"Мы три месяца мерзли в судорогах надежд. Сейчас только злость и разочарование"

Утро в Киеве началось со сводки новостей. В Херсоне вооруженными неизвестными в штатском блокирован КПП на крымской трассе. В Севастополе захватили крымский парламент.

На входе в здание парламента автоматчики отбирают у всех депутатов мобильники. Повестка дня: референдум о статусе Крыма. Дальше версии в бюллетене: "Автономия в составе Украины, автономия в составе России, полная независимость". Результат предсказать несложно, и, думаю, Владимир Владимирович его выполнит. 

В Киеве в это время формируют невразумительный, разрозненный кабинет министров. Всё, за что стоял Майдан, сливают с невиданной скоростью.

Я вспоминаю, как это начиналось. Как три месяца мы мерзли в судорогах надежд, и не могу выдохнуть от разочарования и злости. Это не та демократия, не та свобода слова, не та люстрация...

Неизвестные снова чудовищно всё перепутали.

Киевские дневники: за что мы на самом деле стояли на Майдане

КМДА (Киевская городская администрация). 30 ноября

Мы заходили в киевскую городскую администрацию в первых рядах "захватчиков". Предыдущей ночью "Беркут" разогнал студентов. Повсюду шумно обсуждали: что же дальше будет в стране, где безоружных, поющих гимн людей бьют дубинками по головам и слоями складывают на асфальт. Мы шли, чтобы показать: нас больше, чем лежачих мест в автозаках.

Кто-то нарезал колбасу, кто-то предлагал юридическую помощь. Красноглазые люди тяжело дышали и рассказывали о газовых атаках. В провокационных спорах и попытках разобраться, насколько мы сейчас "террористы", все окончательно запуталось. Политическая интрига сплеталась в колыбель для кошки, оставляя людям все что угодно, кроме внятных решений.

На скрипке импровизировала шестнадцатилетняя Катя из Житомира. Она приехала в Киев автостопом, чтобы, не очень понимая как, постоять за свою странную страну. Катерина не сказала родителям, где она. Как и я. Как и очень многие из тех, кто надевал прослоенные ватой маски–плацебо против газа.

Смехом получалось греться и дистанцироваться. Мы очень много смеялись. Самым популярным актом вандализма было перевернуть портрет Януковича. В то же время мебель, кабинеты чиновников, стеклянные стенды с призами и дипломами никто не тронул.

Самым популярным актом вандализма был переворот портрета Януковича. В то же время мебель, кабинеты чиновников, стеклянные стенды с призами и дипломами никто не тронул

Что мы делали? Наливали кофе и раздавали маски. Юных и рьяных уговаривали уехать домой. Давали им деньги на дорогу. Смотрели, как за окнами готовятся нас штурмовать отряды силовиков. Понимали: чем больше людей будет в здании, тем меньше вероятность, что начнут хаотично стрелять.

"Но это всё такие пустяки в сравнении со смертью и любовью…" – как никогда уместно звучала строчка из Щербакова.

Приехавшие со всей Украины люди спали на стульях, на полу, в ворохе курток. И спасибо им за такую смелость. И тем, кто разносил бутерброды. И тем, кто дежурил у окон, вообразив пожарный шланг оружием. И тем, кто фотографировал на айфон.

Приехавшие со всей Украины люди спали на стульях, на полу, в ворохе курток. И спасибо им за такую смелость. И тем, кто разносил бутерброды. И тем, кто дежурил у окон, вообразив пожарный шланг оружием. И тем, кто фотографировал на айфон

Очереди в туалет были огромными. В маленьком тесном коридоре царили чувство локтя и веселая сплоченность. Старушка с затейливой татуировкой на руке говорила: "Пусть хоть убивают меня здесь, но эта падла больше президентом не будет".

"Эй, мужчины, пропустите девушек в туалет! Здесь же окно открыто – они простудятся долго стоять…" – негромко просил седой мужчина с огнетушителем.

В наш музыкальный угол случайно зашел погреться старый хиппи Антип. Воображая себя волшебным второстепенным героем, он начал медленную и печальную речь: "У меня к вам есть дело". И еще: "Ребята, зачем вам это нужно?" И: "Не стоит играть в Че Гевару. Пойдемте на улицу, ребята, скоро здесь пустят газ. Вы едва ли выползете. Если у вас астма, вы умрете, если нет – у вас будет астма. Надо идти на улицу делать музыку, а не войну". Он любовался собой, когда говорил. Мы не пошли на улицу.

