Духовный отец Первого канала
Я специально выждал неделю с того момента, когда Первый канал дал скандальное интервью о распятии украинскими солдатами трехлетнего мальчика в Славянске. Если бы этот факт имел место, за неделю наверняка объявились бы люди, снимавшие распятие на мобильник
Поскольку, как нам говорили на Первом канале, украинцы согнали тогда на площадь множество людей.
Сегодня уже можно вполне определенно говорить о том, что данного события не было. Бессовестные пропагандисты просто пытались разжигать ненависть русских к украинцам, совершая самое грязное и циничное преступление, которое только возможно во время войны. Сам факт лжи, донесенной с помощью телеэкранов до миллионов граждан России, в особых комментариях уже не нуждается, однако про механизм функционирования пропагандистской машины кое-что сказать нужно.
Посмотрев сюжет Первого канала, я сразу подумал, что где-то нечто подобное уже читал. Искать первоисточник в домашней библиотеке долго не пришлось. «У них объявились специалисты истребления грудных младенцев, мастера, которые, схватив грудного ребенка за обе ножки, разрывают его сразу пополам на потеху и хохот своих товарищей башибузуков». «…Взяли ее маленького брата, ребенка двух-трех лет, сначала выкололи ему иголкой глаза, а потом посадили на кол. Ребеночек страшно и долго кричал, пока умер, — факт этот совершенно верный».
Приведенные цитаты взяты не из современной пропутинской журналистики, а из «Дневника писателя» Достоевского за 1877 год (май-июнь и сентябрь). Федор Михайлович был страстным пропагандистом Русско-турецкой войны и приводил читателю «факт совершенно верный», хотя не вполне ясно, как он мог получить подтверждение слов некой несчастной девочки о жестокости, совершенной турками в отношении ее братика в каком-то глухом славянском селе на Балканах.
А вот почему Достоевский так хватался за эти «факты», совершенно ясно. «Нам нужна эта война и самим: не для одних лишь «братьев-славян», измученных турками, поднимаемся мы, а и для собственного спасения: война освежит воздух, которым мы дышим и в котором мы задыхались, сидя в немощи растления и в духовной тесноте». «Скорее мир, долгий мир зверит и ожесточает человека, а не война. Долгий мир всегда родит жестокость, трусость и грубый ожирелый эгоизм, а главное — умственный застой. В долгий мир жиреют одни лишь палачи и эксплуататоры народов».
Если кто-то не верит, что подобные слова мог написать гуманист, печалившийся о слезинке, пролитой одним ребенком, то может сам полистать «Дневник писателя» за апрель 1877 года. Встречается, конечно, в мировой истории и более прямая, циничная пропаганда войны, но, прямо скажем, довольно редко.
Патриотический подъем народа, как видим мы сегодня, вполне способен был воспринять подобную пропаганду. Понятно, у многих все же возникали сомнения в том, что ради преодоления «умственного застоя», столь неприемлемого для засидевшегося в Петербурге Федора Михайловича, следует положить тысячи трупов где-нибудь на Шипке. Поэтому Достоевский еще за год до начала войны «компетентно» объяснял читателям, что длительного противостояния с мусульманами не будет, даже если мы захватим Константинополь, который нам очень нужен для освежения воздуха. Вот что, по Достоевскому, сразу утихомирило бы турок: «Во-первых, тотчас же бы отслужили молебен в Святой Софии, затем патриарх освятил бы вновь Софию: из Москвы, я думаю, в тот же день подоспел бы колокол, султана бы вывезли, куда следует, — и тем все бы и кончилось» («Дневник писателя» за сентябрь 1876 года).
В доказательство своих геополитических выводов Федор Михайлович ссылался на то, что после покорения Казани Иваном Грозным татары на века присмирели, а значит, и турки поступят так же. На самом деле восстания татар происходили постоянно, о чем, правда, Достоевский мог не знать (ведь мы и сейчас об этом мало знаем). Менее вероятно, что он ничего не слышал про башкирское восстание Салавата Юлаева. Но уж про что точно знал Федор Михайлович, так это про длительное кровавое сопротивление мусульманских народов Северного Кавказа, которое происходило у него на глазах. Однако эту историю он предпочитал не вспоминать, поскольку тогда труднее было бы вести провоенную агитацию.
Достоевский был гениальным писателем и гениальным пропагандистом. Он хорошо чувствовал, за что можно ухватить обывателя, хотя, естественно, никто его навыкам агитации не учил. С тех пор система пропаганды обросла множеством научных знаний, а вместо «Дневника писателя» она использует телевизионные каналы. Но суть осталась прежней. Если разжалобить народ описанием страшной сцены казни маленького ребенка, то после значительно легче натравливать людей на взрослых врагов. Ведь против «подлой нации» (как называл турок Достоевский) любая агрессивность будет морально оправданна.