Интеллигенция, слезай с баррикады!

Проявлять сегодня в определенных кругах симпатию к Никите Михалкову — это нонконформизм. Хотя бы уже поэтому — мне нравится Михалков. Более того, в своем нонконформизме я зашел так далеко, что ценю его не только как кинорежиссера и автора замечательного «Предстояния», но и как общественного деятеля, вызвавшего к жизни наиболее интересный политический документ последнего десятилетия — «Манифест просвещенного консерватизма».
Манифест много критиковали не только за пропутинский охранительный характер, но и за штампы, которые якобы его переполняют. Дескать, нотации Михалкова так же банальны, как медведевское «Свобода лучше, чем несвобода». Но мы еще не выучили многих азбучных истин, и заглянуть в букварь для нас однозначно полезно. А в михалковском Букваре — слова, до сих пор не усвоенные российской интеллигенцией и даже активно отвергаемые ею: Бог, Вера, Личность, Нация, Отечество, Свобода, Семья, Традиция…
Протестная интеллигенция — та, что живет на баррикадах, — конечно, не обременяет себя штампами: она обитает в сюрреалистическом мире лозунгов, борьбы и ненависти. Сама баррикада — это такой символ спрессованного хаоса, составленного из случайных элементов обыденности (вспомним, как это выглядело в начале прошлого века — кто-то экспроприирует из квартиры буржуя громоздкую мебель, кто-то сорвет уличную вывеску, кто-то прикатит металлическую бочку — вот и происходит распад мира, еще вчера казавшегося таким незыблемым и уютным). На баррикаде не создашь семью, не выстроишь дома, не воспитаешь личность, не послужишь традиции. Здесь можно только орать «Долой самодержавие!» и отстреливаться.
Баррикад сегодня, слава Богу, пока не строят (если не считать ту, что недавно возвели защитники гаражей на петербургском «Парнасе»). Но в каком-то смысле российская интеллигенция с баррикад и не слезала. Баррикада — это наша развесистая пальма, спрыгнуть с которой и ступить на твердую землю отечества — непривычно и боязно, поскольку здесь надо трудиться и ходить прямо. С пальмы же можно плевать во власть и строить ей рожи.
Михалковский манифест категорически не принимает баррикадной субкультуры: «Революция как принцип и способ решения политических, экономических, культурных и социальных проблем нами отвергается. Мы отрицаем ее не только в прямой форме — как кровавый бунт и тотальное насилие, но и в скрытом виде — как ползучее государственное разложение, хроническую общественную болезнь и духовное обнищание человека. Пришло время сказать: революции закончены — забудьте!»
К сожалению, манифест несколько опережает время: исторический узел, которым Россия связана с революцией, еще не полностью распутан. Тем более что затягивали его не вчера и очень старались, чтобы развязать его можно было только мечом.
Михаил Гершензон писал в «Вехах» (1909 г.): «Кучка революционеров ходила из дома в дом и стучала в каждую дверь: «Все на улицу! Стыдно сидеть дома!» — и все сознания высыпали на площадь, хромые, слепые, безрукие: ни одно не осталось дома. Полвека толкутся они на площади, голося и перебраниваясь. Дома — грязь, нищета, беспорядок, но хозяину не до этого. Он на людях, он спасает народ — да, оно легче и занятнее, чем черная работа дома».
На самом деле вопрос: «Сможешь выйти на площадь в тот назначенный час?» — для российской интеллигенции не такой уж сложный. Мы легко высыпаем на арену уличной политики из своей «мерзости запустения» и сразу наполняемся значением и самоуважением: лидеры превращаются в медийных персон, отоваренные милицейскими дубинками — в героев. Дома надо жить повседневной жизнью, воспитывать детей, заботиться о родителях, иногда — просто подмести пол у себя в квартире. Но обыденная работа кажется нам мелкой — она недостойна революционеров и героев. Точно так же, как и кропотливая внутренняя работа над собой, самосовершенствование и самодисциплина. Сокровенный человек не интересует площадную интеллигенцию, нас заботят лишь внешние изменения — причем быстрые и радикальные.
Поэтому на площадях обитают не личности, а стаи, всегда готовые к бунту или на худой конец — к травле. Что такое травля, Никита Михалков хорошо знает на собственном опыте. Но — «блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня».
В приведенной евангельской фразе из Нагорной проповеди очень важно это уточнение: «За Меня» — то есть за Христа. Оно свидетельствует, что не каждый гонимый блажен и не каждый распинаемый — праведник. Площадную интеллигенцию ведь тоже гонят, преследуют, сажают в милицейские обезьянники и следственные изоляторы. Но эти крестные муки — не за Него, не за Сына Человеческого, а за преходящие гражданские свободы или во имя собственного самоутверждения в политике.
«Манифест просвещенного консерватизма» связывает будущее России с верой. По сути, это первый христианский политический документ в постсоветской России.
Воспитание сокровенного человека, внутреннее преображение народа — возможно только в христианстве. Естественно, что оппозицию это утверждение раздражает, поскольку она по преимуществу состоит из атеистов или из тех, кто радикально оппонирует Русской православной церкви. «Безрелигиозное и государственное отщепенство» интеллигенции, о котором писал в «Вехах» Петр Струве, пронесено нами через советское семидесятилетие в неприкосновенности и многократно умножено. Отсюда — многочисленные обвинения Михалкова в лизоблюдстве и фарисействе, в интимной близости с властью и церковью.
Между тем самый непримиримый и рискованный нонконформизм в нашей стране — любить свою власть (поскольку нелюбовь к ней — общее место). Философ Василий Розанов писал по этому поводу, что в России по-настоящему находиться в оппозиции — это быть преданным своему правительству. И это еще одна азбучная истина, которая для нас — всегда новость.

Федор КУЗЬМИН