Записки из спецблока для особо опасных

Александр Абрамович Козлик, полковник юстиции в отставке, заслуженный юрист Российской Федерации, отработал свыше 30 лет в МВД. Начинал постовым милиционером, на пенсию ушел в должности начальника  Следственного управления Центрального РУВД Санкт-Петербурга.

После выхода на пенсию открыл охранное агентство, затем руководил юридической фирмой и понятия не имел, что готовит ему судьба. Александр Абрамович был привлечен по делу о рейдерском захвате кафе «У Казанского» и 16 месяцев провел в тюрьмах Москвы и Петербурга, став заложником печально известной «выездной бригады Пипченкова», которая занималась посадкой «ночного губернатора Петербурга» Кумарина-Барсукова. Задачей следователей было получить признание Козлика, которого оговорил настоящий мошенник. Для этого использовали пытку заточением, ведь никаких доказательств «вины» Козлика у них не было. Наглость и полное игнорирование законов со стороны выездной бригады, наконец, привлекли к себе внимание.

В сентябре 2011-го Александр Абрамович вышел на свободу под подписку о невыезде. 13 ноября 2012 года дело в отношении него было прекращено за отсутствием состава преступления. С тех пор он немного поправил здоровье и завершил работу над книгой «Дневник начальника следствия из „Матросской Тишины“». Книга получилась пронзительной и чест­ной, интересной как тюремным бытописанием, так и рассказом о «работе» выездной бригады и в целом наблюдениями за российским правосудием. Выдержки из дневника мы предлагаем на суд читателя.

Бывший начальник Следственного управления Центрального РУВД Санкт-Петербурга сам оказался на тюремных нарах. Дело против него прекратили за отсутствием состава преступления.

9 июля 2010 года
Следственный изолятор «Матросская Тишина», гор. Москва

Я начинаю вести дневник. Надо попытаться понять, что со мной произошло и почему. Не знаю, удастся ли записи передать на волю, но все равно буду вести их, так легче все понять и проанализировать.

Сегодня день продления содержания под стражей в Басманном суде. Знаменитый Басманный суд — суд, олицетворяющий собой государственный беспредел. Кто мог подумать, что мне придется предстать в нем в качестве обвиняемого?

Хотя, честно говоря, я сомневаюсь, что наш питерский, Куйбышевский, или какой-либо другой суд чем-то сильно отличается от Басманного. Судья все внимательно выслушивает или делает вид, что слушает, а решения принимает те, которые удовлетворяют следствие, а не руководствуясь законом.

Вся беда наша все-таки кроется в судах. Ведь стоит только им занять независимую позицию и принимать решения строго в рамках закона, как ситуация резко изменится.

Что должно быть главным в работе судьи? Строгое соблюдение Уголовно-процессуального закона — и все. Годик или два будет много оправдательных приговоров, как было в начале введения суда присяжных, но все станет на свои места. Суд научит следствие соблюдать закон, а следствие научит соблюдать закон оперативные службы. Для этого ведь и есть правосудие.

11 июля 2010 года

Подъем, зарядка. Это обязательно для поддержания духа и воли. Стараюсь не думать о родных, иначе горло сжимает и подступают слезы. Жалко себя, жалко их.

С утра все спят, подъем ведь в 6 утра, требуют вставать, заправить «шконку», а потом опять можешь ложиться. Я же пользуюсь этим временем, никто не мешает, стараюсь все вспомнить: что же произошло?

Я сразу понял, что никакого выяснения моей роли в совершении преступления не будет, все уже решено и определено. Пытался выяснить у оперов, чего они хотят.

В ответ я слышу: «Признание своей вины и только признание». Я заявляю им: «О каком признании может идти речь, если они даже не знают, какое отношение я имею к этому делу?» Никто слушать не захотел. Далее появился следователь, «шестерка», который даже не знал обстоятельств совершения преступления. На мой вопрос: «Как же вы будете допрашивать, если не знаете обстоятельств совершения преступления?», он ответил: «Что скажете, то я и запишу». Видно, что-то новое в тактике следствия появилось.

25 июля 2010 года

Вчерашний день побил все рекорды. За все время наблюдения в Москве не было температуры выше 36,7 градусов. Сегодня с утра погода повторяется. Сижу на спецблоке, где особо опасные преступники. На камерах даже надпись: «Внимание! Особый контроль». Правда, на моей камере надписи нет. Но, видно, все равно «особо опасный». Выходишь из камеры, тебя осматривают с металлоискателем. Возвращаешься — то же самое. Периодически в камере делают обыск, здесь это называется «шмон». По утрам обстукивают деревянной кувалдой койки. Оказывается, туда можно спрятать металлические ножи, заточки и т. д.

