Сандармох — память о государстве-убийце
Ежегодно «Мемориал» организует Дни памяти жертв политических репрессий в Сандармохе и на Соловках. В этом году 4 августа состоялся День памяти в Красном Бору, 5 августа — в Сандармохе, 6–9 августа прошли памятные дни на Соловецких островах.
Военно-историческое общество опять отправило экспедицию в Сандармох — на место, где в годы сталинского террора массово расстреливали и закапывали в ямах политзаключенных. Второй год подряд люди из РВИО пытаются доказать, что захоронены там не жертвы репрессий, а красноармейцы, расстрелянные финскими оккупантами. В прошлом году активистам из РВИО пришлось перекапывать мемориал в присутствии журналистов, и попытка по-своему трактовать находки не удалась.
В первых числах августа, как и каждый год, сюда приезжали родные тех, кто здесь похоронен, и сотрудники «Мемориала», когда-то нашедшие расстрельные ямы. Едва они покинули урочище, в Сандармох тихонько, без анонсов, вновь явились сотрудники «исторического общества». Они начали копаться в могилах без посторонних глаз.
***
В этом году я решился сделать то, на что мне не хватало духа все прошлые годы: поехал с сыном в Медвежьегорск на День памяти жертв Сандармоха, чтобы установить мемориальную табличку в память о моем деде Хаиме Гарбере. Он был расстрелян здесь 4 ноября 1937 года вместе с другими узниками Большого Соловецкого этапа.
Не знаю, решился ли бы я поехать, если бы не волонтерская поддержка москвича Максима Лялина, который помог изготовить портрет деда и организовал процесс установки мемориального знака. До этого мне было не по себе при мысли, что я должен сделать все это сам, наедине с воспоминаниями о рассказе моей мамы про ночь, когда арестовали ее отца. Этот рассказ прошел рефреном через всю мою жизнь — с картиной последних мгновений жизни деда.
Я много раз читал о том, как перед казнью узников избивали дубиной, раздевали, связывали, бросали в кузов грузовика, везли почти двадцать километров, по дороге продолжая избивать, а потом бросали в заснеженную яму и расстреливали в затылок.
Вглядывался в фотографии палачей, пытался увидеть в них что-то особенное, зверское — и не видел ничего, кроме тупой службистской обыденности, за которой проступал лик государства, разделившего людей на палачей, жертв и насмерть перепуганных рабов — и смешавшего их всех в единую кровавую кашу…
5 августа для участников Дня памяти бесплатно открыл двери Историко-краеведческий музей Медвежьегорска, занимающий три небольших зала и один коридор огромного и помпезного позднеконструктивистского здания гостиницы Беломоро-Балтийского канала.
В музее Сандармоха. Фото: Даниил Коцюбинский
Было отчетливо видно, какую важную роль в эволюции экспозиции сыграла находка летом 1997 года места массового расстрела людей в Сандармохе. Сперва появился стенд в зале, посвященном строительству канала, потом добавились еще два стенда, а затем половина коридора была выделена под несколько стендов, рассказывающих о жертвах Большого Соловецкого этапа.
В музее Сандармоха. Фото: Даниил Коцюбинский
На одном из них мы с Платоном увидели фото моего деда и его прадеда…
Директор музея Елена Гришина произвела на меня впечатление человека, с одной стороны, напряженного, а попросту напуганного, с другой — сохраняющего внутреннюю твердость и верность тому делу, которому она посвятила более двадцати лет жизни. Последние годы она работала под началом директора музея Сергея Колтырина, который в августе прошлого года подверг критике «раскопки», незаконно организованные Российским военно-историческим обществом (РВИО) в Сандармохе и имевшие целью доказать, что там покоятся останки красноармейцев, якобы расстрелянных «финскими оккупантами», а уже в октябре того же года Колтырин был арестован и в мае этого года приговорен к девяти годам по обвинению в педофилии и хранению оружия (по сути те же обвинения были до того инкриминированы создателю мемориала в Сандармохе Юрию Дмитриеву). Елена Юрьевна отказалась давать интервью, но пояснила, что в музее всё продолжают рассказывать как и раньше, поскольку версия РВИО документально подтвержденной пока считаться не может. Было видно, чего стоит директору маленького районного музея произносить эти слова, идущие вразрез с «властным мейнстримом».
