Осторожно: Русский музей!

И все это — справедливо.
Но придется огорчить любителей прекрасного — речь пойдет не о шедеврах, хранящихся в нашей национальной сокровищнице, а о неприглядной истории, с которой мне пришлось столкнуться, об «экспертах» и их покровителях.
Моя коллекция всегда была относительно скромной. Она насчитывала около сотни полотен, гравюр, рисунков и офортов, собранных моим отцом, профессором Марком Азадовским, страстным любителем искусства. Близким другом отца был коллекционер Ф. Ф. Нотгафт, знакомый А. Н. Бенуа, М. В. Добужинского, Б. М. Кустодиева и других. В 1930-е годы Азадовский и Нотгафт жили в одной квартире на улице Герцена; произведения, попадавшие в эту квартиру, каждый раз обсуждались, подвергались любительской оценке и лишь затем находили себе постоянное пристанище на стене одной из комнат — либо у Азадовского, либо у Нотгафта.
На профессиональном языке это называется «провенанс» — история собрания. Ни один коллекционер или дилер не рискнет сегодня приобрести вещь, не имеющую достоверного провенанса.
«...Техника подделок развивается, — говорит Петр Авен, президент Альфа-банка, один из крупнейших российских коллекционеров. — И поэтому, собирая коллекцию, в последние годы без стопроцентного провенанса я ничего не покупал. Иначе это становится чрезвычайно опасным и просто бессмысленным».
Правильно. Именно поэтому ни одна вещь из коллекции Азадовского никогда не вызывала сомнений. Факты, документы, воспоминания современников свидетельствовали: провенанс безупречен.
В ноябре 2008 года два принадлежащих мне произведения — гуашь Сергея Судейкина (1911) и акварель Александра Бенуа (эскиз костюма к спектаклю по пьесе Мольера «Лекарь поневоле»; 1921) — оказались на экспертизе в Русском музее, куда их представил (с моего ведома) петербургский дилер, изъявивший готовность приобрести обе вещи. На каждой из работ — что немаловажно! — стояла подпись выполнившего их мастера.
Поясним читателю: слово «экспертиза» в данном случае не вполне точное. Наши крупные музеи (в том числе Русский музей и Третьяковская галерея) с 2006 года лишены права давать экспертные заключения. Установив запрет на музейную экспертизу, Росохранкультура заменила ее частными экспертами, имеющими государственную лицензию Что же касается музейщиков, то свое мнение они могут облекать лишь в форму «консультационного заключения».
Именно такие «консультационные заключения» и были изготовлены сотрудниками Русского музея в декабре 2008 года. Проведя комплекс работ по изучению обоих принадлежащих мне произведений, эксперты Русского музея пришли к выводу, что авторство ни одной из них не подтверждается. Мотивировки:
— подписи Бенуа и Судейкина являются поддельными;
— в акварели, приписываемой А. Н. Бенуа, виден в инфракрасной области спектра рисунок графитом, исключающий руку этого художника;
— рисунок, приписываемый Судейкину, выполнен беспомощно и неумело; пигменты акварели и бумага могут быть датированы не ранее второй трети ХХ века.
Оба заключения подписаны старшими научными сотрудниками Русского музея И. Б. Верховской, Н. Н. Соломатиной, М. В. Черкасовой и удостоверены замдиректора по научной работе Е. Н. Петровой.Далее начинается детектив.
Прочитав «консультационные заключения», я как историк, окончивший искусствоведческое отделение ЛГУ, не мог не удивиться.
Во-первых, устанавливать достоверность той или иной подписи может только почерковедческая экспертиза. Искусствоведы из Русского музея не имеют права делать такого рода выводы (в сомнительных случаях им следует обратиться к специалистам).