Отношение со стороны сотрудников нормальное, спокойное. Нас не нервируют, и мы никого не нервируем. Вот так и живем. Хлеб выдают буханкой, но он разрезан на три части, для проверки, нет ли там чего-либо внутри. Чтобы порезать его, приспосабливаем пластик, его только точить надо. Сердцевину хлеба не едим, т. к. в него добавляют уксус или что-то еще, и он невкусный. Добавляют из-за того, что умудряются из хлеба гнать самогон градусов на 50, и это при всех обысках.

3 августа 2010 года
Сел читать УПК — и не могу. Такая злость берет, что хоть волком вой. Что же это такое получается: преступник (это он сам признает) указывает на меня как на соучастника, и я, отработавший всю свою сознательную жизнь в правоохранительных органах на благо государства, честно отработавший, ничего доказать не могу. Как можно бороться с такой системой? С момента введения в уголовный процесса соглашения с обвиняемым следствие превращается черт знает во что. Оперативники фальсифицируют и ни за что не отвечают, а следователи смеются в лицо, видя твое бессилие. Раньше хоть как-то реагировала прокуратура, а теперь с нее контроль за ходом расследования сняли, и следствие беспредельничает, творит что хочет. Что же это за законодательство такое? Выход только один: его менять. Человеческие судьбы просто размазываются, и никому до этого дела нет.

6 августа 2010 года

Жарища и духотища. Просто невозможно. К вечеру слег, плохо себя чувствовал, всего ломало. По всей видимости, тепловая нагрузка сказалась. Вчерашнее меню:
Завтрак. Оказывается, завтрак есть, но его не предлагают, т. к. никто не берет. Узнав, что меня он интересует, предложили картошку. (Не заинтересовался.)
Обед: гороховый суп (кушать можно), на второе опять картошка замороженная (без комментариев).
Ужин: макароны на воде (даже не стал брать).

7 августа 2010 года

Вчера в камеру привели еще одного парня, теперь нас четверо. При такой температуре это большая проблема. По всей видимости, нас все-таки готовят для спецназа. Только там такую подготовку проходить надо.

16 сентября 2010 года

Суд состоялся. Славный, знаменитый, Бассманный. Судья с участием меня выслушала и безучастно продлила содержание под стражей, несмотря ни на возраст, ни на состояние здоровья. Наплевать на всех и на все, главное — это свое спокойствие. Оперативную группу ведет некий Захаров из МВД, который ездит перед каждым заседанием к судьям и решает с ними вопросы. Вот и весь закон.

На суд приезжал из Питера адвокат. Привез фото внука, назвали Андреем, как я просил, в честь моего отца. Очень жаль, что вместо того чтобы заниматься внуками, приходится воевать со следствием, не тот возраст, и не те уже мысли.

25 сентября 2010 года

Неделя в больнице. Вообще-то это одно название, что больница: те же камеры и тот же режим. По утрам врач обход не делает и никто о самочувствии не спрашивает, глотай таблетки — и все лечение. Единственное достижение — кормежка, она лучше, все-таки дают молоко, масло и яйца. А лечение — это на совести врачей, они явно клятву Гиппократа забыли. Мой сокамерник уже трижды писал заявление, чтобы вызвали врача, болят почки, но бесполезно, он намечен на выписку, поэтому ноль внимания. Вмешиваются только тогда, когда стучат в двери и кричат: «Спасите!», и то не сразу.

Московский адвокат так и не приходит, надо срочно менять, бездельник. Вообще не знаю, что происходит.

10 октября 2010 года

7 октября провели очную ставку с Шенгелия. Он дал косвенные показания, что я участвовал в сговоре на мошенничество. Вор кричит: «Держи вора!» — и следствие ловит. При этом признал, что получил 2 млн долларов от покупателей, но сказал, что не для себя, а для Дараселии. Кто такой Шенгелия, а кто Дараселия?! Тот у него в «шестерках» бегал. Теперь мне все ясно, полностью. Они выводят из дела главного преступника, т. к. он им нужен для дачи показаний по всем другим делам, и ввели других людей, не имеющих отношение к мошенничеству. Кого-то ведь надо привлекать. Дело сфальсифицировано от начала и до конца. Надо выходить на Генерального прокурора и писать жалобы.

В действиях сотрудников следствия имеется состав преступления: фальсификация доказательств по уголовному делу и привлечение к уголовной ответственности заведомо невиновных лиц.