Директор музея Елена Гришина. Фото: Даниил Коцюбинский
В самом Сандармохе, куда мы поехали после музея, мне было тяжело. Я понимал, что должен что-то сказать перед установкой памятного знака, мысленно подбирал слова, они не хотели соединяться во что-то цельное. Помогло то, что перед нами прошла поминальная служба памяти Абрама Фельдмана — ее провел председатель Петрозаводской еврейской религиозной общины Дмитрий Цвибель, который участвует в Днях памяти более двадцати лет. Абрама Фельдмана расстреляли за день до моего деда — 3 ноября 1937 года, и он был всего на год старше — ему было 35, Хаиму Гарберу — 34, они даже внешне чем-то похожи на фото: костюмы, галстуки, прически, молодые серьезные лица, мягкий дружелюбный взгляд…
Как и мой дед — убежденный философ-марксист, Фельдман вряд ли был религиозным человеком, но то, что в его память была прочитана еврейская молитва, не выглядело чем-то странным или неуместным. После этого я произнес спонтанно несколько слов и, как мне показалось, смог сказать обо всем самом главном. Оба портрета были прикреплены на общий «голубец», под памятными знаками других погибших здесь людей.
Возле могилы деда и прадеда
«Для них это страх разоблачения»
Об истории мемориального комплекса рассказывает директор научно-информационного центра «Мемориал», автор книги «Сандормох: драматургия смыслов» Ирина ФЛИГЕ:
– Сандармох стал международным местом памяти в результате того, что здесь воедино сошлись две поисковые линии.
С одной стороны — мы с Вениамином Иофе, основателем и первым руководителем НИЦ «Мемориал» (в 1965–1968 гг. — политзаключенным), начиная с 1989 года, когда стало известно про массовые расстрелы в Соловецкой тюрьме, искали пропавший Соловецкий этап. С другой стороны, в Карелии память об убитых сохранялась в семьях, среди близких, хотя многие точно не знали, что конкретно стало с арестованными, как и при каких обстоятельствах они погибли. Поиск и создание Книги памяти вели Юрий Дмитриев и председатель карельского «Мемориала» Иван Чухин — исследователь террора, депутат Верховного совета, избранный в 1990 году, трагически погибший в мае 1997 года в автокатастрофе, незадолго до того, как было найдено место массовых расстрелов в Сандармохе. Уже после его смерти вышла его книга «Карелия-37. Идеология и практика террора», а еще через несколько лет Юрий Дмитриев завершил работу над составлением Книги памяти. Место массового расстрела было найдено 1 июля 1997 года.
Соловецкий камень. Фото: Даниил Коцюбинский
Для местных жителей, которые любили в сосновом бору собирать грибы, страшная находка стала шоком. Когда мы с лесниками отмечали границы захоронения, они шли совершенно бледные — в их сознании переворачивалось представление о, казалось бы, хорошо знакомом месте.
В тот же день на место приехали представители прокуратуры. Затем нас с Вениамином Иофе пригласили на заседание правительства Карелии, где решался вопрос об открытии мемориального комплекса.
К 27 октября была проложена 900-метровая асфальтированная дорога, построена часовня и поставлены первые столбики-«голубцы» — памятники в форме надмогильного креста, покрытого традиционным карельским навершием, напоминающим голубиные крылья (отсюда и название), посвященные тем, чье точное место захоронения невозможно было установить. Мы насчитали 150 расстрельных ям, в которых, как потом смогли установить, лежат останки более 6 тысяч человек.
Сразу после обнаружения места массового расстрела Вениамин Иофе сказал: «Мы должны дать имя этому месту». На старой карте нашли название маленького заброшенного хутора в нескольких километрах: Сандармох.
– Что означает это слово по-карельски?
– Сандор (в других источниках Дмитриев нашел вариант написания через «а», теперь пишут и так и так, но это не так важно) — это Александр, «мох» имеет два значения: болото и хутор. Скорее всего, здесь был когда-то хутор Александра.
Ирина Флиге ведет траурный митинг. Фото: Даниил Коцюбинский
Первый День памяти прошел 27 октября 1997 года — в 60-ю годовщину расстрела узников Соловецкого этапа — последнюю партию расстреляли здесь 4 ноября 1937-го. На открытие мемориального кладбища приехало очень много людей. Тогда же были поставлены первые памятники — закладной камень от правительства Карелии, Соловецкий камень с упоминанием 1111 жертв Большого Соловецкого этапа (в тот момент были найдены еще не все имена жителей Карелии, также погибших в Сандармохе, Юрий Дмитриев установил их позже), часовня и два креста — католический и православный.
