«газоскреб» как акт иконоборчества
Милицейский произвол в России воспринимается как безликая стихия
Молчание епархии по поводу предполагаемого строительства башни Газпрома – один из наиболее характерных примеров демонстрируемого Московской патриархией равнодушия и нежелания вступать в конфликт с власть имущими. Предлагаемый проект, который так и стремится вознестись «главою непокорной» «выше Александрийского столпа», не только нарушает существующий высотный регламент. Подавляя купола Смольного собора, он нарушает устоявшуюся традицию, ограничивающую высоту зданий в центре города не столько крышей дворца царя земного, сколько главой находящегося здесь храма Царя Небесного. Впрочем, было бы странно, если б в светском государстве строительство регламентировалось соображениями такого рода. Собственно, уже Устав строительный, принятый в Империи, соотносил высоту зданий не с вертикалями храмов, а с шириной улиц (статья 198). Однако православный голос в защиту местных традиций мог бы занять достойное место в петербургском хоре несогласия.
Молчание можно было бы объяснить привычным сервилизмом епископата, для которого Газпром и госвласть есть основные источники материальной и политической выгоды. Однако к проблеме стоит подойти с культурологической стороны. Пользуясь архетипами церковной истории, я не могу рассматривать проект строительства небоскреба на невских берегах иначе чем акт иконоборчества, направленный на уничтожение образа града святого Петра. Иконоборчество всегда было императорской ересью, в которой охотно принимало участие провинциальное духовенство. Однако в каждую эпоху иконоборчество имело свои конкретно-исторические причины. В данном случае они видятся нам в глубинной и подсознательной неприязни к городу и его культуре.
Одна из главных действующих лиц этой истории, представляя проект, сказала: «Горожане должны быть счастливы, что к ним приходит такая компания». Сказанное – проговор по Фрейду. Такая позиция противопоставляет этих людей городу и городскому сообществу, выдает коренящийся в них протест против его культурного облика, который не соответствует их собственной «культурке». Кто-то родом из-под Винницы, один епископ в Петербурге – родом из Актюбинска, второй родился в ауле Кенессы, воспитывался в Одессе, а в Петербурге оказался впервые в возрасте 45 лет, когда был сюда назначен. Это можно было бы объяснить проблемами индивидуального характера, в духе знаменитого лермонтовского: «И что за диво?.. издалека... / На ловлю счастья и чинов / Заброшен к нам по воле рока; / Смеясь, он дерзко презирал / Земли чужой язык и нравы…» И так далее. Но дело, увы, не в отдельных персонах, а в резком изменении культурного фона города, провинциализации его руководства в результате миграционных процессов.
Об этом глубинном противостоянии старого города и новых горожан хорошо говорил покойный Александр Панченко, когда цитировал известные строки: «Питер меня вытер, / а я ему отомстил / – в лаптях по Невскому походил». Сегодня лапти приобретают форму дерзких небоскребов. Изменение культурной среды Петербурга хорошо почувствовала петербургский поэт Елена Шварц: «Я думала – не я одна, – / Что Петербург, нам родина, – особая страна, / Он запад, вброшенный в восток, / И окружен, и одинок... / Но рухнула духовная стена – / Россия хлынула – дурна, темна, пьяна. / Где ж родина? И поняла я вдруг: / Давно Россиею затоплен Петербург... / Где ж картинка голландская, переводная? / Ах, до тьмы стая мух засидела, родная, / И заспала тебя детоубийца – / Порфироносная вдова, / В тебе тамбовский ветер матерится / И окает, и цокает Нева».
Сегодня это разрушение продолжается, и митрополия культурной столицы России способствует ему своим отношением к происходящему.
Еще в феврале петербургская редакция «Новой» направила митрополиту Ладожскому и Петербургскому Владимиру письмо, в котором просила его высокопреосвященство высказать свое мнение относительно планов сооружения небоскреба Газпрома вблизи Смольного собора. Мы выражали также надежду на то, что слово духовного пастыря может поспособствовать усмирению разгоревшихся страстей и послужить примирению общества, расколотого этим вызывающим проектом.