16 октября 2010 года

14 октября 2010 года выписали из больницы и вернули в свою «хату», 625. Находится на спецблоке. Означает это, что я представляю особую опасность для общества: здесь усиленный режим наблюдения и проверки, оборудована «хата» камерой наблюдения за заключенными, днем и ночью следят за мной, чтобы я ничего не натворил. Поселили одного. Рядом сидят те, кто получил большие сроки, видно, за убийство и другие тяжкие преступления, но кроме того, по соседству, находится и Платон Лебедев, он тоже «очень опасен». Как у нас умеют все доводить до абсурда.

11 ноября 2010 года

Сегодня на «хате» появился плакат: «Внимание. Особый контроль». Зачислены в особо опасные. Интересно, с чем это связано. Позавчера приезжал «следак» из другой бригады и допрашивал по другим эпизодам, связанным с фирмой «Юрсервис». Оставление Шенгелия этой фирмы было явно с моей стороны ошибкой, да и вообще ошибка была в том, что я с ним связался. С такими людьми нельзя никаких дел иметь. Люди с двойным дном. Когда служил, никогда к себе таких и близко не подпускал, а вышел на пенсию — расслабился. Хотелось фирму создать, вот и создал приключений на задницу. В том деле фигурирует и Кумарин. По всей видимости, Шенгелия и Кумарин вместе работали, раз в курсе всех дел.
Да… Влез в дерьмо по самые уши.

16 декабря 2010 года

Вчера приезжал опер Климов, пытался меня убедить, что ради государственных интересов я должен признать свою вину и дать показания на «бандитов» как организаторов преступления. «Вор должен сидеть в тюрьме», — так он озвучил позицию, которая прозвучала в выступлении премьера. Тогда я смогу выйти на свободу, а может, даже и больше — они прекратят дело в отношении меня. Не знаю, кто подсунул эту фразу руководству. Или это такая политика? Хотя бы вспомнили, к чему и когда это было сказано. Ведь она прозвучала после того, как Жеглов подбросил кошелек карманнику, и на возмущение Шарапова, что нельзя фальсифицировать доказательства, Жеглов и произнес эту фразу. Получается так, что руководство не только одобряет, но призывает к фальсификации доказательств по уголовным делам.

Похоже, что бригада получила карт-бланш на незаконные методы ведения следствия и в полной мере этим пользуется. Как же можно говорить о презумпции невиновности и тут же повторять эту фразу? Как можно совмещать эти два понятия? И суд решает уголовные дела, исходя из таких позиций. К чему это может привести? Кто дал им право определять еще до рассмотрения дела, преступник этот человек или нет, если его вина не доказана? Получается так, что опер или следак, а вернее их руководство, и определяют, «кому подбросить кошелек».
Не стал я с ним разговаривать, мразь он, и даже этого не понимает, считает себя порядочным, а гнилье так и прет из него.

1 января 2011 года

Итак, я встретил Новый год в тюрьме. Судьба-злодейка, никогда не думал, что так может со мной случиться. Накануне Нового года раздавали передачи, и я ждал, что получу. Заказал еще и в ларьке продукты. Заходил зам. начальника, и я выяснял, есть ли мне передача. Он подтвердил, что есть. Но так получилось, что нам ничего не дали, и мы на Новый год оказались совсем без продуктов. Остался хвостик колбаски и зефир в шоколаде. Гуляем. Но прямо перед Новым годом нам занесли передачу, это скинулись с других камер: рыбу, шоколад, сыр. В порядке исключения разрешили передать. Тюремное братство! Вот так. Так что стол состоял из рыбы, колбасы и сыра. Телевизор разрешили смотреть до часу ночи. Мы с Жекой попили чай и завалились спать. Так я встретил Новый год.

26 февраля 2011 года

Вчера неожиданно начался приступ мочекаменной болезни. Пошел песок. Боль ужасная. Такое уже было дома. Еле выпросил сделать мне уколы, только после этого стало легче. Ночью опять начались боли, правда, уже меньше, так и крутился. Сейчас утро, жду врача, болит, но терпеть можно.

2 марта 2011 года

28 февраля выписали из больницы. Медицинскую помощь там выпрашивать приходится. Один раз сделали уколы, а на следующий день уже дали две таблетки папаверина или что-то вроде этого. Я просил дать хотя бы но-шпу, чтобы боли снять, заявили, что у них нет. Потом я уже узнал, что родные хотели передать таблетки, так у них не приняли, сказали, что у них есть. Полнейшее безразличие.

В больнице много людей моего возраста. Идет полный беспредел, и все по мошенничеству. Рубят «палки», как хотят. Встретил одного из Казахстана, из оппонентов президента. Ему заявили, что до выборов в Казахстане его будут держать, потом отпустят. Вот так поддерживают своих друзей. Вернули меня в свою камеру. Там двое: Евгений и новенький, Дима, бывший следователь прокуратуры. Расследовал дело Чичваркина, получил полтора года поселения за уничтожения телефонов.