Часовня. Фото Даниил Коцюбинский
В тот первый приезд было еще много детей расстрелянных, помнивших момент ареста их отцов и матерей. Для них это было как отложенные похороны родного человека, которые наконец состоялись. Приехали делегации из Удмуртии, Татарстана, из других республик и, конечно, с Украины, которая потеряла здесь очень многих. Католическая церковь была очень активна, потому что жертвами только Большого Соловецкого этапа стали 30 католических священников. РПЦ в тот момент также участвовала в общем процессе восстановления памяти о погибших жертвах Большого террора.
Вениамин Иофе предложил приурочить День памяти к 5 августа — дню фактического начала Большого террора, жертвами которого стали и жители Карелии, и заключенные Белтбалтлага, и заключенные соловецкой тюрьмы. И очень долго 5 августа было в Карелии памятным днем, в котором участвовали и власти республики. Они открывали траурный митинг, вели его. Представители правительства Карелии принимали дипломатический корпус и гордились, что Карелия получила столь значимый мемориальный статус.
Но с начала 2000-х гг. стали возникать шероховатости. В первую очередь они были связаны с позицией РПЦ, которая стала стремиться к мемориальному доминированию, а по сути — к приватизации жертвенной памяти. Это создавало угрозу конфликта — ведь в расстрельных ямах лежат люди разных национальностей и конфессий, очень много атеистов — и их родные совсем не хотели, чтобы День памяти приобретал форму православного крестного хода. Мы убеждали представителей РПЦ не пытаться возглавить колонну людей, идущих к Сандармоху, не стараться придать ей вид крестного хода. Но РПЦ была непреклонна. В итоге мы смирились, тем более что, дойдя до места, участники крестного хода — а обычно их было немного — поворачивали в часовню, где проводили службу, а основная масса людей собиралась на общий траурный митинг.
Помимо этого, РПЦ начала сводить мемориальный дискурс исключительно к памяти о жертвах, без упоминания палачей и их преступлений, и органично соединилась с той «правдой» о Большом терроре, когда «жертвы есть, а палачей нет», которая с 2000-х насаждается властью.
Несмотря на некоторые сложности в отношениях с РПЦ, у нас было ощущение, что в целом в мемориально-политическом плане все сложилось нормально и окончательно. Но после аннексии Крыма и начала войны в Донбассе в Сандармох вместо единства памяти пришел раскол. Что касается чиновников, то они попросту испугались.
– Чего именно?
– Почти все выступления 5 августа 2014 г. оказались посвящены украинской теме. Впервые мемориальные мероприятия прошли без официальной делегации Украины. Раньше они приезжали целым автобусом, было много украинской символики, национальных костюмов. И вдруг над Сандармохом повисла пустота — как знак войны, как образ преступления. После этого приезжали лишь украинцы, сумевшие добраться самостоятельно. Они были и в том году.
Делегация Украины на траурном митинге. Фото: Даниил Коцюбинский
В последующие годы российское начальство участвовать в Дне памяти 5 августа перестало. Автобусы правительство Карелии нам больше не выделяет, заявляя, что есть официальный День памяти жертв политических репрессий — 30 октября, которого вполне достаточно, чтобы всех помянуть. Иногда 30 октября они здесь что-то проводят, но не каждый год. В 2016 г. 5 августа вдруг снова появилась делегация РПЦ с крестным ходом, но потом вновь перестала приезжать.
– Если бы ваши выступления 5 августа 2014 г. были менее оппозиционны по отношению к текущей российской политике, отношение Кремля к мемориальному комплексу в Сандармохе не претерпело бы столь радикальных изменений?
– Я думаю, что отношение власти к Сандармоху как месту памяти о преступлениях государства и его исторической виновности перед обществом, перед людьми — всегда было основано на страхе разоблачения. Наша власть боится исторической памяти по той простой причине, что эта память по-прежнему живая, она и о тех, кто у власти сейчас. У нас не было ни суда над КПСС, ни декоммунизации, ни закона о люстрации; до сих пор не дана юридически-правовая оценка — государственные преступления не названы преступлениями. И хотя с момента Красного террора прошло 100 лет, с момента Большого террора — более 80 лет и даже с момента крушения СССР — почти 30 лет, мы до сих пор так и не вышли из прошлого. Потому Сандармох — это память по живым, арестованным сегодня по политическим мотивам, осужденным по фальсифицированным обвинениям, подвергшимся пыткам в тюрьмах, избитым на мирных гражданских акциях. Получилось так, что сегодняшняя власть приняла идеологическое наследство, суть которого — «право на убийство», уничижение ценности человеческой жизни, презрение к правам и свободам граждан.
– Получится ли у Кремля скомпрометировать Сандармох, изменить отношение общества к этому месту памяти — показательными процессами над историками и правозащитниками, фальшивыми раскопками и т. п.?
