Где им рады

Жители квартиры и сами похожи на суматошное семейство — дети в окружении взрослых что-то носят, чинят, смотрят телевизор, подтрунивают друг над другом. Кто-то спешит на тренировку, кто-то вздыхает над тетрадями. На самом деле они, конечно, не братья, они несовершеннолетние преступники. А взрослые — люди, которые пытаются их спасти. 

Реабилитацию в центре проходят подростки, которым суд определил условное наказание или «воспитательные меры воздействия». Здесь живут 12 человек, еще 20 находятся на патронаже. Подростки живут в центре от девяти месяцев до двух лет. Первые три месяца с юным нарушителем работают психологи, он участвует только в групповых мероприятиях. Потом работают по индивидуальному плану. Воспитатели следят за тем, чтобы дети ходили в школу и делали уроки.

  "мы много путешествуем и останавливаемся в монастырях. Просто потому что нигде больше нам не рады".

В монастырь 

Воспитанников не заставляют молиться, креститься и причащаться. Большинство сотрудников, конечно, люди воцерковленные, но и это не обязательное условие. «Наш учредитель отец Александр Степанов говорит: мы не пользуемся безвыходным положением человека, чтобы приволочь его в церковь, — объясняет директор центра Юлия Никитина. — Правда, мы много путешествуем и останавливаемся в монастырях. Просто потому что нигде больше нам не рады. Мы пытались договориться с турбазами, нам объясняли: «Вряд ли отдыхающие обрадуются соседству с вашими воспитанниками». Поэтому наши пути лежат в не избалованные туристами и паломниками северные монастыри: Печенгский в Мурманской области, Важеозерский в Карелии». 

Взрослые и дети работают вместе. «Когда-то к нам приехал начальник колпинской колонии. Был жуткий снегопад, намело сугробов. И когда он увидел, как во дворе дети и все сотрудники убирают снег, он сказал: «Я себе представить не могу, чтобы в колонии я дал лопату кому-то из офицеров».    

Чтобы избежать дедовщины, тюремной иерархии, в центре нет никаких звеньевых и начальников отрядов. Все слушаются только воспитателя. Взрослые следят за каждым словом, поступком и взглядом. Потому что проблемы у этих детей начались именно тогда, когда у них началась своя, закрытая от взрослых жизнь. 

Ив походах и в будничной жизни в центре ребята и взрослые трудятся вместе.

Пытка музеями 

   Первые три месяца идет психологическая диагностика, и, как называют это дети, «пытка музеями» — подростка почти каждый день водят на выставки, раз в неделю в театр. Кстати, сразу несколько воспитанников после реабилитации стали рабочими сцены — не мешает отсутствие образования и действует «прививка». 
   Как-то в центр приехали из Колпинского ОДН проверить подопечных — ребята были тяжелые. Когда инспекторы увидели их играющими в шахматы под классическую музыку и услышали: «Чай пить будете? Проходите, пожалуйста, в трапезную!» — они почти серьезно спросили: чем детей опоили? 

Олег, 17 лет:   

— Я здесь семь месяцев. Не люблю о себе рассказывать, потому что толком ничего о себе не знаю. Читать люблю, просто наркоман книжный. У меня была электронная книга, но с бумажной фантазия, что ли, лучше работает. Сейчас читаю Джека Лондона. «Отверженных» Гюго прочитал за три дня. Мама раньше в библиотеке работала, она мне как-то Кастанеду подсунула — и понеслось.    

Я социофоб, в метро чуть не сознание теряю: все жмутся, от них воняет. Почему люди не могу помыться? Мама хочет уехать в Болгарию, а я бы уехал в лес. Вот с ребятами мы ездили в поход. Круто! Никого нет, все свои, пейзажи, палатка на берегу моря. Купались — ну как купались: забежишь по пояс — и бегом назад, пока не свело все. Все равно классно. Единственная неприятность — мозоли. Мы там много ходили. 

Больше всего мне нравится в театр ходить. Первый раз смотрели в ТЮЗе «Бешеные деньги» — я офигел просто, вот это круто. Елена Павловна меня еще во всякие филармонии звала, я всегда соглашался. Есть хоть повод рубашку напялить. 