Пели "Конец прекрасной эпохи" Бродского, когда во всем здании отключили свет. По залу поползла ощутимая холодная тревога близкого штурма. Что делать будем? Толпа испуганных подростков, усталых пенсионеров и несколько десятков экипированных игрушечными касками ребят. Делать нечего. Сидели. Пели дальше.

"В этих грустных краях все рассчитано на зиму…"
1 декабря зима наступила. Без штурма. Без жертв.

В эту ночь украинские протесты свернули с пути революции 2004 года. Захват административных зданий. Растущие толпы протестующих на улицах. Люди, которым вдруг стало гордо чувствовать себя украинцами. Это странный, позитивный опыт. Его переживаешь с теплом в районе солнечного сплетения.

"Чи ви чуєте цей спів?" 29 декабря

Вместе с группой волонтеров затеяли записать песню Do you hear the people sing? из мюзикла "Отверженные". Очень уж совпадали мотивы песни и происходящего у нас. Собралась команда вокалистов, музыкантов, звукооператоров – и за неделю удалось и записать звук, и смонтировать видео. День съемок был теплым, солнечным. Нас подкармливали в палатках, просили выдать текст песни, пригласили выступить на главной сцене Майдана. 

Я выстроила героев ролика перед оцеплением "Беркута" на Институтской. "Давайте и им споем: добрая песня сердца смягчает, все такое…" Беркутовцы улыбались музыкальной шеренге. Некоторые покачивались в такт. Отличия между нами были заметны разве что в экипировке. 

В мюзикле в конце этой песни толпу безоружных протестующих расстреливают. Но ведь так бывает только в кино…

У нас XXI век. Мы всего лишь хотим отставки проворовавшегося президента, который потерял доверие и не смог принять верные решения в критической ситуации.

ул. Грушевского. 19 января

"Мама, я дома, мама, со мной всё в порядке. Нет, не на Майдане. Нет, это из телевизора звуки…" – самая распространенная ложь в те дни звучала даже не с политической сцены, а из трубок мобильных телефонов.

Потому что очень сложно сказать маме, что я тут, на первой линии, перед горящими автобусами. Что рядом медики наскоро перебинтовывают голову человеку с закрытыми глазами. И сквозь дым не видно, жив он или нет.

Все в слезах от газа. Гранаты летят в человеческую гущу. Осколки впиваются в ноги. Вынужденно плачущая толпа разом разворачивается и бежит. Трусость самый страшный из пороков. Но остаться невозможно

Все в слезах от газа. Гранаты летят в человеческую гущу. Осколки впиваются в ноги. Толпа разом разворачивается и бежит. Трусость – самый страшный из пороков. Но остаться невозможно. Журналист получает резиновую пулю в подбородок. Девушки из медбригад задыхаются и тащат носилки к машинам скорой помощи. Скорым же приказано уезжать. Пустую машину окружают живой цепью и заставляют забрать раненых. Еще никто не знает, что ночью их будут похищать из больниц, невзирая на сложность травм.

Девушки из медбригад задыхаются и тащат носилки к машинам скорой помощи. Скорым же приказано уезжать. Пустую машину окружают живой цепью и заставляют забрать раненых. Еще никто не знает, что ночью их будут похищать из больниц, невзирая на сложность травм

Странное ощущение, когда тебя вместо государства защищает только горящий автобус. Потому что ни отсутствие экипировки, ни красный крест, ни надпись "Пресса" не помогают. По словам президента, именно это называется "действиями в пределах полномочий" и "охраной порядка". Перемежая сбор камней сбором фотографий, я старалась понять действующий сценарий, но очень болела голова.

Странное ощущение, когда тебя вместо государства защищает только горящий автобус. Потому что ни отсутствие экипировки, ни красный крест, ни надпись "Пресса" не помогают. По словам президента, именно это называется "действиями в пределах полномочий" и "охраной порядка"

С этого дня я знаю: если выкурить сигарету после щедрой порции газа – станет легче. Что маски надо пропитывать уксусом, а при любом громком звуке падать на землю, прикрывая голову руками. Нельзя только сдаваться. И оставлять людей один на один с отчаянием – нельзя.

