Алекс — питеру

Здесь он мог бы родиться

Эйфория утренней зари
...Мы сидим в шумном подвальчике кафе «Аврора» на Невском. Банально, зато символично. Не так далеко отсюда, в доме 43 по улице Жуковского, без малого сто лет назад провел счастливую юность отец Алекса, Евгений Рабинович. Выпускник знаменитого Тенишевского училища, блестящий студент Петербургского университета, ставший впоследствии известным ученым. А для самого Алекса выстрел «Авроры», расколовший историю России на «до и «после», стал отправной точкой. Чего - спросите вы? Дела всей жизни. Да-да, так скромно и пафосно. Мой собеседник - один из лучших в США специалистов по нашей революции, которую он принципиально не хочет называть «переворотом».
Беседовать с профессором Рабиновичем страшно интересно и ужасно трудно. Он втягивает в себя как черная дыра. Рассказывая о своей семье, вскользь упоминает такие фамилии, что оторопь берет. «...И как-то Эйнштейн попросил моего отца...» - «Альберт Эйнштейн?!.» - «Да, они много вместе занимались, переписывались...» - «А их письма?..» - «В нашем семейном архиве». В архиве Рабиновичей (Алекса и его брата-близнеца Виктора) чудом сохранились - и это при бесчисленных и не всегда добровольных переездах из страны в страну, с континента на континент - уникальные документы, рисунки, рукописи, фотографии, начиная с середины XIX века. Дед Алекса, отец Евгения, Исаак Моисеевич, был преуспевающим адвокатом. Зимой Рабиновичи жили в столице, а летом всей семьей путешествовали по Европе, останавливались в разных городах, знакомились с разными людьми. Видимо, благодаря этому (ну и, конечно, врожденным способностям), Евгений овладел двенадцатью иностранными языками.
Поэт, либерал, февральскую («буржуазную», как позиционировали ее в советских учебниках) революцию 19-летний Женя принял на ура. Мелькают неснятые кадры немого кино: вот Рабинович участвует в церемонии массового захоронения героев на Марсовом поле, вступает в ряды городской милиции, становится активистом выборов в Учредительное собрание в своем округе... Дальше что-то непонятное... Эйфория угасла. В августе 18-го года, за пару недель до начала красного террора, Рабиновичи предусмотрительно уехали из Петрограда в Киев.

Постоянная Планка, птенцы Керенского, бабочки Набокова
Тогда они еще не знали, что это навсегда. Впереди были годы странствий: Варшава, Берлин, Копенгаген, Лондон... Алекс повествует о романтической встрече своего будущего папы со своей будущей мамой - актрисой Анечкой Майерсон, выступавшей под псевдонимом Анна Морозова. Разыгрывается головокружительная сцена признания, идут своим чередом первый поцелуй, свадьба, а на «заднике» тем временем вспыхивают имена «Макс Планк», «Эрвин Шрёдингер», «Джеймс Франк», «Нильс Бор»... Все эти и многие другие хрестоматийные ученые, Нобелевские лауреаты были преподавателями, а затем и коллегами, и страшно сказать - соавторами молодого Рабиновича, специализировавшегося в биохимии и биофизике.
Повезло или был достоин - это уже не нам судить. Одним словом, работалось Евгению в Европе на редкость продуктивно. Тем не менее незадолго до начала Второй мировой семья Рабиновичей перебирается в Штаты. Здесь, в Массачусетском технологическом институте Евгений Исаакович взялся за монументальный труд по фотосинтезу (первые два тома которого, как говорит сын, стали первым исследованием западного ученого, изданным в СССР при Сталине). Но не наукой единой. Летом Рабиновичи гостили в Вермонте на ферме у своих друзей Карповичей. «Там был настоящий оазис», - вспоминает Алекс. И дело не в горном воздухе (хотя он оказался настолько целебным, что вскоре Рабиновичи сами приобрели ферму по соседству и владеют ею по сей день; отец и мать Алекса похоронены поблизости, на маленьком кладбище). А в той плеяде «звезд» российской эмиграции, которые собирались здесь отдохнуть и «поговорить за жизнь».
Сам хозяин Михаил Карпович - гарвардский профессор, основатель школы русской истории в США, редактор влиятельного «Нового журнала». Профессор Йельского университета, историк Георгий Вернадский. Экс-глава Временного правительства, юрист Александр Керенский... Кстати, с Керенским мой сегодняшний собеседник встречался впоследствии не раз, в том числе будучи аспирантом Индианского университета, брал у него «программное» интервью. Тезки яростно спорили - до того, что Александр-старший даже сказал младшему: «Ну, после этого я вообще не буду с вами разговаривать!..» («У нас с ним разные точки зрения на русскую октябрьскую революцию», - поясняет Рабинович). Но тогда из разнообразных именитых взрослых, гостивших на ферме, мальчику больше всех нравился писатель Владимир Набоков, приятель его отца еще по Тенишевскому училищу. «О чем мы беседовали, я не помню, но он относился ко мне как к равному. Мы вместе ловили бабочек!»