Я попал сюда, потому что избил мужика. Он, пьяный, начал бычить и назвал мою маму «проституткой». Я ударил его за это. Потом еще раз ударил. И еще раз. Нет, он не умер — дальше пьет. (Потерпевший долго лежал в больнице — Олег сломал ему ребра, ребра пробили легкие. — Прим. ред.) Сам не ожидал, что кого-то бить буду. Я не жалею, но надо было его один раз ударить и убежать. А я вернулся за оброненным фотоаппаратом. 

Летом воспитатели везут на своих машинах подопечных на Север, в прекрасные поморские края. Фото: Артема Кострова.

Море Белое 

Летом воспитатели на своих машинах на два месяца везут детей в странствия. Подальше от людей и конфликтов, поближе к красоте, сложной, но простой и понятной жизни — на Кольский полуостров, в далекие пустынные поморские деревни.    

В этом году доехали почти до Норвегии. Жили в палатках на полуострове Рыбачьем. «Тяжелые условия просто необходимы. Они должны пережить то, о чем будут потом рассказывать своим детям», — говорит Юлия Никитина. О том, как все вместе держали палатки под ураганным ветром, директор вспоминает с ужасом, а воспитанники — с восторгом. «На Соловках мы ставим лагерь в пяти километрах от монастыря, — продолжает она. — И для многих это первое знакомство с историей ГУЛАГА и лагерей. Образование у большинства хромает, некоторые уверены, что Вторую мировую войну выиграли американцы».

Как несколько взрослых — без автоматов, собак и колючей проволоки — не боятся оставаться в безлюдном месте с «юными преступниками»? «Никогда не думала об этом в таком ключе. Максимум, что они натворили, — на Рыбачьем привязали к машине обманку, похожую на бомбу, — буек со стабилизаторами: посмотреть, испугаюсь я или нет. Они очень чуткие — видят, что у нас нет страха, мы общаемся с ними уважительно, но без панибратства. С надломленными людьми это особенно важно — вести себя естественно», — говорит Юлия Владимировна.

Правила 

Правила в центре одинаковы для детей и сотрудников. Есть можно только в трапезной. Нельзя появляться пьяным и употреблять наркотики, нельзя сквернословить. «В поездках они пытались подсмотреть — может, мы только толкуем о праведном, а втайне от них предаемся порокам, — смеется Юлия Никитина. — Однажды электрик чинил проводку, когда кто-то из рабочих включил ток. К счастью, обошлось. Но дети побежали послушать, как быстро в такой драматичный момент с нас сойдет благость. И были разочарованы». 

За каждое нецензурное слово воспитанники пишут объяснительные. Пять объяснительных — приходит полицейский и составляет протокол об административном правонарушении. Три протокола — и условный срок может быть заменен реальным. «Так дети учатся себя контролировать и мыслить по-другому. Мы как-то сравнили объяснительные — первые написаны коряво, а со временем появляются обороты «Наш диалог с воспитанником таким-то становился деструктивным… и т. д.», — со смехом говорит психолог центра Елена Галактионова. 

При любой нештатной ситуации — чаще всего это наркотики — вызывается полиция. «Мы никогда никого не покрываем. Важно, чтобы они поняли: у нас очень хорошие отношения, но если мы обещали, что будут приняты меры, они будут приняты». 

С полицией у центра рабочие отношения, несмотря на то что воспитанники его портят району статистику по преступлениям несовершеннолетних. 

«Тяжелые условия просто необходимы. Они должны пережить то, о чем будут потом рассказывать своим детям».

Влад, 17 лет:

 — Я здесь третий день. Боялся, что здесь уголовники сидят, а тут нормальные люди. Попался за амфетамин. Свзязался с плохим человеком. Он на деньги влетел — его поймали и его долг на меня повесили. У меня была практика полугодовая с амфетамином, употреблял каждый день. Не помнил, что было на прошлой неделе. Первый раз поймали в прошлом году — обошлось, адвокат помог. А вот в этом году не обошлось. Приходят иногда мысли в голову, что посадят меня — и все, жизнь закончена. 