22 января

Ночь мы дежурим в больнице у палаты избитого студента. Его арестовали на улице, обвинили в учинении беспорядков. А после допроса и сбора показаний доставили в офтальмологию со сложной травмой глаза. Нужна операция.

В больнице сегодня представлена вся география. Я из Восточной Украины, из маленького шахтерского города Антрацит. Рядом со мной читает новости парень из Львова. Дремлют два ветерана-афганца из Одессы. В соседнем кресле за книгой Сарояна пытается не уснуть славный киевлянин. В палату пускаем только адвокатов.

"Мы ничего не могли сделать, когда они вламывались и тащили раненых… – говорит дежурная медсестра. – Мы пытались объяснить… Мы не знали, куда звонить…"

Объяснить пытаются все. Но пока непонятно, за что утром боевыми патронами изрешетили армянина Сергея Нигояна и белоруса Михаила Жизневского. И некуда позвонить, чтобы наказали виновных в пытках и убийстве Юрия Вербицкого. Сидим, пытаемся сохранить раненых.

Ночью возвращаемся на Майдан. Очень холодно. Ноги промерзают до менисков. Старый бронхит, усугубленный газом, добавляет голосу хриплый шарм.
Уже на баррикаде вспоминается комментарий в фейсбуке: "Ты такая красивая, а продалась за копейки нацистам…"

Мне 28 лет, у меня два высших образования. Я не могу представить сумму, за которую стояла бы сейчас на этом морозе, негнущимися пальцами собирая под пулями брусчатку.

Моя бабушка в свое время такой же холодной зимой бежала из оккупированной немцами деревни в 42-м.

Сегодня Михаил Гаврилюк, завхоз казацкой сотни, рассказывает: "Меня поймали, когда я оттаскивал в сторону нашего бойца, оглушенного гранатой. Повалили меня на землю, вырвали из рук щит, начали бить. Раздели догола, поставили коленями на снег. Затем потащили в свой автобус с криками: "Смотрите! Поймали атамана Мамая!" Потом одни беркутовцы бросили меня на землю и стали прыгать по телу. Другие становились рядом и фотографировались "с Мамаем".

В это же время моя подруга, тележурналист, увольняется с государственного телеканала в Запорожье. Телетекст чуть более чем полностью состоит из плохо скомпилированной лжи.

"Еще за день-два до митинга СБУ начало распространять информацию о трех поездах с осатанелыми западенцами-националистами, которые верхом на мертвом Бандере приедут в Запорожье оскоплять нашу стабильность. Вместо этого вместе с милицией и "Беркутом" в оцеплении стояла гопота, охранники всех мастей, воспитанники силовых спортивных секций, рабочие со шлаковых отвалов, уголовники и прочие будущие ранее судимые. В общем, все те, кого сейчас принято называть "титушками". Под защитой щитов, рука об руку с пухлощекой милицией. Ими же был наполнен холл облгосадминистрации и сессионный зал областного совета – главных государственных зданий области. Они расхаживали по этажам и кабинетам. Заинтересованно рассматривали происходящее в окна. Дразнили и провоцировали людей." – пишет мой друг Макс, которому чуть больше повезло: он работает в независимой газете, которая помнит, что такое объективные новости.

Майдан. 18 февраля

Я была на Грушевского с самого начала. Думала, что придется снова ночевать здесь. Возможно, и завтра тоже придется. Возможно, мертвой.

Проход к первой линии баррикад был ограничен, оттуда то и дело выносили раненых. С начала противостояний я видела разное, чувствительность и эмпатия не  мой конек, но моментами очень хотелось зажмуриться и проснуться от тяжелого сна. Для медицинских бригад организовали коридор к ближайшему госпиталю. Отряды силовиков росли на глазах. Они колотили в щиты. Звук эхом отражался от киевских холмов Мариинского парка, где только что титушки подрезали пару случайных людей.

