Эти самые народные пенаты

Как нами, жителями города, читаются сегодня эти унаследованные от прошлой эпохи названия? Пожалуй, я лишь в разговоре с иностранцем смущаюсь, упоминая о месте своего жительства: рядом с проспектом Пятилеток, у метро «Проспект Большевиков». И лишь иностранцев из ближнего зарубежья эти слова задевают своей какой-то анекдотической неуместностью, своим почти трогательным смысловым зиянием. (Американцам и европейцам, как правило, все равно.)
В ближнем зарубежье была осуществлена топонимическая революция - в соответствии с новыми представлениями о национальной истории. Нельзя сказать, что эти представления поражают глубиной и сложностью. Мой молдавский знакомый жаловался на однообразие, с которым две главные улицы во всех городах Молдавии и Румынии названы именами Стефана Великого (средневековый правитель) и Эминеску (главный национальный поэт). В каждом украинском городе обязательно - улицы Мазепы, Петлюры, Бандеры - и памятники помянутым национальным героям. Российская же (и петербургская в частности) практика иная: улицам, проложенным до 1917 года, как правило, возвращают последнее на тот момент название, улицам, возникшим позднее, сохраняют последние советские имена. Восстанавливают старые памятники, притом не снося и не перенося в какой-нибудь «парк-заповедник» бесчисленных корявеньких Ильичей.
Никакой логически осмысленной мотивировки у такого пути нет. Если не жалко было жизненной памяти пожилых советских людей, которым пришлось приучаться, что улицы Герцена и Гоголя - снова Большая и Малая Морские, почему жалко сменить имена Демьяна Бедного или Крыленко на нечто более осмысленное? Если восстанавливать имена, несущие историческую память, тогда пусть Суворовский проспект снова станет Слоновой улицей. Слоны там жили - в отличие от Суворова. Логики нет, есть страх перед осмысленным историко-идеологическим высказыванием.
В результате перед нами - образ двух Россий, навсегда застывших накануне взрыва. Одна шлакоблочным кольцом окружает другую, кирпично-узорчатую. И обе - ненастоящие. Потому что увековечен даже не «совок» на своем излете, а его казенная саморепрезентация, не сама имперская Россия, а лубочная сказка о ней. Механическое чучело двуглавого орла в два горла поет - не «Боже, царя храни», не Интернационал, а муляжную третью редакцию михалковско-александровского гимна. Потому что только «в виде чучела или в виде тушки» и можно унаследовать взаимоисключающие вещи: от Серафима Саровского до Феликса Дзержинского, от Сахарова до Андропова. История всегда принадлежит победителям. (Каким скандалом сопровождались попытки водрузить мемориальную доску в честь адмирала Колчака - как полярного исследователя - в здании Морской академии!) Но в нашей истории XX века по большому счету - все проигравшие. От Колчака до Троцкого, от Андропова до Сахарова. Пытаясь превратить некоторых из них в победителей, превращают в ничто, в кукол.
Пока жив был «совок», худо-бедно цвели, обрастали смыслами в языке и советские названия. Район проспектов Ударников-Передовиков-Наставников превратился в «Страну Дураков», Гражданский проспект с прилегающими улицами стал «Гражданкой», разделившейся на ФРГ («фешенебельный район Гражданки») и ГДР («Гражданка дальше ручья»). Но слова умирают со смертью породившего их мира. Наставники, передовики - это уже даже не смешно, это просто набор звуков. Бар «Косыгин» на проспекте Косыгина, мрачная физиономия советского премьера, пялящаяся с вывески, - отчаянная попытка оживить, хоть иронически, топоним. Косыгин, косой, окосевший Алексей Иваныч... Потому что это нужно людям. Если люди живут на улице Коллонтай, им нужно знать, что Александра Коллонтай - феминистка, первая в мире женщина-министр и женщина-посол, чье имя стояло в избирательном списке большевиков на выборах в Учредительное собрание после Зиновьева и перед Сталиным. Но что вспоминать людям, живущим на улице Пограничника Гарькавого?
Новый, совсем новый город, стеклянными двадцатипятиэтажными водопадами и наивными замками, как будто из детских кубиков построенными, прорастающий в каждой пустоте Петербурга и Ленинграда, пока лишен имен и названий. Наша эпоха все еще постсоветская, постмодернистская, постиндустриальная - она определяет себя только через предшественников. Старые «домашние боги», зенитчики и портные, умерли, новые - безымянны. Застройка преобладает уплотнительная, поэтому новых улиц нет, а старые не переименовывают.


