В свой край, в свой век, в свой час…
Пушкинский Дом получил в подарок рукопись Марины Цветаевой.
В рамках Санкт-Петербургского международного культурного форума состоялись «Петербургские встречи в Пушкинском Доме». И в первый день этих встреч знаменитый французский славист Жорж Нива преподнес Институту русской литературы бесценный подарок — рукопись Марины Цветаевой «Красная тетрадь».
Обычная ученическая тетрадь в красной обложке хранит черновики многих произведений Марины Ивановны, которые она записывала с 1931 по 1933 год. Одновременно с вручением рукописи Пушкинский Дом представил современное издание «Красной тетради» с расшифрованными записями Цветаевой и обширными комментариями исследователей ее творчества. О судьбе рукописи «Новой» рассказал Жорж Нива.
— Как к вам попала эта рукопись и как вы над ней работали?
— Я сам над ней не работал. Получил ее в подарок от Марка Львовича Слонима, известного русского писателя, публициста, критика, автора книги «Три любви Достоевского». Он был самым молодым депутатом Учредительного собрания в 1918 году, по убеждениям эсер. Когда я с ним познакомился в Женеве, он еще придерживался своих убеждений молодости. Он жил в Женеве, а я был избран профессором в Женеве. Мы там и познакомились. Марк Львович играл известную роль в жизни Марины Цветаевой: его имя Цветаева часто упоминает в переписке. В ее словах есть намек — «он мог бы на меня больше смотреть как на женщину, чем как на писательницу»… И об этом он тоже немного говорил мне. Он был большим почитателем ее поэзии, благодаря ему я приобщался к сути этой поэзии — столь энергичной, взрывной в «Поэме Горы», «Поэме Конца». В «Красной тетради» есть и статья о Маяковском. Свою рукопись она оставила не прямо ему, но их общей знакомой в Базеле накануне возвращения из Франции в Советский Союз. Ей было не до архива. Марк Львович сохранял это долгое время, потом подарил мне.
— Он просил сохранить ее или хотел, чтобы вы как-то распорядились этой рукописью?
— Он приехал ко мне с целой сумкой рукописей, я был удивлен и спросил: Марк Львович, какие ваши инструкции? Понимаю, что вы передаете их мне, потому что я намного моложе. Он сказал — да, но инструкций нет, как вы решите, так и будет. И долгое время она лежала у меня.
— Вы читали рукопись?
— Конечно, я написал статью об этом, выставлял «Красную тетрадь» на первой выставке в Швейцарии, в Лозанне, во дворце Рюмина.
— Чья инициатива передать рукопись в Пушкинский Дом?
— Пушкинский Дом я давно знаю, знал его в разные эпохи и разные стилистики, в периоды разных отношений с читателями и с исследователями. Меня всегда прекрасно принимал Дмитрий Сергеевич Лихачев. Однажды я его убедил принять приглашение на конференцию в Японию, которую мы организовали с одни японским историком. Чтобы убедить Лихачева, я сказал: автор «Поэзии садов и парков» не может не побывать в Японии. И Лихачев сказал: сдаюсь! Вместе с Всеволодом Евгеньевичем Багно мы организовали в 2009 году в Швейцарии выставку «100 лет от Пушкина до Толстого». Выставка меня убедила: нужно передать «Красную тетрадь» в Петербург. У меня довольно большой архив, библиотека редких книг. Естественно, я думаю о судьбе этих вещей. Можно бы продать рукопись, передать еще кому-то — Музею Бодлера в Женеве, Национальной библиотеке в Париже, — выбор большой. Но мне сказали, что в Пушкинском Доме мало рукописей Цветаевой, это было одним из аргументов. Главный аргумент — это наша дружба и совместная выставка в Швейцарии. Тогда я принял решение подарить эту рукопись именно Пушкинскому Дому, а не в Москву, не Музею Цветаевой и не в Национальную библиотеку.
Обычная ученическая тетрадь в красной обложке хранит черновики многих произведений Марины Ивановны, которые она записывала с 1931 по 1933 год.
— Вы знаете, что в России любители поэзии делятся на поклонников Ахматовой и поклонников Цветаевой, и они непримиримые антагонисты. Вы кто?
— Цветаеву я люблю, но большими дозами, днями не могу ее читать. Может, потому что ее поэзия слишком энергичная. Хотя очень люблю «Поэму Горы», «Поэму Конца», все, что связано с обездоленными, драму «Орленок». Но если в двух словах — я на стороне Ахматовой.
— В Европе, за рубежом вообще, огромный русский архив, который вывезли с собой эмигранты первой волны. Что сейчас с ними, какова их судьба?
— Судьба коллекций складывается по-разному — русские мигранты или дарили свои архивы в Россию, как Ремезов, или передавали в Национальную библиотеку в Париже — это я считаю закономерным, раз они жили во Франции. Например, музыковед Петр Сувчинский, один из основателей евразийства, подарил свой огромный архив в Национальную библиотеку. Часть попала в американские университеты — архив Гиппиус и Мережковского, например. Известный американский славист Темира Пахмус купила этот архив. Но она не пускает в него посторонних исследователей, считает это своим достоянием. Между прочим, и Пушкинский Дом этим грешил! Я считаю, что архивы должны быть открыты, они должны быть доступны в интернете, как архив Вячеслава Иванова, который полностью доступен благодаря Андрею Шишкину.
— Вы считаете, что русский архив за рубежом в идеале должен вернуться в Россию?
— Нет, тем более что, если говорить о рукописи Цветаевой, это не возвращение. Марина Ивановна купила обычную гимназическую тетрадь в Париже в 1931 году и оставила ее в Базеле. Это не возвращение — это подарок. Когда коллекция Сержа Лифаря, который собирал рукописи Пушкина, попала в Россию, это было возвращение. Мы же не можем менять историю — была русская эмиграция: Алданов, Мережковский, Поплавский, многие другие — жили, творили и публиковались в Париже, и это нужно принимать как факт. Я был сторонник создания Музея русской эмиграции в Париже, но скоро понял: чтобы его создать, надо было полностью пожертвовать лет двадцать собственной жизни, иначе не получается. В этих вопросах нужно руководствоваться тем, что лучше для рукописи, для исследователей, а не соображениями национализма.