Для впечатлительных людей
8 сентября заложили первый камень нового Музея блокады.
Что-то в этом сообщении есть тревожное. Да, музей будет дорогой – бюджет начинается с 6 млрд рублей. Музей будет расположен далеко и неудобно – на Смольной набережной. Скорее всего, билеты в него будут недешевы, да и вряд ли он станет точкой притяжения, куда можно ходить много раз подряд. Но тревожнее всего в этой затее выглядит сам проект музейного комплекса. Созданный «Студией 44», он представляет собой смесь современной музейной культуры с монументальной пропагандой.
Сама по себе идея благородная. Смотреть на сегодняшний Музей обороны Ленинграда больно. Читать о его мытарствах – горько. То в нем работать некому, то электричества нет, то отопление отключили.
Но дело в том, что наша страна одной из последних в западном мире переходит к принципиально новой музейной культуре. Мы привыкли к музеям, где выставлено много артефактов и сообщено много информации. Люди приходят в музей своими глазами увидеть эпоху, если это музей исторический, посмотреть на человека, когда музей мемориальный, или изучить проблему, явление – в случае с тематическими музеями.
В новом музее все будет иначе. Судя по проекту, на самом деле на Неве строят не музей, а мемориал. В конкурсной концепции «Выстоявший город», подготовленной «Студией 44», так и сказано: «Пустые гулкие башни пятиэтажной высоты предназначены для художественных инсталляций с сильным эмоциональным воздействием. Условные названия четырех башен, в экспрессивной и даже шоковой манере повествующих об ужасах блокады – Голод, Холод, Огонь (откуда можно спуститься вниз, в Бомбоубежище) и Скорбь». В представленных эскизах мы видим огромный зал с высоченным потолком и единственным экспонатом – макетом блокадной пайки. Другой зал с инсталляцией – падающие ракеты.
Современная западная музейная культура направлена не столько на просвещение, сколько на создание эмоции, впечатления, импульса. Открывается все меньше музеев, где можно долго и детально рассматривать предметы и извлекать из этого информацию.
Музей сегодня должен в первую очередь удивлять и впечатлять. Поэтому, независимо от серьезности тематики, они все больше выглядят как развлекательные центры.
Да, люди с интересом идут туда, где можно выдвигать разные ящички и находить в них картинки, нажимать кнопки, чтобы завыла сирена, замирать от страха, ползя по темному тоннелю.
У будущего нашего музея блокады есть близкий товарищ – варшавский музей евреев Polin. Польшу десятки лет упрекали в нежелании увековечить память о холокосте, сохранить в памяти уничтоженную культуру польских евреев. И вот открылся у поляков наконец музей Polin. Огромный, дорогой! Там все поражает воображение: большие картины, все шевелится, светится, наплывает, грохочет. В этом музее можно проходить весь день, сбиться с ног и выйти, мало что узнав о жизни евреев, больше под впечатлением от того, как потрясающе организована экспозиция. Там так все устроено, что и прочитать ничего не успеваешь, и ни одного исторического предмета не встретишь. Зато увлекательно! В 2016 году он был признан лучшим музеем Европы с формулировкой «За создание атмосферы и творческий подход».
Музейщики сегодня делают ставку на потребителя, которого все труднее привлечь к пыльной витрине с выставленными в ряд пулеметами или выложенными на сукне продуктовыми карточками. Они рассчитывают, что человека тянет в музей, где обещаны аттракционы и квесты, который построен в форме зеркального аэроплана или цветка лотоса. Где есть кафе, этаж с мягкими пуфами и стенд для селфи.
В общем-то ничего плохого в этом нет, если речь идет, например, о музее современной электронной музыки. Но такой ли зритель нужен блокадному музею, который посвящен трагедии? О таких бедах, как блокада Ленинграда или холокост, нужно рассказывать внятно и подробно. К чему человеку чувствовать на себе страх от ракет, если он так и не узнает, почему их сбрасывали?
И в этом случае вестернизация – слово, которое я впервые использую в негативном смысле, – на руку неосоветской пропаганде и государству, все больше ассоциирующему себя с прежней властью. Потому что новый ультрасовременный формат музея, освобождая от необходимости говорить правду, также позволяет не лгать.
Лучше построить зал с потолком в 15 метров и положить на витрине один кусок хлеба, чем объяснять, почему не было в городе этого хлеба, кто виноват и по какой причине остался безнаказанным.
Нас успокаивают, что там будет не только экспозиция, а целый исследовательский институт, посвященный изучению и сбору новых сведений о блокаде и обороне Ленинграда. Я бы не стала радоваться: в свете тенденции на сплошную героизацию прошлого и замалчивание острых вопросов научно-исследовательская деятельность может привести к централизации контроля за архивными документами и музейными экспонатами. Сейчас они находятся в разных музеях, библиотеках, фондах, а если все поместить в одно место, то куда проще контролировать допуск к ним исследователей. А людям можно показывать световой столб в середине зала.
Мне кажется, Музей блокады, если его действительно построят, будет у нас первый такой серьезный музей впечатлений, а не знаний и артефактов. Рядом с ним уже есть вполне западный Музей воды, где все можно трогать и переключать. Но вот люди придут в зал с инсталляцией из падающих ракет, посмотрят на те же пятнадцатиметровые стены, увешанные фотографиями погибших блокадников, почувствуют, как шевелятся на руках волосы и… Что дальше?
У нас было меньше двадцати лет, чтобы говорить о блокаде свободно. Мы не успели ничего узнать. И боюсь, не успеем. Потому что в новом музее вряд ли будут рассказывать о самом главном – о том, почему такая трагедия вообще произошла.
Макет будущего Музея обороны и блокады Ленинграда, «Студия-44» Никиты Явейна