Проход к первой линии баррикад был ограничен, оттуда то и дело выносили раненых. С начала противостояний я видела разное, чувствительность и эмпатия не мой конек, но моментами очень хотелось зажмуриться и проснуться от тяжелого сна

Наступление было быстрым и страшным. Беркутовцы легко смяли первую линию и стали бросать в толпу уже знакомые газовые гранаты "Терен". За перцовым туманом шли стреляющие. Вероятно, они спешили, поэтому стреляли в кого придется: в медиков, стариков. Один из священников попробовал по принципу Ганди противостоять насилию непротивлением. Непротивление эффекта не возымело, поэтому, вырвавшись из дыма светошумовых гранат, священник стал помогать нам переносить раненых. Разбитые в кровь головы, огнестрел, ноги в кровавых лохмотьях, осколочные глубокие раны – разнообразие травм поражало.

Никогда не видела столько сильных и добрых людей, как в тот день. И хуже всего было видеть, как они бегут. Нас гнали до Майдана, бросали гранаты в спины. Обернуться было страшно. Медлить – опасно

Говорят, война позволяет человеку проявить благородство, самопожертвование, мужество и бескорыстие. Никогда не видела столько сильных и добрых людей, как в тот день. И хуже всего было видеть, как они бегут. Нас гнали до Майдана, бросали гранаты в спины. Обернуться было страшно. Медлить – опасно. Но я все равно плохо бегаю. Поэтому дважды останавливалась, чтобы помочь раненым. Видела в клочья разорванную ногу – не помогли даже щитки. Перекисью водорода смывала кровь лиц – серая пена течет по локтям, а кровь все не останавливается.

Уже за баррикадой получилось выдохнуть и по-настоящему испугаться. Сверху, со стороны Институтской, другой отряд "Беркута" неприцельно бросал гранаты и булыжники: кому повезет – тому повезет.

Уже за баррикадой получилось выдохнуть и по-настоящему испугаться. Сверху, со стороны Институтской, другой отряд "Беркута" неприцельно бросал гранаты и булыжники: кому повезет – тому повезет

В детстве, играя в войнушки, всегда можно было остановиться, сложить руки над головой. Сказать: "Я в домике!" – и тебя не тронут. Здесь же "в домике", в центре столицы, стояли тысячи людей. Они защищали свой "домик". Но детские законы справедливости отказывали.

В центре столицы стояли тысячи людей. Они защищали свой "домик". Но детские законы справедливости отказывали

Подавляя панику уже привычным разбором брусчатки, мы готовились обороняться. Стойкий запах канализации пропитал все вокруг – сегодня не успели очистить биотуалеты.

"Девочка в шапке, иди домой!" – говорит сосед по живой цепочке передающих камни. "Нет не пойду..." – улыбаюсь я. – "А сигарета у тебя есть?" "Есть, – отвечаю. – Курите, помогает от газа…"

Верить, что можно выстоять против щитов и пуль, было странно, но мы продолжали стоять. Нельзя было уйти: чем больше мирного населения на Майдане – тем меньшей казалась вероятность кровавого приказа. Так и стояли, пытаясь сохранить друг друга, за баррикадами из мешков с мусором, с дроблеными, мокрыми, вонючими камнями в руках. 

Верить, что можно выстоять против щитов и пуль, было странно, но мы продолжали стоять. Нельзя было уйти: чем больше мирного населения на Майдане, тем меньшей казалась вероятность кровавого приказа. Так и стояли, пытаясь сохранить друг друга, за баррикадами из мешков с мусором

Вечерние комментарии к фотографиям, очередные обвинения в фашизме и продажности  отсюда кажутся смешными. Вот, смотрю, стайка старых отчаявшихся "нацистов" с гематомами на лицах носят мешки за 200 гривен в сутки… Дьявольская комедия.

Вечером к Майдану подогнали бронетехнику и водометы, которыми незаметно таранили людей. Рядом взорвалась граната. И я запомнила абсолютную тишину, когда особенно ярким кажется алое зарево справа, контрастные силуэты слева… И непонятным – немое, абсурдное кино вокруг.

Я запомнила абсолютную тишину, когда особенно ярким кажется алое зарево справа, контрастные силуэты слева… И непонятным – немое, абсурдное кино вокруг...

"Помогите приклеить пластырь…" – просит рядом стоящий мужчина с раной на лице. Достаю почти пустой пузырек с перекисью. Обрабатываю рану. Не слышу ничего, что он говорит, все как сквозь вату.

