Евгений никитин: «оперному театру необходим ренессанс»

Когда из густого полумрака ложи бенуара смотришь на Летучего Голландца, Сенту, графа Тамино, Томского или Кундри, наслаждаясь мощным пением и роскошным и сочным звуком оркестра Мариинского, иногда ловишь себя на интересной мысли: каково же соотношение артиста, нашего современника, который в данное мгновение погружен в созданный больше столетия назад художественный образ, его внутреннего мира — с вселенной Моцарта, Вагнера или Чайковского?
Евгений Никитин, сегодня это можно смело сказать, — один из тех, ради кого люди приходят в Мариинский. Ныне лауреат многочисленных конкурсов, еще в середине девяностых во время обучения на четвертом курсе Санкт-Петербургской консерватории он был приглашен в труппу Мариинского театра, и с тех пор активно выступает, принимая участие в самых значительных постановках театра. Также Никитин является приглашенным солистом «Метрополитен-Опера».
Сегодня у нас есть возможность познакомиться с Евгением Никитиным поближе.

Русскую музыку нужно свинговать
— Евгений, вы сейчас находитесь в зените славы, на ее вершине, или, правильнее сказать, на подъеме на очередную вершину. А какая музыка нравится именно вам, и приходиться ли петь то, что не нравится?
— Музыку, которая мне не нравится, приходится петь постоянно. Если хочешь занять какую-то нишу, приходится петь все или почти все, что дают. Сам по себе я отдаю предпочтение немецкой музыке. Бах, Бетховен, Моцарт, музыка немецкого романтизма: Вагнер, Брамс, Шуберт, Шуман, Вебер. Она мне близка по духу, и я всегда с удовольствием ее исполняю.
— А какая музыка вам не нравится?
— Не нравятся итальянские «шарманщики», белькантисты. Это ужасно скучно. Они писали для конкретных голосов — тот случай, когда приходишь слушать не композитора, а певца. Музыка вся одинаковая, что Беллини, что Доницетти, — из пустого в порожнее. Сюжеты — детский сад, текстовки слабые. Попсовенький изи-листенинг. Людям нравится, но лично мне не интересно, и я стараюсь не соглашаться на эту работу. Очень редко, для гигиены голоса.
— Как вы относитесь к русской опере?
— «Хованщина» и «Борис Годунов» — мощная музыка. Мусоргский у нас главный. К Чайковскому же всегда относился холодно и как слушатель, и как исполнитель. Он писал очень неудобно, и исполнение Чайковского сопряжено с огромными профессиональными трудностями. Не люблю его петь, хотя скоро поеду в Opera Bastille петь Томского. Надо. Чайковский Чайковским, а бизнес бизнесом. В конце концов, петь русскую музыку — мое прямое дело. Курьез — но это первый контракт на русскую оперу за всю мою карьеру.
— Понимаю: на Западе, наверное, все хотят, чтобы Чайковского пел русский?
— Слушать иностранцев в русской музыке трудно, потому что произношение в большинстве случаев отвратительное и мало кто действительно чувствует, о чем он поет. Даже если ты знаешь подстрочный перевод, даже если ты владеешь языком, все равно тебе никогда не вложить сто процентов понимания в чужую поэзию. Носитель языка всегда сделает лучше. Я сколько ни был в разных театрах мира, где звезды поют Татьян — все это по вершкам. Превосходно озвучивается партия, даже произношение почти чистое, что, кстати, и отличает всех великих. Но все равно чего-то не хватает, и это что-то — пресловутая русская душа. Она же играет злую шутку с русским певцом, поющим Моцарта или Верди, где действуют совсем другие законы, где эмоции должны уступать место холодному расчету, четкому ритму, соблюдению абсолютно всех редакторских пометок и авторских нюансов.
Русскую же музыку все это на корню убивает — ее нужно свинговать, иначе она мертва. Западные певцы этого делать не умеют. Но свою музыку, конечно, поют на десять порядков лучше нас.