К сожалению, наше письмо осталось без ответа. До сих пор представители церкви не проронили ни слова о петербургском проекте «Нового Вавилона». Чем объясняется столь упорное молчание? Сегодня свой комментарий к поднятым «Новой» вопросам представляет диакон Александр МУСИН, доктор исторических наук, кандидат богословия, до 2000 года служивший в Санкт-Петербургской духовной академии.
Молчание епархии по поводу предполагаемого строительства башни Газпрома – один из наиболее характерных примеров демонстрируемого Московской патриархией равнодушия и нежелания вступать в конфликт с власть имущими. Предлагаемый проект, который так и стремится вознестись «главою непокорной» «выше Александрийского столпа», не только нарушает существующий высотный регламент. Подавляя купола Смольного собора, он нарушает устоявшуюся традицию, ограничивающую высоту зданий в центре города не столько крышей дворца царя земного, сколько главой находящегося здесь храма Царя Небесного. Впрочем, было бы странно, если б в светском государстве строительство регламентировалось соображениями такого рода. Собственно, уже Устав строительный, принятый в Империи, соотносил высоту зданий не с вертикалями храмов, а с шириной улиц (статья 198). Однако православный голос в защиту местных традиций мог бы занять достойное место в петербургском хоре несогласия.
Молчание можно было бы объяснить привычным сервилизмом епископата, для которого Газпром и госвласть есть основные источники материальной и политической выгоды. Однако к проблеме стоит подойти с культурологической стороны. Пользуясь архетипами церковной истории, я не могу рассматривать проект строительства небоскреба на невских берегах иначе чем акт иконоборчества, направленный на уничтожение образа града святого Петра. Иконоборчество всегда было императорской ересью, в которой охотно принимало участие провинциальное духовенство. Однако в каждую эпоху иконоборчество имело свои конкретно-исторические причины. В данном случае они видятся нам в глубинной и подсознательной неприязни к городу и его культуре.
Одна из главных действующих лиц этой истории, представляя проект, сказала: «Горожане должны быть счастливы, что к ним приходит такая компания». Сказанное – проговор по Фрейду. Такая позиция противопоставляет этих людей городу и городскому сообществу, выдает коренящийся в них протест против его культурного облика, который не соответствует их собственной «культурке». Кто-то родом из-под Винницы, один епископ в Петербурге – родом из Актюбинска, второй родился в ауле Кенессы, воспитывался в Одессе, а в Петербурге оказался впервые в возрасте 45 лет, когда был сюда назначен. Это можно было бы объяснить проблемами индивидуального характера, в духе знаменитого лермонтовского: «И что за диво?.. издалека... / На ловлю счастья и чинов / Заброшен к нам по воле рока; / Смеясь, он дерзко презирал / Земли чужой язык и нравы…» И так далее. Но дело, увы, не в отдельных персонах, а в резком изменении культурного фона города, провинциализации его руководства в результате миграционных процессов.
Об этом глубинном противостоянии старого города и новых горожан хорошо говорил покойный Александр Панченко, когда цитировал известные строки: «Питер меня вытер, / а я ему отомстил / – в лаптях по Невскому походил». Сегодня лапти приобретают форму дерзких небоскребов. Изменение культурной среды Петербурга хорошо почувствовала петербургский поэт Елена Шварц: «Я думала – не я одна, – / Что Петербург, нам родина, – особая страна, / Он запад, вброшенный в восток, / И окружен, и одинок... / Но рухнула духовная стена – / Россия хлынула – дурна, темна, пьяна. / Где ж родина? И поняла я вдруг: / Давно Россиею затоплен Петербург... / Где ж картинка голландская, переводная? / Ах, до тьмы стая мух засидела, родная, / И заспала тебя детоубийца – / Порфироносная вдова, / В тебе тамбовский ветер матерится / И окает, и цокает Нева».
Сегодня это разрушение продолжается, и митрополия культурной столицы России способствует ему своим отношением к происходящему.