Во-вторых, вывод в отношении Бенуа («рисунок, исключающий руку...») мог быть сделан только при сличении вещи, представленной на экспертизу, с так называемой эталонной базой данных. И хотя упоминание об эталонах присутствовало в официальном заключении, но именно это и вызвало у меня подозрения. Известно, что другие рисунки Бенуа, выполненные им в 1921 году для спектакля «Лекарь поневоле», хранятся ныне не в Русском музее, а в Государственном музее театрального и музыкального искусства.
В-третьих, акварель Александра Бенуа, которая, как утверждалось, исследовалась «в инфракрасной и ультрафиолетовой областях спектра», была подвергнута рентгенофлуоресцентному анализу и т. д., вернулась ко мне «в нетронутом виде», то есть законвертованной (под стеклом и в рамке).
В-четвертых, было неясно, каким образом эксперты определили возраст бумаги (речь идет о судейкинской гуаши). Исследования такого рода чрезвычайно сложны и требуют особой квалификации.
С этими и прочими недоумениями я обратился письменно к Е. Н. Петровой и просил отменить малограмотное заключение. В ответ — новые ошеломляющие бумаги.
В одной из них сообщалось, что в гуаши обнаружены якобы «фталоциановые пигменты» (в официальном заключении о них не упоминалось). Что это? Оказывается, красочные пигменты, полученные за рубежом после 1935 года. А поскольку в нашей стране эти пигменты стали использоваться не ранее 1960 года, то и гуашь Судейкина (висящая в нашем доме с начала 1930-х!) была изготовлена, стало быть, в 1960–1970-е годы.
Другая бумага представляла собой официальное письмо, адресованное опять-таки Е. Н. Петровой. В этом письме О. Д. Цыпкин, заведующий лабораторией кодилогических исследований и научно-технической экспертизы документа при рукописном отделе Национальной российской библиотеки, информировал: мол, поступила в нашу лабораторию акварель Александра Бенуа (в цифровом исполнении). И, сопоставив тексты на акварели Бенуа с «эталонами», он, Цыпкин, имеет основания предполагать, что подпись на акварели не является подписью Бенуа. Можно, конечно, — говорилось далее — провести экспертизу в полном объеме; однако на это потребуется от полутора до двух месяцев (кстати, экспертиза в Русском музее была проведена за два-три дня), а стоимость работы составит от 50 до 70 тысяч рублей.
Изучив этот якобы официальный документ на бланке Российской национальной библиотеки (без исходящего номера), я понял, что столкнулся не с ошибкой, а с умыслом.
***
Что делать?
Для начала я обратился к независимым экспертам.
Основной вопрос касался подписи Александра Бенуа. Как-никак, а два почтенных учреждения в голос заявляют об одном: текст «Alexandre Benois» в правом нижнем углу акварели не является подписью Бенуа.
Наибольшим доверием в кругу специалистов пользуются экспертные заключения, произведенные Экспертно-криминалистическим управлением МВД РФ — в наши дни там работают первоклассные профи. Именно туда — в отдел почерковедческих исследований Экспертно-криминалистического центра ГУВД по Санкт-Петербургу и Ленинградской области — я и обратился с просьбой о проведении экспертизы. Тщательно исследовав акварель, начальник отдела Л. А. Сысоева, пришла к выводу: все рукописные тексты (включая подпись) на представленном рисунке принадлежат самому Бенуа.
Ну а в отношении Судейкина посторонней помощи не потребовалось. Сличив подпись на гуаши с подписями в письмах художника за 1911 год, я убедился: подпись является подлинной. Это столь очевидно, что даже не вызывает вопросов. А если у экспертов из Русского музея вопросы все же возникли, так нельзя же ограничиться категорическим утверждением («Почерк в подписи и надписи на обороте листа отличается от известных образцов почерка С. Ю. Судейкина»), надо его как-то мотивировать. Мотивировка, увы, отсутствует.
***
Немало интересовали меня и загадочные «фталоциановые пигменты». Разобраться в этом было непросто — провести необходимый анализ красочного слоя можно далеко не в каждой лаборатории. Наконец повезло: Институт геологии и геохронологии докембрия РАН в Санкт-Петербурге произвел исследование элементного состава и ответил на поставленный основной вопрос: «Фталоциановых красителей не обнаружено».