Может, и хорошо, что пока не переименовывают. Потому что у государства запас предложений невелик: непосредственно вслед за Сахаровым и Андроповым возникает (как странноватый, на восточной подкладке, продукт синтеза?) Ахмад Кадыров, чьим именем решили назвать улицу в Москве. Нет, конечно, политика - не институт благородных девиц, Чечня - тем более, в таких местах приходится иметь дело с особами и похуже Хаджи Ахмада, и уж всяко подкуп перебежчиков лучше, чем бомбежки и зачистки. Но называть столичные улицы именами этих перебежчиков все же не надо. Государство должно уважать даже не «общественное мнение» - само себя.
А каковы ответные предложения, так сказать, общественности? Слышал пока лишь одну прекрасную идею: назвать проспект Энгельса именем Галины Старовойтовой. Я симпатизировал Галине Васильевне: она воплощала то невозвратное время, когда политика была не обязательно подлой или скучной; она любила стихи, посещала литературные вечера... И все же она была лишь политиком определенного направления, убитым при неясных обстоятельствах. Готовы ли мы, что соседний проспект получит, с тем же правом, имя Льва Рохлина?.. На мой взгляд, городская топография - не поле для партийной борьбы.
Но вот другое имя: профессор-этнограф Николай Михайлович Гиренко, коллега и единомышленник Старовойтовой, погибший, как и она, от пули. Однако общественная его деятельность не была партийной. Потому что и либерал, и вменяемый коммунист, и разумный консерватор согласится: место экстремистов откровенно фашистского толка, прибегающих к насилию и вовлекающих в свои ряды молодежь, - в тюрьме. И либерал, и консерватор, и коммунист признает: ученый, выступающий экспертом в суде и отказывающийся изменить показания, несмотря на угрозы обвиняемых, поступает достойно и доблестно. И гибель при таких обстоятельствах - героическая гибель. Вот и надо увековечить память одного из настоящих героев новой России.
Но новая страна и новый город не обретут своего лица и имени, если не позовут себе на помощь прошлое, не вступят в борьбу за него. Мы жалуемся на утечку мозгов? Мы уже забыли: в наш город приехал из Германии, прожил здесь в общей сложности тридцать лет и здесь умер один из величайших ученых Европы. Его память почти не увековечена - одна жалкая мемориальная доска... Почему бы не переименовать проспект Большевиков в проспект Леонарда Эйлера? В нашем городе есть улица Есенина и памятник ему, хотя с Петербургом этого поэта сближает лишь факт его самоубийства. Но нет улиц Тютчева, Анненского, Блока, Ахматовой, Мандельштама, Кузмина, Клюева, Гумилева, Заболоцкого, Хармса. Не увековечена память Вячеслава Иванова, Дягилева, Мейерхольда, Филонова и многих других великих деятелей Серебряного века и раннесоветской эпохи. Да и позднесоветской - тоже... Не думаю, что переименование улиц Крыленко и Подвойского в улицы Товстоногова и Смоктуновского вызвало бы общественное возмущение.
Семантика городской среды важна не меньше, чем ее физический облик; и на окраинах она важна не меньше, чем в центре. Люди мысли и слова не вправе уклоняться от участия в процессе раздачи имен пространству. Они не вправе не проявить здесь инициативу, даже если чиновники сами не зовут их на помощь.

Валерий ШУБИНСКИЙ
фото Андрея ЗАДОРОЖНОГО