15 марта 2011 года

Господи! Ничему нас история не учит. Были уже 30-е годы, лепили заговоры, расстреливали людей, потом их самих расстреливали, и все так же продолжается, хотя и без крови. Вообще-то, почему без крови? И кровь есть, есть погибшие. Когда же это кончится? Когда будет торжествовать справедливость? По-моему, у нас этого никогда не будет. Просто не хотят жить по-другому и все, и никто не верит в то, что это возможно.

21 апреля 2011 года

Идет ознакомление с материалами дела. Освобождать меня никто не стал, ведь не для того сажали. Опять приходил опер Климов, убеждал меня дать показания на Владыковского. Наглый, как танк. Убежден в своей безнаказанности. Я объяснил ему, что он преступник, а не я. Он фальсифицирует уголовные дела и должен за это ответить.

7 мая 2011 года

Видел Шипинова, держится неплохо, пишет стихи. Все держатся, никто не признал своей вины. Ситуация интересная: те, кто совершил преступление, находятся на свободе, а те, кто оказывал или хотел оказать помощь потерпевшим, находятся в тюрьме. Вот такое у нас следствие.

Находясь на «сборке» (небольшие камеры) в суде, я на стене прочитал фразу: «Сильнее тот, кто себя не жалеет. Братья, будем же сильнее». Как хорошо сказано. Да, действительно сильнее себя чувствуешь, когда перестаешь себя жалеть. Если хочешь бороться, независимо от того, какова цель, надо себя не жалеть и думать только о победе.

Впереди 9 Мая! С праздником Победы! Будет и на нашей улице праздник.

18 мая 2011 года

Привожу полностью диалог с врачом. Он спрашивает меня: «Чего надо?» Я отвечаю: «Стоматолога». — «Я стоматолог. Чего надо?» — «У меня упала коронка». — «Я коронками не занимаюсь». — «Что же мне делать? Я ведь кушать не могу». — «Не знаю. Упала, так упала». Вот весь разговор. Тюрьма есть тюрьма, и точка.

14 сентября 2011 года

Вот и настал долгожданный день. Накануне приходила Лариса, сказала, что направили материалы в суд для продления ареста. Я ждал этого, только не понимал, с чем они пойдут в суд.

Настроение, конечно, никакое. Вот и сегодня вызывает утром меня психолог и спрашивает, как я себя чувствую. Я сразу понял: что-то произошло. Тогда я спросил у нее: «Вы что, меня освобождать собираетесь?» Она удивилась и спросила, откуда я знаю. Я ответил, что по закону так положено. Действительно, решили освобождать. Видно, прокуратура следствие не поддержала, на мое счастье. Пришел в камеру, ребята на прогулке были. Тут и слезы пошли. Но быстро справился, от счастья не умирают. Тепло простился с ребятами, и после обеда повели вниз. Там уже всех нас, пятерых, и собрали.

Освободили после 7 часов. На улице всех нас ждали родные, друзья и знакомые. Тюремная эпопея закончилась, но дело еще расследуется и борьба продолжается.

Находясь в тюрьме, прочитал мемуары одного из декабристов — «Воспоминания Н. В. Басаргина», привожу его дословно:
«Тот, кто не испытал в России крепостного ареста, не может вообразить того мрачного, безнадежного чувства, того нравственного упадка духом, скажу более, даже отчаяния, которое не постепенно, а вдруг овладевает человеком, переступившим за порог каземата. Все его отношения с миром прерваны, все связи разорваны. Он остается один перед самодержавной, неограниченной властью, на него негодующей, которая может делать с ним, что хочет, сначала подвергать его всем лишениям, а потом даже забыть о нем, и ниоткуда никакой помощи, ниоткуда даже звука в его пользу. Впереди ожидает его постепенное нравственное и физическое изнурение; он расстается со всякой надеждой на будущее, ему представляется ежеминутно, что он погребен заживо, со всеми ужасами этого положения.

То, что я испытал и перечувствовал в первый день заключения моего в каземате, описать невозможно. С одной стороны, воспоминания прошедшего, еще столь свежие, с другой — весь ужас настоящего и безнадежное будущее. Ночью я несколько раз вскакивал со своего жесткого ложа и не понимал, где нахожусь. Сна не было, а какая-то тягостная дремота еще более волновавшая мои расстроенные мысли. Я с нетерпением ждал дневного света и воображал уже, что помешался в рассудке. Утро застало меня совершенно изнуренным».
Прошло почти двести лет, но человеческие чувства и реалии нашей тюремной системы почти не претерпели изменений.

Полный текст книги опубликован на сайте журнала «Невский альманах» (www.nev-almanah.spb.ru/2004/common/kozlik2.shtml).