Война и все такое…

Собираясь в дорогу, я боялась, что мои уши свернутся в трубочку не от минуса за окном, а от того, как далеко меня будут посылать разгневанные граждане. По оценкам социологов, именно в Купчине обитают 85 процентов населения, для которых Крым только наш и которые отказываются верить в то, что российские солдаты гибнут под Донецком. Но агрессии не было.

Все было гораздо хуже. Большинство опрошенных хоть краем уха и слышали про «войну и все такое», были уверены, что их это вообще не касается. Люди постарше и вовсе советовали мне держать язык за зубами, потому что «сейчас такое время». Сами, разумеется, молчали как партизаны, отказываясь назвать даже свое имя.

За час на Балканской площади мне удалось встретить одного (!) человека, готового подписать петицию в поддержку Светланы Давыдовой. Это была 15-летняя девочка. «Таким обычным людям, как я, ничего не сделать, чтобы остановить войну. Как помочь этой женщине, я тоже не знаю. Но под петицией я бы подписалась», – сказала Ксеня.

Пенсионерке Валентине Владимировне (о Светлане Давыдовой слышала в теледебатах), гулявшей с внучками, заключенную жалко, однако «и государство должно как-то отреагировать». «В наше время надо рот на замке держать», – выразительно посмотрев на меня, произнесла она. Женщина родом с Украины, и жалуется, что теперь ее родной брат (русский), живущий там, с ней не разговаривает.

Курсант Университета МВД, внимательно выслушав вопрос, показал служебное удостоверение: «Вы же понимаете, что я не могу вам ничего сказать».

Если бы люди соглашались отвечать на вопросы, я бы замерзла, стоя на одном месте, но за ними приходилось буквально бегать. Люди шли торопливо, завидев журналиста, убыстрялись, а услышав вопрос, кричали на ходу, что не в курсе, и бежали. Дама в возрасте ускакала от меня в магазин, на ходу заметив, что Давыдова «теперь будет меньше болтать». «Женщине нужно о детях думать, а не об Украине», – оборвала она разговор.

О детях думает и приветливая домохозяйка Ольга: она на митинги не ходит, о Давыдовой что-то слышала, но не вникала. «Свобода свободой, но интересы государства тоже понимаю хорошо», – сказала она, добавив, что ей как матери «госизменницу» жалко. На митинг в ее поддержку она бы не вышла, хоть у нее и самой двое детей.

Военный, отказавшийся представляться, слушал внимательно, но поверить, что за передачу разговоров в маршрутке теперь сажают, не мог, ведь «такого не может быть». О погибших псковских десантниках он не слышал, ничего сказать о нахождении на Украине кого-то из российских солдат не может.

Не представившаяся педагог дополнительного образования о Давыдовой слышит в первый раз, однако не исключает, что «она попыталась помочь предотвратить войну, но ее попытки не увенчались успехом»: «Если бы я услышала в маршрутке, я бы не стала никуда звонить…»

Учащаяся Виктория не особо следит за происходящим. «Знаю, что война и все такое, – смущенно призналась она. – Как остановить войну? Ой, лучше вообще ничего не думать по этому поводу». Педагог Екатерина тоже за конфликтом не следит, но хочет, чтобы не было войны. Если бы услышала в маршрутке подобный разговор, никому бы не сказала. Давыдовой, впрочем, сочувствует, потому что сама мама.

Улов был бы неполным, если бы за час не удалось встретить ни одного путиниста. Пенсионерке («имя и отчество говорить не буду») неизвестно, с чьей подачи обвиняемая позвонила в посольство: «может, ей деньжат подкинули». «Не верю, чтобы матери семи детей было дело до Украины», – категорично произнесла старушка, выразив надежду, что «компетентные органы с ней разберутся».

Дул ветер, люди выходили с покупками из магазинов, у кинотеатра кучковались студенты, и я со своими вопросами про Давыдову, войну и псковских десантников явно портила им настроение.