Александр щелканов: «большинство граждан не могут признаться, что в 2000 году их одурачили»

Принимаю вину на себя
— Александр Александрович, целый год вы были вторым человеком в городе. Невооруженным глазом видно, что поведение власти в отношениях с гражданами тогда и сейчас разительно отличается. Почему?
— Потому, что мы вернулись назад, к тому, что было до 1989 года, и сегодня в стране и городе полным ходом восстанавливается советское, коммунистическое государство.
— То самое, которое двадцать лет назад всем осточертело и от которого хотели отказаться навсегда?
— К 1989 году общество находилось на пике нетерпимости к советскому коммунистическому методу существования. Мы, менеджеры девяностых годов, когда была благоприятнейшая обстановка и высочайший потенциал народной готовности к трансформации общества, оказались не способны к его реализации и даже помогали его разбазариванию. Я принимаю и на себя часть вины за это.
— Почему вы говорите о трансформации, а не о модернизации, как это обычно делают?
— Модернизация — это совершенствование, а совершенствовать в том обществе было ничего. Его можно было только переделать.
— Что именно вы не смогли?
— Вовлечь большинство общества в процесс трансформации. Более того, мы — начиная с Бориса Николаевича Ельцина — отдалились от людей, у которых горели глаза и которые хотели что-то делать. Им надо было сказать, что мы делаем, зачем мы делаем, кто конкретно отвечает за это. Надо было выходить на прямую связь с людьми, которым предстояло осуществлять эту трансформацию. Ельцин не захотел, заявив: восстанавливать советский агитпроп я не буду. И трещина между властью и обществом начала нарастать: власть делает то, что считает нужным, но объяснять это людям не считает нужным.
— Тем, кто пришел тогда, поначалу верили, как никому прежде. А потом перестали. Почему?
— Тогда был просвет голубого неба и солнца сквозь тучи: общее мнение было — во власть пришли наши люди! Мы за них голосовали — и они пришли! Период ожидания и доверия был очень глубоким. Люди долго верили, что власть, которую они выбрали, что-то изменит в их жизни. Но за год-два жизнь не изменить. И доверие начало падать. Уже к 1995–1996 году было сформировано недовольство Ельциным и противостояние ему, а к 1999 году оно достигло пика. И это был чрезвычайно удобный момент для того, чтобы к власти пришли новые люди, которые говорят на полублатном языке, причем и с миром, и с Россией…

Отложенная работа над ошибками
— Двадцать лет назад было массовое воодушевление: все хотели перемен. Но когда в середине 90-х годов все покатилось в обратную сторону — большинство встретило это нарастающим равнодушием. И сегодня большинство не ходит на выборы — считая, что все равно обманут, и не пытается ничего изменить — считая, что от него ничего не зависит.
— Надо учитывать разделение общества по социальным слоям. Во-первых, у нас возникла серьезная прослойка обеспеченных людей. Во-вторых, у нас сильно развился национал-патриотизм: множество людей обожают власть за то, что она якобы «восстановила уважение к России».
— В чем же это уважение заключается?
— Когда начинаешь с такими людьми обсуждать, что же восстановила власть — выясняется, что на самом деле это не уважение, а страх. Что Россию снова боятся и, как они говорят, «уважают»…
Третий слой: чиновничество и те, кто стремится им стать. Сегодня всем откровенно демонстрируется, что ежели ты попал во власть — ты возносишься над обществом и становишься «элитой». И все большая часть молодежи думает: как бы мне попасть туда! В 90-е годы таких настроений не было: напротив, чиновничество считалось непрестижным. А сейчас сформирован целый слой людей, которые готовы за доступ во власть делать все что угодно.
Наконец, четвертый слой: разочаровавшиеся. Те, кто верил новой власти в начале 90-х, а потом в ней разочаровался. Увидел воровство, коррупцию, «откаты», привилегии… И все эти четыре слоя весомее тех, кто озабочен провалом трансформации, начатой в прошлом десятилетии.
— Огромное число людей и живут небогато и при любом обращении к чиновнику получают порцию унижений, убеждаясь, что власть ни в грош не ставит их мнение, — и все равно строем идут за нее голосовать. Что их заставляет это делать?
— После Великой Отечественной люди жили еще хуже, но молились на Иосифа Виссарионовича. Почему? А потому что он, отец родной, не знает, что эти чиновники, сволочи, с нами делают! Менталитет остался тем же: Владимир Владимирович, душка, не знает, что в стране творится, его обманывают, подставляют… А стоит ему лично вмешаться — как в Пикалево — и все налаживается.
— Ельцин тоже на трапе самолета указы о выделении денег подписывал — не помогало.
— Почему же не помогало? В 1996 году очень даже помогло. Но он не мог делать это постоянно: экономическая ситуация была принципиально иной. И возможности для реализации обещаний принципиально иные, чем у Путина. Владимир Владимирович, пока нефть была дорогая, мог и пенсии повышать, и объявлять «национальные проекты». Вот власть и пользуется поддержкой — почему же не поддерживать, если все более-менее благополучно?
— Долго ли продлится эта поддержка — нефть-то дешевеет…
— Человеку вообще свойственно ошибаться, а нам в России очень свойственно не признавать свои ошибки. И большинство не может себе признаться, что в 2000 году их просто одурачили, предложив такого президента. Тогда они — на фоне Ельцина — с радостью его приняли, а сейчас у них не хватает мужества сказать себе: король-то голый! Лучше умрем в том, что есть, но не признаем, что нас облапошили… И еще два важных обстоятельства, которые стабилизируют нынешнее состояние и уменьшают вероятность проявления недовольства и несогласия: создание образа внешнего врага и тотальное наступление Русской православной церкви на государство.