Надеюсь здесь нормально пройти курс, чтобы срока не было, а то ни на работу, никуда не возьмут. Я бы хотел на Обуховский завод и военный вуз закончить — у меня у тети связи там есть. Денег буду много зарабатывать. Отец учился в военно-морском, в моря ходил. Сейчас главный инженер на заводе. Расстроил я его. Он даже не разговаривал со мной какое-то время, но потом понял, что надо решать проблему. Взял меня к себе жить. У него хорошо: собака и сестренка скоро родится. У мамы другая семья, я жил с бабушкой. Раньше мы с отцом редко общались, теперь он самый близкий человек для меня. 

Деньги 

В прошлом году центр выкинули из городской программы по финансированию. «Нам говорили: было бы у вас человек 60 или 100, а что такое 20? Как говорит отец Прокопий из Соловецкого монастыря, здесь реабилитация идет «на молекулярном уровне». Мы погружаемся в проблемы каждого, чтобы найти поворотный момент», — объясняет Юлия Владимировна. 

Денег все-таки дали. В ноябре. Чтобы их получить, пришлось сложиться на выплату налогов. Пришлось брать кредиты, чтобы хоть какие-то деньги отдать сотрудникам. Они, конечно, работают не за деньги — за эти десять месяцев ушел только один человек. 

«Мы все время живем в ситуации «короткого одеяла» — то на одно не хватает, то на другое», — продолжает директор. В центре работают бывшие воспитанники и родители воспитанников. И много волонтеров. Преподаватель академии читает лекции по римскому праву, есть предложения бескорыстно давать воспитанникам уроки французского. 

За несколько лет из 138 воспитанников 28 совершили преступления после реабилитации. «Я пришла к отцу Александру и сказала, что больше не хочу заниматься этим бессмысленным делом, -  рассказывает Никитина. — А он объяснил мне, что значит в глобальном смысле нести свой крест, что надо продолжать заниматься тем, что считаешь важным, как бы ни было тяжело». 

Петербургский центр Василия Великого иногда путают с Московским одноименным фондом. Наши преподаватели рассказывают: «Да, там тоже работают с детьми. Но это совсем другое — элитная гимназия, где преподают именитые педагоги. Достаточно сказать, что балету учит детей Илзе Лиепа. Там прекрасное здание, интерьеры в мраморе, совсем не то, что у нас. Они тоже решили наладить у себя работу с трудными подростками. Им сказали: если хотите перенять опыт — езжайте в Петербург. Они у нас побывали, посмотрели — и решили не делать». 

Алексей, 17 лет:

— Я сюда приехал из Сусанино. Вот там вообще ад — очень много работы, копать огород! Частный дом, хозяева — муж и жена, программа «12 шагов». 9 замечаний — затвор, в комнате только хлеб и вода. Все время пугали, что дадут плохую характеристику и посадят. Два месяца пробыл и ушел. Сюда приехал, как в рай. 

За что я здесь: мы с другом напились, проходили мимо садика, и он увидел в окне медведя. И полез за ним. Нас очень быстро скрутили и отвезли в полицию. С этим медведем... 

А в Сусанино я попал за разбойное нападение. Узбеки какие-то были. Я вообще не люблю эту нацию. Чо они к нам приехали... Меня забрали, потому что я с ножом был, два раза успел ударить и все. 

Самыми тяжелыми в моей жизни были два дня в ИВС, куда меня посадили после драки. Я в изоляторе просто потерялся во времени. Много плакал. В шесть утра разбудили: «Раздевайся догола и выходи». Ударили по ногам, я упал. Закинули снова в камеру. Я в суде так сильно молился, когда мне должны были дать пять лет. И меня отпустили. Я молитв много знаю. 

Работать люблю руками. Мы с дедушкой за два месяца баню построили на даче. 

Больше всего в жизни я боюсь сесть в тюрьму и что мама умрет. У меня в жизни сейчас есть только она и младший брат. 

Папа — гонщик, на ралли гоняет. Но сейчас он почти со мной не общается. После первого раза взял меня за ноги и ударил головой об пол. Пороть меня надо было раньше. Но никто этого не делал. 

Я хотел бы не тупо здесь сидеть, отъедаться девять месяцев, а что-то изменить в себе — иначе все точно плохо кончится.