалов Большого дома, от Колымы. Судьба подарила ей одиночество художника, не прельщавшегося внешним успехом. Ее одиночество не похоже на бегство романтического героя, гордого своим призванием, своей исключительностью. Это горькое одиночество высокой души, скорбящей о несовершенном мире, молящейся о нас. Сказанное Герценом о русской литературе: «Мы не врачи, мы боль!» — с полным правом может быть отнесено к музыке Уствольской.
Пушкинский шестикрылый серафим явился Галине Уствольской «в пустыне мрачной и глухой» — в советское безвременье. Неистовый протест, который буквально кричит в ее музыке, кажется гласом вопиющего в пустыне, горе предстает безмерным, безысходным. Поиски гармонии для композитора мучительны, а ее обретение возможно только в молитве, обращенной к небу. Это единственный путь исправления жизни на земле. Не об этом ли и названия ее симфоний: Второй — «Истинная, Вечная Благость», Третьей — «Иисусе, Мессия, спаси нас», Четвертой — «Молитва», Пятой — «Амен»… Хрустально-прозрачной молитвой о даровании мира завершается одно из самых поначалу дисгармоничных произведений — Композиции № 1 «Dona nobis pacem» («Дай нам мир») для флейты-пикколо, тубы и фортепиано.
Устойчивый композиторский стиль Уствольской кажется сформировавшимся уже с самых ранних опытов — подобно Афине, явившейся из головы Зевса сразу в полном боевом облачении. Музыка, написанная полвека назад, активно воспринимается сегодня как остросовременная — будь то фортепианные прелюдии и сонаты, скрипичная соната, большой дуэт для виолончели и фортепиано, трио для кларнета, скрипки и фортепиано…
Дмитрий Шостакович, учитель Уствольской, гордился своей ученицей (кстати, нисколько на него не походившей) и предрекал ей великую будущность. Когда суровую, аскетичную, исполненную трагического пафоса музыку Уствольской критиковали за элитарность, жесткость, необщительность, узость, другой петербургский композитор Борис Тищенко (также ученик Шостаковича) возражал: «Если это «узость», то узость лазерного луча, прошивающего металл... Удельный вес каждого ее сочинения, каждой ноты столь велик, что заставляет вспоминать о далеких звездах, где плотность вещества такова, что наперсток его на земле весил бы несколько тонн». Не случайно крупицы этого сверхплотного вещества Шостакович включил в ткань собственных сочинений (одну из тем финала Трио Уствольской он использовал в своем Пятом квартете и в Сюите на стихи Микеланджело). Мелодический контур начальной фразы Второй фортепианной сонаты Уствольской узнаваем в балете Тищенко «Ярославна».
Словно продолжая мысль Тищенко о «галактической» родословной Уствольской, другие говорят о ней как о «музыке из черной дыры» Вселенной. Впрочем, у этой черной дыры есть вполне конкретный земной адрес: Ленинград, город переживший сталинский террор и фашистскую блокаду. Не сговариваясь, авторы статей прибегают к естественно-научной, физической терминологии: «Музыка Уствольской… это аэродинамическая труба, где дует адский полярный ветер». Рассуждают о «высоковольтном напряжении» и о «глубоком бурении» в ее творчестве, о неженской властной энергетике… Толкуют о «радиоактивном излучении» музыки композитора.
Добавлю от себя еще одну почерпнутую из физики метафору. Есть известное в оптике явление — «полное внутреннее отражение». Луч света, попавший в прозрачный кристалл, многократно отражается от граней, играет внутри него. Но это явление лучше наблюдается в драгоценных кристаллах, в хорошо ограненных бриллиантах чистой воды. Творчество Галины Уствольской — музыка предельного напряжения, музыка высочайшей духовной силы и полного внутреннего отражения.
Уствольскую исполняли не так часто, как она того заслуживала. У нее был не очень широкий, но необычайно преданный круг почитателей, не пропускавших ее произведений в Доме композиторов или в Малом зале Филармонии в Ленинграде. На эти концерты приезжали из Москвы и из других городов те, кому дорого творчество замечательного мастера. Нынче музыка Уствольской звучит в концертных залах Европы и Америки, на фестивалях в Польше, Германии, Голландии, Англии (к примеру, в Лондоне на фестивале русской музыки целый день был отдан ее творчеству, исполнялось свыше десяти крупных композиций). В 1992 году Уствольская была удостоена престижной Гейдельбергской премии за достижения в области искусства, в 1993-м Американским биографическим институтом названа человеком года. Нынешний юбилейный год сулит — будем надеяться — нередкие встречи с музыкой Уствольской и на родине композитора.