ОМОН — это еще цветочки
— Внешний враг — это, как всегда, США? Но у нас же теперь «кругом враги»: Грузия, Украина, Эстония, Польша…
— Большей частью все-таки США. И создание образа врага в лице Америки у многих как раз и создает впечатление, что мы, мол, «поднимаем голову», «встаем с колен» и так далее. Надо бы экономику поднимать — а мы голову поднимаем… Несколько лет назад, когда я глядел на Путина, у меня было полное впечатление, что враг уже нас окружил, что он уже хочет нас сломать, и поэтому надо сурово хмурить брови. И тут же идет установление дружеских отношений с тоталитарными странами — Северной Кореей, Китаем, Венесуэлой.
— А церковь-то чем укрепляет нынешний режим?
— Превращаясь при поддержке государства (которое по Конституции является светским) в государственную церковь, РПЦ способствует безмолвию, покорности и соглашательству. Потому что, «не боясь греха, петушка хвалит кукуха» ( я настаиваю на этой редакции). Кукух постоянно говорит, какую большую роль играет церковь в установлении государства, его сплочении и укреплении, а петушка за это на всех возможных уровнях, через все СМИ рассказывает всему населению, как хороша сегодняшняя власть, как много она делает для человека, для России… И это не может проходить ни мимо ушей, ни мимо подкорки — и приводит к смирению не в богословском содержании, а в том, о котором мы говорим.
— Уйдя из власти, вы следите за настроениями в Петербурге?
— Они все более и более умиротворенные. Кучка тех, кто понимает бесперспективность для России того, что происходит в системе управления государством, становится все меньше, они превращаются в группу общественных изгоев. Я в свое время имел ярлык городского сумасшедшего — со своим стремлением защищать права граждан. А в последние два-три года всех правозащитников стали называть чуть ли не врагами народа, живущими на деньги Запада. Акции протеста не встречают массовой поддержки граждан: количество активных людей уменьшается.
— Чего же удивляться, если на акциях протеста (это невозможно было представить в то время, когда вы были во главе Ленгорисполкома, да и в последующие годы) граждан встречает ОМОН и полицейские дубинки?
— А также запреты на проведение акций протеста в местах, которые удобны и доступны для людей. ОМОН — это еще цветочки, недавно кто-то из заместителей министра внутренних дел заявил, что они восстанавливают СОБР! Это после того, как по стране прокатилась волна недовольств задержками зарплат и увольнениями и у власти возникла обоснованная боязнь активизации граждан.
— Вы можете сравнить образ действий питерской власти в ваше время и сейчас?
— Главное, что я вижу, это барство и недоступность. Нет обратной связи. Губернатор не встречается с гражданами, не принимает их — она принимает только руководителей крупного бизнеса и так далее. А для людей, за счет налогов которых содержится власть, доступа к ней нет. Но если нет доступа граждан к власти — нет и механизма народовластия, который закреплен Конституцией. А есть имитация этого народовластия: делается все, чтобы убедить Европу и мировое сообщество, что мы изменились, что у нас все есть, как полагается, вот у нас в Питере имеется даже «образец правозащитника» — уполномоченный по правам человека г-н Михайлов, хорошо памятный мне по его депутатской деятельности…
— Что делать тем, кого все это не устраивает? Уезжать из страны? Уходить во внутреннюю эмиграцию? Махнуть на все рукой?
— Меня этот вопрос мучает все последние годы. Думаю, что каждому из нас надо четко сформулировать: что нас сегодня не устраивает? И не просто сформулировать догматы, а на конкретных примерах показать нарушения прав граждан. А затем предъявить обществу альтернативу действиям власти — так, чтобы люди начали думать. Так, как они начали думать двадцать лет назад, когда поняли, что «так дальше жить нельзя».

Беседовал Борис ВИШНЕВСКИЙ
Фото ИНТЕРПРЕСС