Вагнер и стриптизерша
— За что вы любите Вагнера? Вопрос актуальный, потому что Валерий Гергиев, а вместе с ним и вы — настоящие пропагандисты его творчества…
— Маэстро хочет поставить его всего, но пока остановился на «Кольце». Вагнер — целый мир, вселенная. Многие русские композиторы откровенно заимствовали у него целые куски, причем нагло, никого и ничего не стесняясь. Вагнер — настоящий новатор, своим творчеством разработавший и предвосхитивший многие современные течения в музыке — вплоть до нью-эйдж и эмбиент. В его музыке есть все от начала и до конца. На нем закончился настоящий мелодизм, после этого музыка пошла в сторону распада на составляющие, впрочем, как и живопись. Импрессионизм, кубизм, авангард и т. д. На вершину можно взойти, но все дороги с нее ведут вниз. После Вагнера петь обычную оперную музыку вроде того же Беллини вообще неинтересно. Тебе просто тесно в трех аккордах.
— Каково место оперы в современном мире? В июле я пришел на «Валькирию» в Мариинский театр и увидел битком набитый зал — людей, которые явно далеки от Вагнера. Ведь чтобы понять тетралогию, надо многое прочесть, изучить. А им вместо Вагнера показали каких-то людей в холщовых рубахах на фоне бесформенной абстрактной фигуры, смысл которой объяснить так никто и не смог.
— Предназначение у оперного театра не меняется на протяжении не одной сотни лет — это искусство для образованной элиты. Я хочу верить, что эпоха экспериментов и всех этих сумасшедших постановок подходит к логическому завершению. Сегодняшний оперный театр зарулил в тупик, ему как глоток свежего воздуха необходим ренессанс. В том числе и потому, что у театра стало меньше денег, а традиционная постановка — это шикарные костюмы и декорации. И чтобы выйти из положения, театры начинают изворачиваться: поставили стул на сцену, все вышли в трусах — и дело в шляпе. Этот минимализм идет оттого, что театры лучше заплатят деньги певцам, чем угрохают их на постановку. Логично. Мариинский театр тоже иногда идет по этому пути. Хотя у нас много традиционных спектаклей, появляются и нетрадиционные работы, ориентированные на западного зрителя, ибо мы постоянно гастролируем за рубежом. Тут другие приоритеты, вплоть до простоты и легкости декораций при перевозке.
Но главная проблема сегодняшнего театра не в этом: режиссура тянет на себя одеяло. А люди, вместо того чтобы сидеть, расслабляться и слушать музыку, вынуждены ломать голову: а что тебе хотели этим сказать? По-моему, новаторство давно закончилось и начались тупые извращения. Есть еще такие «мастера», для которых главное скандал, чем хуже, тем лучше. Я недавно пел «Голландца» в Лейпциге. Это была очень скандальная постановка, которую освистали и остановили. Директор театра был вынужден извиниться перед публикой. Но у них, видимо, с режиссером был контракт на определенное количество спектаклей и отменить их было бы дороже, чем доиграть. И я допевал четыре вечера при пустом зале.
Спектакль был ни о чем. Стоят кубы в виде домов-многоэтажек, и по крышам этого спального района, по этим кубам люди ходят, ежесекундно рискуя поломать себе ноги. Сзади экран, на котором идут собачьи бои с морем кровищи. Одеты все были как босяки, а с последним аккордом Сента стреляла себе в рот из пистолета. В общем, в огороде бузина, а в Киеве дядька. Единственное светлое пятно — голая стриптизерша с беленькими крылышками за спиной, изображавшая ангела во время моей выходной арии. Не знаю, как публике, мне этот пассаж очень понравился, но и только. В общем, режиссеров много, а интересных постановок мало, и поэтому люди уходят со спектаклей.
— С «Валькирии» я просто ушел после первого действия.
— Вы не стали ломать себе голову — пошли слушать «Валькирию» дома. Это практически неподъемный по сложности материал. Наша тетралогия пока ставит больше вопросов, чем дает ответов. Чисто дизайнерский спектакль, в котором есть все, что пожелаете, кроме одного — собственно спектакля. «Валькирия» в течение десяти лет безуспешно переделывается разными людьми, часто не имеющими понятия о произведении, с которым имеют дело, про литературный первоисточник я и не заикаюсь даже. Перед Лондоном летом была девятая попытка — а воз и ныне там. Такие масштабные проекты должны ставить мастера уровня не ниже Кончаловского или Питера Штайна, тогда все встанет на место, в противном случае будем переделывать всю оставшуюся жизнь. Им, конечно, надо платить, но за эти годы перестановок денег вбухано на круг вдвое больше.

Певца сделала армия
— Вы с детства хотели стать певцом?
— Я родился в музыкальной семье. Мой отец был дирижером: он окончил питерскую Капеллу, а потом по распределению уехал в Мурманск. Стал одним из основателей Мурманского музыкального училища. Однако к музыкальной карьере меня никто не готовил. А когда я окончил восемь классов, отец вдруг сказал: поступай ко мне на кафедру. Мужских голосов там был дефицит: пятьдесят девчонок и четыре парня. Поэтому мальчиков брали без начальной подготовки, даже не играющих на пианино, лишь бы был хоть какой-то голос. Это и определило дальнейшую судьбу. Потом пришло время оканчивать училище, и тут возник призрак армии. У меня был выбор: либо идти служить, либо учиться дальше. Так я отправился в Петербург, отец поехал со мной и замолвил слово. Если бы не он, я бы не поступил — можете считать, что я попал в ЛОЛГК по блату. Был очень сильный поток, я был далеко не самым подающим надежды, пожалуй даже самым слабеньким. Меня взяли на музыкальную комедию последним номером, и то только потому, что отец похлопотал, честь ему и хвала, царствие небесное. Я стал учиться, причем учиться надо было хорошо, потому что в армию совершенно не хотелось. Я принципиально не чувствовал себя должным государству, в котором ветераны Великой Отечественной войны собирают пустые бутылки и просят на хлеб. И вот я принципиально отучился, принципиально поступил в аспирантуру, принципиально женился и даже обзавелся ребенком. На четвертом курсе я уже работал в Мариинском.
— Евгений, как вы считаете, существует ли достойная внимания современная опера? Как вы относитесь к скандальным «Детям Розенталя»?
— Современная опера меня мало интересует — с годами становлюсь твердолобым консерватором. Что касается «Детей Розенталя», мне вообще нравится Сорокин как писатель, я его безмерно уважаю. Это последний русский классик. Мало кто понимает, что он большой писатель. «Дети Розенталя» — это опера о либретто, а не о музыке. Может быть, лучше даже было сделать не оперу, а драматический спектакль.
— То есть вы полагаете, что в области современной оперы кризис жанра налицо?
— Кризис жанра налицо не только во всех направлениях серьезной музыки, но даже в рок-музыке, которую уничтожила индустрия, про оперу я вообще молчу. Она все еще жива только благодаря классическим ее образцам.

Беседовал Вячеслав КОЧНОВ