О Галине Уствольской трудно говорить привычным языком музыкальной критики или искусствоведческих штудий. Ее музыка запечатлела апокалипсис ХХ века. Ужас и отчаяние пронизывают написанные в 1949 году Вторую фортепианную сонату и октет. Недаром же узник ГУЛАГа замечательный литератор, переводчик Иван Алексеевич Лихачев, услышав октет, воскликнул: «Это мог написать только тот, кто был с нами в проклятых лагерях, на лесоповале». Бог миловал Галину Ивановну от подвалов Большого дома, от Колымы. Судьба подарила ей одиночество художника, не прельщавшегося внешним успехом. Ее одиночество не похоже на бегство романтического героя, гордого своим призванием, своей исключительностью. Это горькое одиночество высокой души, скорбящей о несовершенном мире, молящейся о нас. Сказанное Герценом о русской литературе: «Мы не врачи, мы боль!» — с полным правом может быть отнесено к музыке Уствольской.
Пушкинский шестикрылый серафим явился Галине Уствольской «в пустыне мрачной и глухой» — в советское безвременье. Неистовый протест, который буквально кричит в ее музыке, кажется гласом вопиющего в пустыне, горе предстает безмерным, безысходным. Поиски гармонии для композитора мучительны, а ее обретение возможно только в молитве, обращенной к небу. Это единственный путь исправления жизни на земле. Не об этом ли и названия ее симфоний: Второй — «Истинная, Вечная Благость», Третьей — «Иисусе, Мессия, спаси нас», Четвертой — «Молитва», Пятой — «Амен»… Хрустально-прозрачной молитвой о даровании мира завершается одно из самых поначалу дисгармоничных произведений — Композиции № 1 «Dona nobis pacem» («Дай нам мир») для флейты-пикколо, тубы и фортепиано.
Устойчивый композиторский стиль Уствольской кажется сформировавшимся уже с самых ранних опытов — подобно Афине, явившейся из головы Зевса сразу в полном боевом облачении. Музыка, написанная полвека назад, активно воспринимается сегодня как остросовременная — будь то фортепианные прелюдии и сонаты, скрипичная соната, большой дуэт для виолончели и фортепиано, трио для кларнета, скрипки и фортепиано…
Дмитрий Шостакович, учитель Уствольской, гордился своей ученицей (кстати, нисколько на него не походившей) и предрекал ей великую будущность. Когда суровую, аскетичную, исполненную трагического пафоса музыку Уствольской критиковали за элитарность, жесткость, необщительность, узость, другой петербургский композитор Борис Тищенко (также ученик Шостаковича) возражал: «Если это «узость», то узость лазерного луча, прошивающего металл... Удельный вес каждого ее сочинения, каждой ноты столь велик, что заставляет вспоминать о далеких звездах, где плотность вещества такова, что наперсток его на земле весил бы несколько тонн». Не случайно крупицы этого сверхплотного вещества Шостакович включил в ткань собственных сочинений (одну из тем финала Трио Уствольской он использовал в своем Пятом квартете и в Сюите на стихи Микеланджело). Мелодический контур начальной фразы Второй фортепианной сонаты Уствольской узнаваем в балете Тищенко «Ярославна».
Словно продолжая мысль Тищенко о «галактической» родословной Уствольской, другие говорят о ней как о «музыке из черной дыры» Вселенной. Впрочем, у этой черной дыры есть вполне конкретный земной адрес: Ленинград, город переживший сталинский террор и фашистскую блокаду. Не сговариваясь, авторы статей прибегают к естественно-научной, физической терминологии: «Музыка Уствольской… это аэродинамическая труба, где дует адский полярный ветер». Рассуждают о «высоковольтном напряжении» и о «глубоком бурении» в ее творчестве, о неженской властной энергетике… Толкуют о «радиоактивном излучении» музыки композитора.
Добавлю от себя еще одну почерпнутую из физики метафору. Есть известное в оптике явление — «полное внутреннее отражение». Луч света, попавший в прозрачный кристалл, многократно отражается от граней, играет внутри него. Но это явление лучше наблюдается в драгоценных кристаллах, в хорошо ограненных бриллиантах чистой воды. Творчество Галины Уствольской — музыка предельного напряжения, музыка высочайшей духовной силы и полного внутреннего отражения.
Уствольскую исполняли не так часто, как она того заслуживала. У нее был не очень широкий, но необычайно преданный круг почитателей, не пропускавших ее произведений в Доме композиторов или в Малом зале Филармонии в Ленинграде. На эти концерты приезжали из Москвы и из других городов те, кому дорого творчество замечательного мастера. Нынче музыка Уствольской звучит в концертных залах Европы и Америки, на фестивалях в Польше, Германии, Голландии, Англии (к примеру, в Лондоне на фестивале русской музыки целый день был отдан ее творчеству, исполнялось свыше десяти крупных композиций). В 1992 году Уствольская была удостоена престижной Гейдельбергской премии за достижения в области искусства, в 1993-м Американским биографическим институтом названа человеком года. Нынешний юбилейный год сулит — будем надеяться — нередкие встречи с музыкой Уствольской и на родине композитора.
Иосиф РАЙСКИН