Друзья пишут в эсэмэсках, что их машины досматривали на предмет сочувствия: не дай бог, кто-то везет лекарства или еду на Майдан...  Связь работала с перебоями. Дом профсоюзов страшно и долго горел. Не правоохранительные органы, а все те же "нацисты" в игрушечных касках спасали людей из горящего здания. Люди со щитами защищали границы из последних сил. Верили, что из соседних городов едет подкрепление. И оно приехало.

Майдан выстоял. До утра не дожили 25 человек. 

После полуторачасовых переговоров с оппозицией Янукович сказал: "Я президент, я не хочу ничего решать, пусть все пойдут домой". 

В Михайловском соборе вместо штатива для инъекций приспособили швабру. Лекарства несут всю ночь. Как и раненых. "Вы понимаете, глаз – это не важно! – сбивчиво объясняет кто-то. – Я благодарю Бога, что из нас наконец выросли настоящие украинцы…"

Киевляне разбирают легко травмированных по домам. Из больниц их уже традиционно пыталась похитить милиция. Иду домой, обрабатывать фотографии, чтобы снова услышать о засравших Киев бомжах, об экстремистах, о поедающих младенцев бандеровцах…

20 февраля

В день траура подавлением мирного протеста занялись снайперы.

Какое-то время раненых невозможно было забирать – по медикам велся прицельный огонь.

Мы продолжали носить на передовую шины, мешки с камнями, люди внизу боролись с остатками пожарища, убирали мусор.

Мы продолжали носить на передовую шины, мешки с камнями, люди внизу боролись с остатками пожарища, убирали мусор

На Крещатике я была свидетелем задержания титушки – невменяемо пьяного мужчины, который пытался неумело мстить подземному переходу коктейлями Молотова. "Экстремиста" поймали, хоть он и бежал непредсказуемо, падал постоянно на землю, что тот коршун у Пушкина. Девочки из медицинской бригады пытались оказать ему первую помощь, но он только вопил: "Ненавижу Майдан! Убейте меня здесь!" Но даже этим призывам никто не внял. Агитатора усадили на каталку и повезли в штаб, где таких, как он, прятали подальше от толпы до передачи органам правосудия – когда они у нас будут…

Титушка вопил: "Ненавижу Майдан! Убейте меня здесь!" Но даже этим призывам никто не внял. Агитатора усадили на каталку и повезли в штаб, где таких, как он, прятали подальше от толпы до передачи органам правосудия, когда они у нас будут…

В гостинице "Украина" оборудовали две операционные, врачи дежурили сутками - жертв снайперов приносили постоянно. При мне доставили мужчину с ранением в шею. Очень много крови. Очень страшно. Он просто оказался в районе баррикад - не был ни бойцом, ни активистом, не носил защитной каски и флагов любой расцветки.

В Михайловском соборе провизоры сортировали лекарства и распределяли их по медпунктам. Не помню, когда в последний раз на Украине я видела столь хорошо оснащённые больницы, врачам которых не нужно нести конфеты и конверты.

В Михайловском соборе провизоры сортировали постоянно приносимые киевлянами лекарства и распределяли их по медпунктам. Не помню, когда в последний раз в Украине я видела столь хорошо оснащенные больницы, врачам которых не нужно нести конфеты и конверты

Лекарств принесли столько, что порой их очень сложно отыскать. Кетанов под грудой пакетов с аспирином… Катастрофически не хватало людей. Постоянно приходилось курсировать между медпунктами, доставляя необходимые операционные комплекты, противостолбняковую сыворотку, противоожоговые…

Мэр Киева перешел на сторону народа и дал указание запустить метро. 

Утром стало ясно, что мы одержали победу горькой ценой. Стало известно общее число жертв. 82 человека. Это очень много. Моя мама учитель. Три класса детей, сказала она.

Утром стало ясно, что мы победили горькой победой. Стало известно общее число жертв. 82 человека. Это очень большое число. Моя мама учитель. Три класса детей, сказала она

Впереди второй страшный тайм. В регионах царит сумятица: вооруженные столкновения, "антибандеровские" митинги, призывы к сепаратизму, манкирование чиновниками своими обязанностями, бардак в органах управления на местах и настоятельно предлагаемые российские паспорта.

26 февраля

"Мама, я не на Майдане, честно. Я сплю. Я хочу немного поспать. Мне теперь постоянно снятся взрывы, мама…"