Пришлось потревожить и искусствоведов — тем самых лицензированных экспертов. Исходя из того, что основные «эталонные образцы» для данной работы Бенуа 1921 года хранятся в Музее театрального и музыкального искусства в Санкт-Петербурге, я просил провести экспертизу именно в этом учреждении. И что же? Ведущий научный сотрудник музея эксперт по культурным ценностям Е. И. Грушвицкая, исследовав представленную мною акварель Бенуа, пришла к выводу: подлинник. И живописная манера, и приемы исполнения, не говоря уже о подписи, полностью соответствуют эталонным образцам.

Итак, подлинность обоих произведений доказана. Что дальше?
Сомневаясь, что такого рода проблему можно решить в суде, я написал подробное письмо министру культуры. Подчеркнув сомнительную окраску дела, я просил разобраться не только с научными сотрудниками из Русского музея, но и с заведующим лабораторией кодилогических исследований (благо и Русский музей, и Национальная российская библиотека находятся в ведении Министерства культуры).
На длинное послание пришел короткий ответ. Суть его сводится к фразе: «Признавая Ваше право не быть согласным с выводами специалистов Русского музея, Департамент культурного наследия и изобразительного искусства тем не менее не ставит под сомнение их компетенцию и высокий профессиональный уровень». Подпись — Р. Х. Колоев.
Другими словами: нет и не было ничего, кроме моего несогласия с «консультационным заключением». Мнение на мнение, так сказать. Извините, пожалуйста. А три экспертных заключения! А лживое письмо из Национальной российской библиотеки! Но увы! Ничего не видит Министерство культуры и не желает видеть. Гражданин написал министру — это его право. Пусть пишет! А мы все равно не дадим «наших» в обиду!
Вот это и есть цинизм!
***
Итак, что делать? Прежде всего с «нашим культурным наследием», с замечательными русскими живописцами Бенуа и Судейкиным? Было время — их, эмигрантов, отправляли в запасники. А сейчас? Куда я должен — после «консультационного заключения» и ответа из Минкультуры — отправить две прелестные вещицы этих мастеров? На пыльные антресоли? Или в мусорный бак?
И другой вопрос: что, собственно, стоит за играми музейщиков? Невежество? Беспечность? Или что-нибудь похуже?
***
В нашей печати высказывались предположения о том, что эксперты вступают в сговор с арт-дилерами; мол, взаимный интерес толкает их навстречу друг другу.
Неплохо бы проверить рассказанную историю и в этом ракурсе.
Но кто это будет делать? Прокуратура? Суд?
«Я считаю, — утверждает Петр Авен, — что надо судить экспертов, которые дают ложную экспертизу».
К сожалению, никакой суд не в состоянии разрешить вопрос о подлинности того или иного произведения искусства. Суд вынужден обращаться к экспертам. А эксперты по русской живописи — где они?
Конечно… в Русском музее, коему многие — и не только судьи — до сих пор доверяют.
Нет, не надо обращаться в суд. Обращаться надо к культурному сообществу, к коллекционерам и знатокам живописи. Любой случай, подобный этому, должен стать предметом пристального изучения, а имена лжеэкспертов — достоянием гласности. Только так и можно, наверное, защитить в наши дни репутацию личной коллекции, на которую брошена тень.
И не следует почтительно снимать шляпу перед брендами «Русский музей», «Третьяковская галерея». Времена изменились...
В начале ХХ века Александр Бенуа радостно приветствовал открытие Музея Александра III. Что сказал бы этот выдающийся деятель русской культуры, если бы знал, что спустя сто лет его скромная акварель 1921 года будет признана — в том же самом музее! — «исключающей руку Бенуа», а его собственноручная подпись — «не схожей по начертанию»!

Константин АЗАДОВСКИЙ
Карикатура Виктора БОГОРАДА