Не оплошали

Проснувшись, я услышал по радио, что президент СССР Горбачев смещен — или свергнут — или убит. Гнусный торжественный голос говорил:
— В связи с невозможностью по состоянию здоровья исполнения Горбачевым Михаилом Сергеевичем обязанностей Президента СССР и переходом в соответствии... полномочий...
в целях преодоления глубокого и всестороннего...
…чрезвычайное положение в некоторых местностях СССР на срок 6 месяцев с 4 часов по московскому времени...
Я попил кофе и поехал в редакцию газеты «Невское время», в которой тогда постоянно печатался. Троллейбус шел по Невскому, на Невском все было как обычно, как всегда. Почему-то я запомнил очередь на углу Толмачева, теперешней Караванной, у входа в магазин каких-то драгоценностей или сувенирного фарфора. Внутри троллейбуса тоже все вели себя так, словно ничего не случилось.
Но в редакции (на Большой Морской, 41) все были возбуждены и растеряны. Кто-то, однако, слышал по радио «Эхо Москвы» (или у нас его транслировало радио «Открытый город»), что Ельцин объявил действия ГКЧП государственным переворотом, а его деятелей — преступниками. Также было известно, что печатать очередной номер нельзя: типография не возьмет, ей кем-то запрещено. Но был какой-то вариант подпольного, нелегального выпуска — если не газеты, то листовки. Я сел за стол и стал ее писать.
Тем временем в редакции появились еще несколько таких же, как я, внештатных авторов. Их подписи — имена более или менее известных людей — были нужны. Свою я поставил первой, но когда пришел Михаил Михайлович Молоствов — депутат парламента, старый диссидент и политзэк, — первое место я уступил ему.
Подписи выглядели так:
М. Молоствов, С. Лурье, М. Герман, Н. Катерли, К. Азадовский.
Закончив это воззвание, я пошел к себе на работу, в редакцию «Невы» (Невский, 3). Попал как раз на общее собрание. Я рассказал сотрудникам про заявление Ельцина, предложил разойтись и на работу не ходить.
Вечер не помню. Сидел дома. Метался между телевизором, радиоприемником и телефоном. По ТВ показывали пресс-конференцию этого самого ГКЧП. (А днем — балет «Лебединое озеро».) Омерзительные дураки говорили тусклую, тупую ложь.
Утром следующего дня, то есть ровно 20 лет тому назад, с утра пошел на Дворцовую площадь, где был огромный, очень многолюдный митинг. Потом — в «Невское время».
А уже вышел какой-то подпольный не подпольный, но не вполне легальный номер за 19-е: на первой странице — наше заявление.
И я написал еще один текст (опубликован в номере от 22-го). Потом отправился домой. Ближе к вечеру радио стало говорить голосом Беляева, председателя Ленсовета:
— Мужчины! Ленинградцы! Ожидается штурм Ленсовета. В город идут войска. Придите на помощь Ленсовету!
И так раз сто.
Я побрился, поужинал, собрался и где-то в полночь вышел из дома.
По совершенно пустому Невскому. У Дома книги встретился милицейский патруль: спросили, нет ли радио, не знаю ли каких новостей.
А на площади было уютно (троллейбусы разгородили ее пополам, и перед Мариинским дворцом пространство оказалось небольшим и симпатичным). Раскланивался со знакомыми (писателей в законе и вообще солидных людей — никого не встретил; запомнил Вадика Жука и переводчика Герберта Ноткина). Глотнул из чьей-то фляги. Все вокруг слушали радио. Часам к четырем утра стало совершенно ясно, что войска никакие не придут, и вообще наши в Москве победили. Побрел домой. Дождался, пока по ТВ не показали: Горбачев вернулся в Москву.
Дальше рассказывать скучно. Победа наша кончилась очень скоро. Полились реки вранья. Один известный тележурналист заявил, например, что вся эта история с ГКЧП была инсценировкой, что Горбачев и Ельцин сами устроили этот заговор и сами себя свергали — не помню уже теперь, зачем и по чьему заданию, — а впрочем, эти люди всегда имеют в виду одно и то же. И я написал еще такой текст (сочинен 23-го, опубликован в НВ 27 августа): «Инсценировка? А не репетиция?» Приведу абзац-другой.
«...В ближайшие дни мы непременно узнаем, что на нашей стороне были почти все. В сущности, это правда. У победы — множество родителей. Кое-кто предъявит, конечно, бюллетени и свидетельства об импотенции, то бишь о благонадежности. Ну а те, кто никак не исхитрится натянуть красную шапочку на волчью пасть, — те с принужденной циничной ухмылкой станут рассказывать простакам, что ничего не случилось, вообще ничего не было, ни малейшей опасности, что сопротивляться вздумали дураки, а по-умному-то всего и следовало просто расслабиться и получать удовольствие.
Но если те, кто называет переворот инсценировкой, на самом деле намекают, что это была неудачная репетиция, — то они, вероятно, правы. А может быть, и знают — пока — больше, чем мы. И это плохо.
И надо сделать, не теряя ни минуты, все, чтобы этот спектакль никогда не состоялся.
Чтобы в нашей стране было как можно больше образованных людей и как можно меньше вооруженных.
И чтобы организация, чьи цитадели высятся в каждом городе, чьи уши приникли к нашим телефонам, чьи объективы и стволы нацелены на каждого из нас, — чтобы эта, бесчисленными преступлениями окровавленная тайная политическая полиция прекратила свое существование.
Если и теперь мы не сумеем этого добиться — то в следующий раз они не оплошают».
Они не оплошали.

Самуил ЛУРЬЕ, литератор