Роковая игрушка
Вообще-то судьба Евгения Рабиновича берегла. Вместо рассказа о «бедном эмигранте», «несчастном скитальце», «гонимом русском еврее» вырисовывается красивая новелла о любви, о дружбе, о славе. И Ленин его не достал, и Гитлер не трогал, и у Сталина оказались руки коротки. Во всяком случае, в 1930 году Рабинович, живший в ту пору в Германии, спокойно приезжал в Ленинград на международный научный конгресс. «Беглецу» был оказан теплый, даже пышный прием: его поселили в гостинице «Европа», всюду беспрепятственно пускали, с ним встречались и говорили о сотрудничестве Сергей Вавилов и Абрам Иоффе... А потом он столь же легко, без всяких затруднений, уехал обратно в Западную Европу. Как ему это удалось - загадка. Сын Алекс пожимает плечами...
Ученый бывал в Советском Союзе и после Второй мировой. Раз восемь. «Не только по научным делам», - уточняет Алекс. Например, по поэтическим. Евгений Исаакович сблизился с Анной Ахматовой: она «обрабатывала» его стихи и давала очень ценные советы. Многое из этих сочинений было издано в 70-е годы в Париже. Самое выстраданное (и говорят, лучшее) - о любимом городе, о Петербурге. А вот еще лирика: Евгений Рабинович замечательно, по отзывам критиков, перевел «Фауста» Гёте. Широкой известности перевод не получил. «Сами понимаете - ниша была прочно занята Пастернаком», - вздыхает сын.
Как бы там ни было, ни разу Рабиновича на родине не прижмут - ни до войны, ни после. И это в годы самых суровых репрессий! Может, просто детям не всё рассказывали?.. А физика в жизни Евгения Исааковича между тем подошла к смертельно опасной черте. В 43-м он по настоятельному приглашению Джеймса Франка присоединяется к группе ученых Чикагского университета, работавших над созданием атомной бомбы. Спешно реализовывался так называемый Манхэттенский проект. Это было чрезвычайно ответственно, невероятно увлекательно и... невыносимо по-человечески тяжело. «Отец был одним из первых, кто осознал, какую «игрушку» они делают. И одним из первых, кто начал поднимать вопрос о недопустимости применения бомбы». Увы, знаменитый «доклад Франка», в котором анализировались последствия гонки ядерных вооружений для всего человечества (черновик этого доклада в июне 45-го составил Рабинович), не произвел на американских политиков никакого впечатления. В августе грянула Хиросима. По словам Алекса, этот взрыв расколол жизнь отца надвое. Он прожил еще почти три десятилетия, но оправиться после трагедии не смог до конца дней.

Большевик поневоле
Евгений Рабинович делал все, чтобы Хиросима не повторилась. Был бессменным редактором журнала ученых-атомщиков, который основал вместе с коллегой в начале 46-го. Через это издание он информировал общественность об угрозе ядерной катастрофы. Здесь впервые публиковались на английском языке статьи прогрессивных советских ученых (заметим, в самый разгар холодной войны). Рабинович был и зачинателем международного Пугвашского движения за сдерживание атомных вооружений. Название идет от первой конференции ученых всего мира, которая состоялась в 57-м году в канадском городке Пугваш. Затем такие форумы проходили ежегодно, каждый раз - в другой стране. На последней Пугвашской конференции, в которой он участвовал, - в Оксфорде в 72-м году - Евгений Исаакович разнес в пух и прах лицемерную советско-американскую «политику разрядки». И журнал, и движение процветают до сих пор.
Алекс за это время стал большим мальчиком, писателем, профессором, доктором наук. Фанатичная любовь-боль к городу на Неве, похоже, передана ему по наследству. При этом сыну Евгения Рабиновича свойственна «нетрадиционная ориентация»: его взгляды в отношении российской истории конца 1920-х годов резко отличаются от других. На папину родину Алекс впервые приехал еще при Хрущеве, а первая его «русская» книга (о событиях в Петрограде в феврале-июле 1917-го) вышла на английском языке в 1968 году. Он, разумеется, не был согласен с советскими историками, не согласен и с постсоветскими. А также с подавляющим большинством западных ученых-эмигрантов. «Сейчас меня в России считают большевиком, - серьезно говорит Алекс. - А раньше считали буржуазным фальсификатором. В Америке же считают откровенно левым...» Первая его книга на русском языке - «Большевики приходят к власти», изданная в 1989 году в Москве, разошлась за три дня тиражом 100 тысяч (!) экземпляров. До Питера ее тогда так и не довезли.

Восемь-один-два по обе стороны Атлантики
Свои книжки Рабинович пишет в Блумингтоне. Совпадение или ирония небес, но международный телефонный код этого города в штате Индиана... 812 (как и у Санкт-Петербурга). Жена Жаннет - тоже историк, тоже доктор, тоже свободно говорит по-русски, но, по признанию мужа, места им двоим в Индианском университете не хватает. Сейчас миссис Рабинович - директор крупного издательства. «Обязательно напишите про нее! А то еще подумает, что я решил представиться холостым... Я не хочу развода!» - шутит Алекс. С детьми полный порядок. Сын Михаил, как и его прадед Исаак Моисеевич, - известный адвокат. Все возвращается на круги своя...
На минувшую побывку профессор Рабинович приезжал в «свой» Питер сделать доклад об отце на ассамблее «Знаменитые универсанты» и участвовать в презентации второго, дополненного издания «Большевиков...». Особенно ему обидно, что революция 1917-го года в северной столице нынче совершенно потерялась. В то время как, по убеждению «американского петербургского» ученого, «октябрьская заварушка» - действительно Великая Октябрьская, и вообще одно из главных событий XX века. «Настоящая социально-политическая революция! - горячится он. - Ни Германия ее не поддерживала, ни Ленин за ниточки не дергал - какой вздор!.. Были объективные предпосылки. Почему это сегодня старательно замалчивают?!.»
Если вы думаете, что Рабинович «за» революцию, то вы ошибаетесь. Он не за и не против. Просто хочет исторической правды. Ни больше ни меньше...
Сейчас Алекс по ту сторону океана заканчивает книгу «Цена выживания» - это о Петрограде 1918 года. Обещал вернуться.

Валерия СТРЕЛЬНИКОВА
фото Александр ГУТОРКИН