– Все пропагандистские усилия вместо задуманного достигли прямо противоположного результата: об этом месте узнали не тысячи, а миллионы, притом во всем мире. Потому что и арест Дмитриева — это преступление, и самоуправные раскопки на мемориальном кладбище — преступление. И люди, виновные в этих преступлениях, это конкретные люди, имена которых мы рано или поздно узнаем, так же как узнали имена всех палачей.
Власть повторно запустила (или способствовала этому) на территорию мемориала каких-то уродов, я другого слова просто не нахожу, которые под видом исследований осквернили могилы. И чего они добились? Что экспертиза официально показала: обнаружены останки людей разного пола и возраста со связанными сзади руками, убитых выстрелом в затылок.
Я думаю, что у тех, кто затеял это постыдное действо, потеряна связь с реальностью. И если они будут продолжать свои «изыскания», то общество встанет на защиту Сандармоха и сможет дать отпор лжи и надругательству над могилами.
Пропаганда, основанная на вранье, всегда дает обратный эффект. Посмотрите, какая мощная общественная волна поддержки поднялась в защиту Дмитриева. Они думали, что перестанут давать автобусы — и люди прекратят ездить в Сандармох. Но в том году за свой счет приехало более 200 человек, и в этом столько же. Два автобуса оплачены в складчину несколькими участниками поездки, еще один автобус оплатили Финское культурное общество и финляндские консульства в Петербурге и Карелии, другой — Польский институт в СПб. Звукоусилительная техника взята бесплатно в Петербурге у частного лица напрокат и привезена на частной машине.
– В этом году в Дне памяти приняли участие более десяти генеральных консулов и представителей посольств и консульств различных государств — что особенно разительно контрастировало с позицией российской власти, которая «откомандировала» лишь уполномоченного по правам человека Республики Карелия, произнесшего на митинге несколько обтекаемо-дежурных фраз. Иностранные дипломаты сами проявили инициативу и приехали или их пригласил «Мемориал»?
– День памяти отмечается уже более двадцати лет. Есть страны, чьи дипломаты с самого начала были очень активны: Польша, Литва, Украина. Есть те, кто присоединился позже. В разных странах люди ищут своих погибших соотечественников, составляют мартирологи, потом приезжают дипломаты, часто поддерживают установку мемориальных знаков и памятников. В этом году, например, генеральный консул Чехии в Санкт-Петербурге по просьбе соотечественников лично заменил табличку с именами чехов, расстрелянных в Сандармохе, в которой была допущена ошибка. Для всех дипломатов память Сандармоха, память о терроре и ГУЛАГе — это память об одной из страшных гуманитарных катастроф XX века, которая так же важна, как память о холокосте и Хиросиме.
И для всего европейского дипломатического корпуса участие в мемориальных мероприятиях, которые проходят 30 октября и 5 августа, естественно и не требует никаких специальных стимулов. А для нас присутствие в Днях памяти представителей разных стран — важный знак и напоминание, что эта память, память о жертвах и преступлениях — не частное дело России.
– По вашим ощущениям, проект Дня памяти жертв Сандармоха в настоящее время развивается или скорее выживает, учитывая давление, которое на него оказывает российская власть?
– Развивается, конечно! Только за последние два года появилось несколько заметных волонтерских инициатив. Блестящий проект Максима Лялина по изготовлению и установлению новых табличек с портретами и именами расстрелянных. Каждая табличка изготовляется на средства частного лица — как правило, родственника того, кто погиб в Сандармохе. Максим работает бесплатно, и таблички, которые он заказывает и укрепляет, это настоящие портреты, а не просто кладбищенские фото в овале. Юрий Михайлин организовал международную акцию — чтение имен жертв, и посмотрите, с каким резонансом она прошла! В течение двух дней в разных городах России и в разных странах люди читали имена расстрелянных в Сандармохе, были прочитаны имена всех — 6241 человека.
Посещение сайта, который мы сделали в 2017 году, выросло в разы. Люди берут оттуда материалы биографий, распространяют их, дополняют. В этом году запланирована экспедиция во главе с Еленой Кондрахиной по мониторингу состояния памятных знаков — некоторые уже обветшали и требуют реставрации, к каждому знаку нужен индивидуальный подход.
– Сохраняется ли угроза того, что Сандармох лишат статуса памятника и переведут в разряд «достопримечательности», а также начнут снос памятных знаков, о чем говорили в прошлом году в период «раскопок»?
– Несмотря ни на что, я надеюсь, что эта атака все же отбита.